Спасти СССР. Манифестация II
Шрифт:
Поймав удивленный взгляд Куприянова, я невинно улыбнулся.
– Может, вы добавите, Светлана Витальевна? – басисто заворковала Тыблоко.
– Слово предоставляется Светлане Витальевне Лапкиной! – протараторил активист в очках, чтобы успеть за действием.
Чернобурка вышла к трибуне, но не стала ее занимать, а «демократично» взяла микрофон в руку, небрежно перекидывая шнур.
– Товарищи комсомольцы! – она плавно повела головой, оглядывая зал. – Мне очень приятно, что именно ваша школа, где я работала, пускай и непродолжительное время, поддержала ценную инициативу Андрея Соколова – организовать поисковую экспедицию на места сражений. Вижу
В зале вызванивала тишина, лишь в открытые фрамуги залетали крики малышни.
– А сколько еще их осталось лежать в полях и лесах? – голос Чернобурки дрогнул. – Признаюсь, у меня были серьезные сомнения перед экспедицией, но именно там, в новгородских лесах, где шли ожесточенные бои, я убедилась, что вот такие поисковые отряды как раз и наполнят смыслом суровый лозунг: «Никто не забыт, ничто не забыто»! – не обращая внимания на беспокойные ерзанья товарища из райкома, она продолжила: – Я верю, я надеюсь, что инициатива Андрея Соколова, поддержанная его товарищами, разовьется во всесоюзное военно-патриотическое движение! Ну, а что касается выборов комсорга… – по губам Лапкиной скользнула лукавая улыбочка. – То решать вам!
В президиуме пошептались, и Алик, поправив очки, объявил:
– Слово предоставляется Андрею Соколову, ученику десятого «а» класса!
Удивленный, я встал и оглянулся на зал.
– Давай, давай, Дюха! – сдавленно подбодрил меня Сёма, и по рядам разнесся веселый шумок.
Я вышел на сцену, и взял в руку микрофон, протянутый Чернобуркой.
– Спасибо, конечно, за доверие, – сказал, улыбаясь слегка натянуто, – но, что касается моего лидерства… Очень не люблю командовать!
В зале засмеялись, а Куприянов снисходительно улыбнулся.
– Мне, в принципе, и не пришлось раздавать приказы да ЦэУ, – продолжил я. – Все наши в отряде знали, куда шли, на что шли… Хотя… Да, было непросто поначалу. Организовать, обеспечить, продумать… Вот это было трудно. А «раскопки по войне»… Это не трудно. Это очень и очень тяжко! Копаешь саперной лопаткой – и будто сорок четвертый вокруг… Но мы и на следующий год организуем экспедицию. Создадим в школе музей. «Кировский завод» поможет с помещением под военно-патриотический клуб… Найдем новых поисковиков в восьмых-девятых классах, да и в другие школы обратимся. Будем разбирать находки, и есть надежда, что отыщем родных хотя бы некоторых из тех, кого мы схоронили в братской могиле. Согласитесь, что это настоящее, нужное, живое дело! Что еще? Да все, пока… Хотя, нет, – по моим губам скользнула улыбка. – Забыл поблагодарить руководство нашей школы, райком партии, военных и чекистов за помощь. Без их поддержки ничего бы у нас не вышло! Вот теперь всё.
Микрофон лег на зеленую скатерть, и очкарик тут же подхватил его.
– Товарищи комсомольцы! Приступаем к голосованию. Кто за то, чтобы избрать Андрея Соколова секретарем школьного комитета комсомола?
Зал зашумел, вскидывая руки, словно самый лучший класс, где все готовы выйти к доске. Аллочка привстала, шевеля губами и слабо водя рукой.
– Кто «против»? Воздержался? Единогласно!
Среда, 6 сентября. День
Ленинград, улица 1-я Красноармейская
«Чемпион» долго выплывал из мутного, путаного сна. Дремотный сюр неохотно отпускал вялый мозг, но вот набрякшие веки поднялись, запечатлевая унылую комнату, оклеенную выцветшими, обшарпанными обоями, и сознание вцепилось в явь.
Издав хриплый стон, Федор Дмитриевич сел. Панцирная сетка ржаво взвизгнула, а босые ступни шлепком пристали к холодному, липкому полу.
Омерзительное ощущение нечистоты скользнуло по согбенному телу – поникшие плечи передернулись, а на обрюзгшем лице, заросшем трехдневной щетиной, проступило выражение отврата.
Кряхтя от натуги, агент склонился, чувствуя, как набрякает лицо от прихлынувшей крови, и нащупал под кроватью заношенные тапки.
– Да пошло оно все к черту… – устало выбранился он, и скривился. Голова раскалывается, во рту словно кошки нагадили… С раздражением отбросив серую, скрученную простыню, Федор Дмитриевич встал, хватаясь за никелированную спинку, и утвердился в вертикальном положении.
– Человек – существо прямоходящее, – замямлил он. – Бывает, что и разумное…
Окружающий мир покачивался, но понятия верха и низа уже устоялись.
Окно без занавески выходило во двор. «Чемпион», равнодушно глянув на крашенные стены и чахлые насаждения, отворил форточку – холодный воздух хлынул, как поток из водосточной трубы.
«Алкаш…» – криво усмехнулся «разбуженный спящий».
Хотя, в принципе, он редко уходил в запой – два раза за всю свою никчемную жизнь. Этот – третий. А первый…
Федор Дмитриевич поморщился – ту давнюю свирепую тоску не избыть. Молодой был еще, дурной… Нелады на службе суммировались и возвелись в степень с уходом жены.
Любимой до сих пор. Ненаглядной… Хотя как Галка выглядит сейчас, тридцать лет спустя? Наверняка постарела, подурнела, набрала лишний вес…
– А сам-то… – буркнул мужчина сварливо.
Шаркая, он прошагал на кухню. Палец больно ударился об пустую бутылку. Та откатилась, тупо звякая о соседнюю.
– Да чтоб тебя…
На какой-то миг Федора Дмитриевича охватило бешеное желание швырнуть стеклопосуду об стенку, да так, чтобы в мелкие брызги! Но он устоял. Замучаешься потом выметать жалящие осколки…
«Галка… Галка…»
Не верилось ему, что женщина способна испортить всю жизнь, до самого донышка. А ведь даже теперь память режет по живому, не хуже битого стекла, раз за разом прокручивая тогдашнюю свирепую тоску. Ох, и запил же он в те черные дни…
«По-черному…» – жалкая усмешка искривила тонкие губы.
Галя была не права.
И он был не прав.
А кто прав? А его командир!
Как он сказал тогда, глухим своим, трубным голосом:
«Федор, помнишь то выражение Дзержинского? У чекиста должны быть чистые руки, горячее сердце и холодная голова! Руки у тебя чистые, а сердце… Ладно, пусть остается холодным! Но голова… Федор, Комитету слабаки не нужны».
Сказал, как точку в биографии поставил.
«Чемпион» долго смотрел за окно, прижимая лоб к облупленной раме. С серого неба закапало, засочилось, завилось по стеклу потеками…
Дождь падал отвесно, долбя по жестяным отвесам, и Федор Дмитриевич медленно оттолкнулся от подоконника в желтых пятнах подпалин, со скрюченными тельцами окурков вразброс.
Развернувшись, он молча прошлепал в ванную. Ожесточенно содрал с себя обляпанное, пропитанное потом и дымом, и сунулся под душ.
«У-у-у!»