Спенсервиль

– Писал.

– О нас ты ни слова не написал. Ни разу.

– И ты тоже.

– Я хотела… но боялась. Боялась, что письма могут перехватить.

– Я тоже этого опасался.

Она снова вытерла глаза и попыталась улыбнуться.

– Какие же мы дураки! Двадцать лет писали друг другу о чем угодно, и за все это время ни один из нас так и не отважился написать «я тебя люблю» или «я без тебя скучаю».

– Да. – Он немного помолчал. – А знаешь, в этом месяце будет ровно двадцать пять лет с тех пор, как мы простились с тобой в твоей квартире в Колумбусе.

– Да. Даже не верится. – Она положила руку ему на колено. – После того как ты тогда уехал, я ревела несколько недель подряд не переставая. Потом взяла себя в руки и целиком погрузилась в учебу. У меня никого не было…

– Да для меня не важно, был кто или нет. Честное слово.

– Дай мне договорить. Так вот, я постепенно стала понимать, что… у меня стали накапливаться против тебя гнев и раздражение… а когда женщины злятся, они всегда становятся язвительными и недоброжелательными.

– А я и не знал.

– Не перебивай! – Она ущипнула его за ногу. – Так вот, я пошла к нашему университетскому психоаналитику, и он постарался мне помочь. Он объяснил, что я коплю на тебя злость, потому что для меня это единственный способ справиться с возможностью потерять тебя, если ты уйдешь к другой женщине или если тебя убьют. Он сказал, что на самом-то деле я влюблена в тебя, и посоветовал мне написать тебе об этом.

– Что-то я не помню, чтобы ты последовала этому совету.

– Ты и не мог получить этого письма: я его разорвала на мелкие клочки. Потом написала второе и тоже порвала его. И так раз, наверное, десять, не меньше. Только потом до меня дошло, что я все еще злюсь, переживаю свою обиду, чувствую себя преданной. Я вспомнила одну вычитанную где-то фразу: мужчины, которые счастливы дома, не уходят воевать.

– Но даже счастливым мужчинам иногда не сидится на одном месте.

– Ну, тебя-то ведь рядом со мной не было, чтобы мне это объяснить. А когда ты звонил, то голос у тебя был какой-то совсем чужой.

– У тебя тоже.

– Я знаю. Терпеть не могу телефоны. Вот я и заводила себя все сильнее, пока не решила, что начну встречаться с другим. Хочу, чтобы ты знал, Кит: я никогда ни одного из них по-настоящему не любила. Или, во всяком случае, не так, как я до сих пор люблю тебя. Да нет, я их вообще не любила. – Энни вдруг рассмеялась и добавила: – Они меня все до одного сами бросили. И все жаловались на одно и то же: «Энни, ты холодная, высокомерная, эгоистичная, думаешь только о себе», ну и все такое. Но это неправда. Просто я любила другого.

– Если не хочешь, можешь дальше не рассказывать.

– Но я хочу. Так вот, я отправилась в Европу, чтобы уехать от всего этого подальше. И была просто потрясена той красотой, которая мне там открылась… Что я в общем-то видела, где успела до этого побывать? Спенсервиль, Боулинг-грин и Колумбус. И каждый раз, когда я видела что-то особенно поражавшее или трогавшее меня, я говорила: «Кит, посмотри! Как прекрасно, правда?» – Она опустила голову, закрыв лицо руками и уперевшись локтями в колени. – Прости меня… Я уже столько лет не плакала, а в последнее время реву почти непрерывно.

– Нашла за что извиняться.

Она откопала в кармане бумажный платок и высморкалась.

– Да… так вот, когда я вернулась назад, моя двоюродная сестра как раз выходила замуж, и я была у нее на свадьбе подружкой невесты; там-то я и встретилась с Клиффом Бакстером.

– Я слышал об этом кое от кого, кто там был. А потом мать написала мне, что у вас состоялась помолвка и что я дурак.

– И твоя мать была права. Да и моя тоже. Она говорила мне, чтобы я за него не выходила. Самое смешное, что моему отцу он поначалу понравился. Похоже, он тогда многим нравился, и парням, да и женщинам тоже. Женщинам – потому, что у него каждый год появлялась новая машина, в нем чувствовалось какое-то обаяние, и он был красив. У него и сейчас новая машина.

– Энни…

– Помолчи. Да, а у меня тогда еще было мало опыта по мужской части, и сама я не могла разобраться… Я думала: что ж, второго Кита уже не будет, а Клифф – он вот, рядом, у него хорошая и престижная работа, его не призовут в армию, и к тому же я ему всегда нравилась; а другие ребята кто в армии, кто уже женат. Как же я тогда совсем по-провинциальному мыслила, какой была глупой и наивной! Ты себе можешь представить нечто подобное?

– Разумеется. Мы оба были такими, Энни.

– Да, это верно. Так вот… он мне сделал предложение выйти за него замуж… ты не поверишь, он даже опустился при этом на одно колено… и мне все это очень польстило: я тогда была о себе самого последнего мнения, такая глупая.

– Энни, ну а все-таки почему ты вышла за него замуж? – спросил ее Кит. – Только честно. Ты ведь должна это знать; и должна сказать мне.

Она посмотрела на него, встала и только тогда ответила:

– Чтобы отплатить тебе.

Он тоже поднялся; они стояли и молча смотрели друг на друга.

– Ты негодяй, – сказала она. – Ты хоть понимаешь, что ты со мной сделал? Понимаешь? Я ненавижу тебя. Ненавижу за то, во что ты меня превратил, за то, что я из-за тебя наделала!

– Я понимаю. Сейчас легче стало, когда высказалась?

Энни кивнула.

Он взял ее за руку, они уселись рядом у самого края воды и стали вместе смотреть на бегущий мимо журчащий поток.

– Спасибо, – проговорила она. – Мне действительно стало легче.

– И мне тоже.

– Теперь я тебя уже больше не ненавижу, – добавила она.

– Ну, разве что самую малость.

– Нет, совсем. Теперь я злюсь сама на себя.

– И я тоже. Но мне кажется, мы сможем простить сами себя, если на этот раз сделаем все как надо.

– А ты и в самом деле больше уже на меня не сердишься? – спросила его Энни. – Я имею в виду, за то, как я стала относиться к тебе, когда ты ушел в армию, и за то, что я вышла замуж за Клиффа?

– Раньше я злился. Ты это и сама знаешь. Но потом до меня стало понемногу кое-что доходить. Мы никогда не писали об этом прямо, но сам факт, что мы переписывались, поддерживали какие-то отношения, был признанием того, что мы оба совершили ошибку, что каждый из нас сожалеет о случившемся и что мы как бы извиняемся, прощаем и по-прежнему любим друг друга… хотя ни один из нас не написал прямо «я сожалею, прости меня, я тебя люблю». Я рад, – добавил он, – что ты решилась заговорить об этом. Значит, ты чувствуешь, что со мной можно говорить.

– Да. И ты первый мужчина, которого я назвала негодяем, с тех самых пор… ну, когда ты как-то обедал там, в университете, с этой маленькой сучкой, не помню, как ее звали.

– Карен Райдер.

– Вот негодник! – Энни рассмеялась.

Они долго сидели, молча глядя на журчащую воду и думая каждый о своем, потом наконец Энни проговорила:

– Как здесь тихо и спокойно! Когда мои ребята были еще маленькие, я часто привозила их сюда ловить рыбу. А зимой учила их тут, на озере, кататься на коньках. Мне кажется, они тебе понравятся. Они оба в меня.