Спасти «Скифа»

Это впоследствии дало Скифу возможность не просто продвинуться по службе и получить более серьезный допуск, но и полностью обезопасить себя от настойчивых знаков офицерского внимания – скорбела по убитому, требовала уважения к своим чувствам. А поскольку всегда говорила об этом вслух, заслужила своей верностью памяти офицера рейха определенное уважение, а некоторые даже побаивались ее…

Ольге удалось продержаться все эти годы только благодаря умению разыгрывать свою карту и навязывать собственную игру.

Итак, невыполнение задания исключает возвращение обратно за линию фронта. Раз так, рассудила Ольга, для разведчиков важнее сохранить Крюгера. По поводу же ее, агента Скифа, они специальных указаний не получали. А учитывая то обстоятельство, что двое мужчин из фронтовой разведки, окопников, поступили в распоряжение не просто старшего по званию сотрудника Главного разведывательного управления, но, что более их задело, – женщины, они вполне могут подкорректировать свои приоритеты.

Если говорить совсем уж точно: штаб фронта и Ставку интересуют Крюгер и сведения, которыми он обладает. И в связи с этим руководство огорчится, но не слишком, если Скиф не вернется обратно живым.

Агент Скиф выполнил свою часть задания. Теперь эстафету перенимали Сотник с Чубаровым. Насчет Ольги им специальных указаний не давали, что означает: учитывая уже понесенные потери, они вполне могут пожертвовать Скифом, выполняя главное задание. Мотивация простая: женщина свяжет им руки, ограничит маневренность группы, да мало ли…

Но Ольга не для того держалась все эти два года, чтобы просто так позволить себе остаться в тылу и выбираться самой. Она хотела жить, и двое разведчиков с той стороны – ее единственный реальный шанс на спасение.

Они не знают немецкого. Спросить у пленника ничего не получится. Допрашивать пленника здесь после того, что она сказала, не могут. А это значит: она, Ольга, нужна им. Теперь они воспринимают ее, как часть задания.

Она заставила Сотника с Чубаровым отнестись к себе, как к части полученного задания. Теперь они или все выберутся, или погибнут, но тоже все.

Третьего пути в создавшемся положении не дано.

9

Утром Брюгген велел привести Гайдука к себе в кабинет.

Спускаться в подвал не хотелось, да и нужно продемонстрировать этому диверсанту особое отношение и некую степень доверия. Брюггену пришлось много работать с предателями, особенно здесь, в Остланде, потому была возможность убедиться: в подавляющем большинстве случаев вчерашние советские люди соглашались работать на немцев не потому, что оккупационные власти предлагали какие-то особые льготы либо предоставляли привилегии. Главное для каждого такого человека – дать выход накопленным на советскую власть обидам.

Ни о какой любви к фюреру великой Германии не могло быть даже речи, так же, как не ставилось во главу угла преклонение перед великой немецкой культурой, тяга к знаменитому немецкому порядку и аккуратности во всем. Это была скорее ненависть к Сталину и всему, что он олицетворял.

Каждый такой случай Брюгген расценивал, как своеобразный акт мести лично руководителю страны, а заодно – всему, что олицетворяло собой всесильное НКВД. Кнут имел все основания полагать, что немцы, соглашающиеся работать на Советы, испытывают аналогичные чувства к фюреру и гестапо. Но как раз с этим ничего не мог поделать: ведь подобные настроения характерны только для врагов нации, а как только уничтожат последнего врага, гестапо, по его глубокому убеждению, перестанет восприниматься, как репрессивная машина.

Благодаря похвальной оперативности гауптшурмфюререра Хойке он уже знал, с чем имеет дело на этот раз. Ничего нового, ничего интересного, он опять не приложил интеллектуальных усилий для перевербовки вражеского разведчика, а всего лишь оказался в нужное время в нужном месте.

– Как отдохнули? – стараясь наполнить свой вопрос максимальной долей участия, поинтересовался Брюгген, когда с Павла сняли наручники.

– Честно говоря, непривычно спать полноценных восемь часов, да еще в полной тишине, – признался Гайдук.

– Я специально распорядился не проводить ночью в подвале никаких дознаний. Чтоб крики вам не мешали, – сказал Брюгген, тут же добавив: – Шутка. Вас кормили?

– Нет. Не думаю, чтобы там, в подвалах, вообще кого-то кормили.

– Вы правильно думаете. Я распоряжусь, вам принесут прямо сюда. Шнапсу? Или, может, коньяку?

– Коньяку.

И тут ничего оригинального – почему-то в подобных случаях все выбирают коньяк, причем требуют его себе и в дальнейшем. Видимо, именно коньяк давал каждому, кто собирался предать родину, ощущение чего-то другого, нового, непривычного, даже запретного. Брюгген поставил перед пленником специально раздобытый для такого случая Хойке пузатый коньячный бокал, вторым таким же вооружился сам, плеснул в оба бокала из плоской фляги.

– Французский. Лягушатники знают толк и в этом напитке, этого у них не отнять. Вы, конечно, не были во Франции? Париж, Марсель…

– Мой отец однажды съездил за границу…

– Побываете. Думаю, у вас будет такая возможность. Как только мы закончим здесь все наши дела с вашими друзьями, вас доставят в Польшу, в специальный лагерь. Думаю, вы там сможете себя проявить. Ну а поскольку вы теперь мой подопечный, я прослежу, чтобы за отличные успехи вам дали возможность побывать во Франции. И в Германии, конечно. Вы просто обязаны увидеть Европу, Павел. Свободный, теперь – и от коммунистов, мир. Прозит!

Он призывно качнул бокал в руке, сделал небольшой глоток. Пленник свой коньяк выпил жадно, в один присест – все они почему-то именно так и поступают, возможно, заливают таким вот образом муки совести.

– Кстати, о вашем отце. Вот здесь, – Кнут постучал согнутым указательным пальцем по тоненькой картонной папке, – письменные показания тех из ваших соседей, кто остался в Харькове и – простите, идет война, остался в живых. Вы кое-кого назвали, не всех этих людей удалось опросить, но зато те, к кому приходили из гестапо, называли других… В целом, Павел, проверка ваших слов заняла чуть больше времени, чем я рассчитывал. Зато результатом я доволен: вы не обманули, и, значит, не разочаровали меня. Еще коньяку?

– Да.

На этот раз Гайдук не спешил опрокидывать все сразу: пил не спеша, маленькими аристократическими глотками. Очевидно, решил Брюгген, договариваться со своей совестью пленнику становилось все легче и легче.

– Гайдук Иван Львович действительно был арестован в 1937 году. Точной даты никто не помнит, но все, с кем говорили наши люди, сходятся в одном: это было в конце весны. Незадолго до Нового года газеты напечатали короткую заметку: враг народа Гайдук разоблачен как агент иностранных держав, приговорен, ну и так далее. А вы публично отреклись от отца еще осенью, так?