Спи, милый принц

Уильяму, старшему из племянников Пауэрскорта, было уже восемь — он командовал двумя солдатами помоложе, Патриком и Александром. Патрик был барабанщиком, снабженным копией инструмента, который на европейских полях сражений вел к победам и славе французскую пехоту. Александр состоял в горнистах-сигнальщиках и был обучен передавать разного рода приказы солдатам армии Веллингтона.

— Первым делом после артиллерийской бомбардировки, — Пауэрскорт отважно затянулся сигарой и заволок поле битвы дымом, — стало наступление на ферму Угумон. Четыре полка ветеранов, — он указал на горстку солдатиков, — двинули к ней. Бей в барабан.

Пока Уильям продвигал сквозь дым войска, Патрик отбивал pas de charge [13] : бу-бум, бу-бум, бу-бум, бу-бум.

— Отлично, — сказал Пауэрскорт. — Итак, Александр, — обратился он к младшему из племянников, — ты стоишь близ герцога Веллингтона, вот он, сидит на коне по имени Копенгаген. Твое дело трубить, передавая его приказы. Смотри! Он увидел, что французы приближаются к шато. Необходимы подкрепления. Ну же! Труби!

13

Сигнал атаки (франц.).

Нельзя сказать, чтобы Александр овладел всем репертуаром горниста — от побудки до вечерней зори, — но шум он умел создавать немалый.

— Alors [14] , — воскликнул Пауэрскорт, — кое-кому из французов удалось-таки прорваться в дом. Сейчас я покажу вам, что это случилось. Будем считать, что вот эта дверь — главные ворота, а вы, все трое, выходите с барабанами и горнами наружу и что есть силы стараетесь пробраться внутрь. Придется вам недолго побыть французами, а я стану полковником Макдоннеллом, защитником ворот.

14

Итак (фр.)

Трое мальчиков что есть силы напирали на дверь. «Больше шума! Кричите по-французски!» — игра все сильнее увлекала Пауэрскорта. Вопли «Allez! Allezl Vive la France! Vive l'Empereur» [15] — Пауэрскорт сам обучил племянников — разнеслись по всем верхним комнатам дома, достигнув и гостиной, лежавшей двумя этажами ниже. Могучим рывком Пауэрскорт сумел-таки захлопнуть дверь. Трое мальчиков навзничь рухнули на пол, образовав кучу-малу, из которой торчали в разные сторону руки и ноги.

15

Вперед! Вперед! Да здравствует Франция! Да здравствует Император! (франц.)

— Пауэрскорт! Пауэрскорт! — вскричал Роузбери. Ворвавшись в комнату, он замер, вглядываясь в поле сражения. — Сдается мне, вы отвели британскую кавалерию слишком далеко влево, — задумчиво сообщил он, обозрев войска. — Но в путь, Пауэрскорт, в путь, у нас совсем нет времени! Причину объясню по дороге!

Роузбери быстро свел Пауэрскорта вниз по лестницам, притормозив по пути лишь затем, чтобы извиниться перед его сестрой: «Тысяча извинений за вторжение, леди Розалинда! Завтра мы вернемся на поле боя!»

После чего Роузбери поскакал вниз по ступеням, вытащив ошеломленного Пауэрскорта под ночное небо и запихав его в ожидавший обоих экипаж.

— Ливерпуль-стрит! И как можно быстрее. Меня ждет поезд!

— Поезд? — неуверенно переспросил Пауэрскорт, гадавший, не сон ли все это.

— Да-да-да. В этой стране, если хочешь быстро попасть куда-то, приходится заказывать поезд особого назначения. Мне уже случалось проделывать это.

Даже в столь отчаянной спешке Пауэрскорт улучил время, чтобы подивиться своему другу. Большинство людей, когда им приходится торопиться, роются в расписаниях, изыскивают исключающие один другого маршруты, тревожатся по поводу возможных задержек в пути. Роузбери же просто нанимает поезд, причем лучший, какой можно купить за деньги, думал Пауэрскорт, пока паровоз, неторопливо набирая скорость, удалялся от вокзала, окутывая лондонский пригород клубами уже настоящего дыма.

— Куда мы направляемся? И почему такая спешка?

— Спешка? Спешка? Да скачи мы хоть на диких конях, и то не поспели бы вовремя. Мы направляемся в Сандринхем, мой дорогой Пауэрскорт. Произошло нечто ужасное. Кошмар, о котором мы пока ничего не знаем.

Он протянул другу телеграмму: «Приезжайте немедленно. Дело чрезвычайно сложное. Привезите Пауэрскорта. Без отлагательств. Сутер».

— Смерть замыкает все, — негромко произнес Пауэрскорт, — но пред своим концом тягающийся с Богом человек еще свершить благое дело может… Простите, я вчера снова читал на ночь Теннисона.

— Что заставляет вас думать о смерти, Фрэнсис?

— Ну, поразмыслите сами, друг мой, — заговорил Пауэрскорт, который с той минуты, как ему пришлось покинуть поле битвы при Ватерлоо, почти ни о чем другом и не думал, — если бы случилось нечто, принадлежащее к естественному порядку вещей — дом загорелся бы или обрушилась крыша, — призывали бы пожарников либо строителей. Если бы скончался престарелый дядюшка или тетка, вас не стали бы вызывать средь январской ночи. И уж тем паче не послали бы за мной. Послали бы за ордами родственников и парочкой пасторов. Вернее, епископов. Может быть, даже архиепископов.

— Так вы, Фрэнсис, обладаете, помимо фотографической памяти, еще и даром предвидения? — Роузбери вглядывался в друга так, точно ожидал, что на лбу его вот-вот проступит текст новой телеграммы.

— Нет, разумеется, — усмехнулся Пауэрскорт. — И все же мне представляется, что наиболее правдоподобное объяснение случившегося таково: в Норфолке совершено некое грязное дело. Смерть, наступившая от причин неестественного порядка, называют обычно убийством. Однако, прежде чем пускаться в дальнейшие рассуждения подобного толка, нам надлежит получить сведения более основательные.

Двое друзей посидели немного в молчании, размышляя каждый о своем. Роузбери думал о политических последствиях смерти одного из членов королевской семьи. Пауэрскорт озабоченно взирал на него.

— Я уверен, что недооценить последствия приключившейся в королевской семье смерти при странных обстоятельствах невозможно, — произнес наконец он, глядя, как дым от сигары Роузбери плывет по вагону. — В последнее время я много думал об этом.

Он перевел взгляд на проблески света, призрачно вспыхивающие в небе Восточной Англии.

— Где-то в глубине сознания всех членов этой семьи кроется страх, тревога, нечто, заставляющее их трепетать во сне. На поверхности, разумеется, все тихо-мирно — дворцы, помпезность, пышные церемонии. А вот в глубине…

Представьте себе все это, — продолжал он с выражением, свидетельствующим — в его случае — о живости необычайной, — как картину Клода [16] . Грандиозный мифологический ландшафт, изящные классические здания, сборище греков и римлян, от которых ничего хорошего ждать не приходится, — людей вроде Дидоны и Клеопатры. Ну, вы понимаете, о чем я.

16

Клод Лоррен (1600–1682) — французский пейзажист, которого в Англии принято называть просто по имени.