Специальный корреспондент

Похоже, Джози была местной звездой — и тем более странным казалось ее внимание ко мне. Но не только танцующие девушки вызывали ажиотажный интерес. Народ, собравшийся в гостинице, был представлен в основном мужчинами — от пятнадцати до шестидесяти лет, и многие, если не большинство из них, выстроились в некое подобие очереди, которая начиналась от ворот и заканчивалась под навесом, где румяный толстяк в полувоенном расстегнутом френче, сидя за большим письменным столом, размашисто чиркал что-то на желтых листах писчей бумаги, беседуя с каждым из подходивших.

Я приблизился и увидел за спиной мистера во френче плакат, освещенный керосиновой лампой, которая стояла на столе, прижимая пачку бумаги. Лихой, небрежно намалеванный парень в сбитом на затылок кепи и с винтовкой в левой руке тыкал указательным пальцем руки правой прямо мне в лицо и вопрошал: "А ТЫ ЗАПИСАЛСЯ В ГОРОДСКУЮ ГВАРДИЮ?"

— ...обязуетесь хранить винтовку отдельно от патронов, содержать оружие и снаряжение в порядке и явиться на базу гвардии Лисса не позднее, чем через сутки после объявления сбора. В мирное время — трижды в год по десять дней, в военное — до окончания боевых действий.

— А довольствие? — спросил дядечка в пиджаке с протертыми локтями.

— А довольствие обеспечивает Колония, город и граф Грэй лично...

— Тогда и меня пишите! Абрахам Бэ Томпсон!

Меня кто-то подтолкнул в спину:

— Ты тоже — записываться? — и вдруг, совершенно другим тоном: — Эй, это же тот говноед!

Я резко обернулся и лицом к лицу столкнулся с теми самыми парнями, которые пытались ограбить меня у дома Джози. Один из них опирался на палку, голова второго была перемотана тугой повязкой, третий был полностью в порядке — он-то и узнал меня.

Здесь все вокруг были их друзья, соседи и союзники. Очередь желающих записаться добровольцами мигом превратилась в толпу желающих избить меня до полусмерти. Думать было некогда. Развернувшись на каблуках, я в четыре огромных прыжка оказался на помосте, под удивленный писк Джози взлетел на каменный забор, балансируя, немного пробежался по нему, спрыгнул и ринулся сквозь припортовые трущобы, не разбирая дороги.

Сзади улюлюкала и завывала толпа. В небе рвались последние залпы фейерверка — карнавал, однако!

VI ФЕЕРИЯ

— Корзинщик, корзинщик, дери с нас за корзины!

Но только бойся попадать в наши Палестины!

Хриплый испитый голос пробился сквозь забытье, и странная песня завершилась матерной тирадой.

Всхрапнул конь, заскрипели тележные оси, послышалось кряхтенье, и кто-то подошел ко мне и ухватил за плечо.

— Эй! Друг, скажи мне — ты не помер?

— Помер, — ответил я и попытался сесть.

Адски заболело с левой стороны груди — похоже, сломал ребро или два. Всё тело саднило, как будто по нему бродило стадо слонов.

— Кой хрен ты, любезный, поперся через овраг? Тут же есть приличная дорога — на Каперну. Нет нужды бегать по лесу и перепрыгивать ручьи и балки. Или была такая нужда?

Я наконец сумел сфокусировать взгляд на своем собеседнике. Определенно, он был угольщиком и алкоголиком — это было ясно по черным пятнам на одежде и пористому красному носу.

— Нужда была... Толпа молодчиков, которые сильно обиделись на меня за то, что я не позволил их товарищам себя ограбить.

— А-а-а-а, да. В Лиссе такое случается. Бестолковый город, ей-ей, бестолковый. Давай, любезный, обопрись на старого Филиппа, и пойдем к телеге — потихонечку, помаленечку...

Оказалось, вдобавок к сломанным ребрам, у меня еще подвернута лодыжка. Угольщик протянул руку к моей щеке, дернул — и показал здоровенную щепку, конец которой был окровавлен.

— Приводить в порядок тебя буду потом, но на это бревно у меня просто не было сил смотреть...

Он усадил меня на борт, и я, наплевав на состояние своей одежды, рухнул на кучу угля. Рядом со мной стояла корзина, из которой росли колючие побеги роз, увенчанные пышными алыми бутонами, которые одуряюще пахли.

— А это графиня, чистая душа... Сказала — зацветут у тебя из угля прекрасные цветы однажды. А потом граф ко мне пришел и говорит — "Знаешь, как работают чудеса?"

Угольщик взялся за поводья, и лошадка потрусила вперед. Дорога и вправду была хорошей — двухполосное цементированное шоссе, на котором практически не трясло. Мне было жутко интересно, и поэтому я слушал дальше.

— Он прислал Летику с этой корзиной, полной угля, и передал, чтоб я не смел избавляться от нее и поливал каждый божий день. И вот — езжу теперь с розовым кустом, как кретин. Зато как графиня увидела, так захлопала в ладоши и разулыбалась — чисто солнышко!

Я задумался над подходом к жизни этого графа и спросил:

— А что, много графьев в Колонии?

— Один-единственный, и тот не местный — переселился сюда по большой любви.

— Так, а вот паруса...

— Дались вам всем эти паруса!

— Так его корабль или нет?

— Его. Галиот "Секрет". По большим праздникам — в парусах из алого шелка. Давеча у них годовщина свадьбы была, если ты об этом, любезный...

Филипп замолчал, и я — тоже. Всё это требовало осмысления, а еще мне очень нужно было понять — как добыть из домика Джози свою фотокамеру и другие вещи. Соваться туда со сломанными ребрами было большой глупостью, а вероятность того, что она заложит моё имущество какому-нибудь местному скупщику краденого, с каждым часом возрастала...

У меня жутко заболела голова, и я закрыл глаза. Вези меня, угольщик...

* * *

На сей раз пробуждение было гораздо более приятным, а голос — женским и мелодичным.

— Он ведь иностранец, верно? Пошлите в Лисс за доктором Филатром, а я пока попрошу Польдишока подобрать ему подходящую одежду... Вот, кажется, он очнулся!

Я приоткрыл один глаз — и увидел краешек мягкого одеяла, золотую лепнину на потолке и каштанового цвета волосы молодой женщины, которая сидела на резном стульчике у моего изголовья. Приоткрыл второй — и убедился, что нахожусь в обстановке удивительной, элегатной и роскошной, какой не видал и в резиденции императора с ее тяжеловесной помпезностью торжественных залов и аскезой личных покоев и кабинетов.

Это был настоящий дворец из сказки — по крайней мере, комната, в которой я находился, была просто прелестной — от стен и потолка до последней кружевной салфеточки на комоде. И хозяйка дворца была ему под стать. Эта женщина... Девушка? Ей могло быть и двадцать девять и пятьдесят — такие женщины не старели очень долго, сохраняя свежесть и живость, свойственные молодости. Тонкая, звонкая, с фантастическим блеском в глазах, нервическим летящим изгибом бровей и румянцем — такими изображают на гравюрах в книгах фей или принцесс, заточенных в колдовских башнях.