Спи, милый принц

Призраки. Призраки юношей с «Британии». Господи, прости им, ибо не ведают, что творят. Призраки тех, кто лежит под деревьями Сандринхемского леса, оставив послания для живых. Верен навек. Semper Fidelis. Призраки, приплясывающие между снастей идущей в никуда «Вакханки». И живой, павший духом призрак с красными глазами на берегу Эмбла. Это была не моя вина, говорю вам, не моя.

— Вы не откажетесь от чашки чая? Или, может быть, закусите?

— Нет, со мной все в порядке. Прогулка до вокзала пойдет мне на пользу, уверяю вас.

Викарий проводил его по городу, доведя до самой платформы. Хочет увериться, что я уеду, думал Пауэрскорт. Больше Дорчестер меня не увидит. Иначе на меня здесь спустят собак. Или вооруженных охотничьими ножами сыновей из оружейного магазина на Пикадилли.

17

Быть может, все дело в том, говорил себе Пауэрскорт, что женщины, а говоря точнее, его сестры, не получили настоящего образования. Он снова был на Сент-Джеймсской площади — сидел, обложившись записными книжками сестер с изложением разговоров, которые те вели по всему Лондону о шестерке его конюших. Страницы записных книжек были покрыты бессвязными мыслями, бессвязными, лишенными последовательности и логики фразами. Наверняка же, думал Пауэрскорт, гувернантки чему-то да учили их в классных. А может быть, и не учили. Может быть, они просто сплетничали дни напролет, поглядывая на плавные взгорья Уиклоу, мечтая о лошадях, на которых не успели еще покататься.

Мысли Пауэрскорта то и дело возвращались к одной из фраз, к трем словам, сказанным его преподобием Адамсом, сидевшим в кресле под горой Елеонской, в доме викария городка Дорчестер на Темзе.

Щедрая флотская пенсия. Так он выразился. Слова эти настолько удивили Пауэрскорта, что он даже занес их в записную книжку и долго разглядывал, возвращаясь поездом в Лондон. Очень долго разглядывал. Он как-то не думал прежде, что флотская пенсия бывает щедрой. Если она бывает вообще.

Уильям Берк, так тот просто расхохотался.

— Мой дорогой Фрэнсис, — сказал финансист, — королевский военно-морской флот и первые лорды Адмиралтейства отнюдь не славятся щедростью выдаваемых ими пенсий. Совсем наоборот. Если они находят хоть какую-то возможность не платить, вы не получаете ни фартинга. А мысль о том, что они возьмут вдруг да и начнут оплачивать чью-то жизнь, — сколько ему, вы говорите, сильно за двадцать? — попросту нелепа. Я не стал бы утверждать, что это невозможно, — тут взяла свое осторожность банкира, — но это очень, очень маловероятно. Весьма маловероятно, уверяю вас.

Предположим, деньги, поступающие от принца Уэльского, замаскированы — предположим, они поступают в обличий щедрых флотских пенсий. Очередная прикрывающая правду выдумка, фикция, затемнявшая то обстоятельство, что деньги выплачиваются сэром Уильямом Сутером и сэром Бартлом Шепстоуном, личным секретарем и управляющим Двора принца Уэльского, соответственно. Они выписывают чеки. И к получателям приходит очередная порция щедрой флотской пенсии. Круг шантажа замыкается.

Мысли Пауэрскорта вновь отвлеклись, на сей раз он вспомнил о записке, посланной им комиссару столичной полиции, записке, содержавшей просьбу проверить перемещения служащего в оружейном магазине на Пикадилли человека по фамилии Робинсон, имя неизвестно. Родители его проживают в Дорчестере на Темзе. Не может ли комиссар выяснить, где этот Робинсон провел уикэнд 8–9 января? Не в Норфолке ли, случаем? Запрос очень срочный. Лорд Пауэрскорт будет крайне благодарен за помощь.

Записные книжки сестер, так и лежавшие непрочитанными на столе, призвали Пауэрскорта к работе.

Замечательное собрание документов, думал он, приближаясь к концу сестриных записей. Будущих историков они попросту зачаруют. Кто богат, кто беден, чьи семьи благополучны, чьи нет, какие из семей продают, чтобы остаться на плаву, свои картины американцам, чьи младшие сыновья доводят родителей до отчаяния. Браки, заключаемые не в сердцах будущих жен и мужей, но в головах их расчетливых матушек: где покупалась обстановка, где — шторы, где — кухни, где происходили встречи с любовниками и любовницами.

Повсеместно считалось, что мать Чарльза Певерила состоит в связи с отцом Уильяма Брокхема, причем связь эта тянется годами. Что, согласно заметкам сестры Пауэрскорта Мэри, и должно было дать ключ ко всему делу. Впрочем, связь их не раскрыта и поныне, — и новые обрывки слухов наперегонки заскакали по странице. Отец Гарри Радклиффа слишком много пьет. Отец Фредерика Мортимера старательно распродает свои земли, по тысячам и тысячам акров за раз.

Но что до шантажа или секретных выплат, до темных теней, падающих на семейные состояния, — об это не было ни слова. И Уильям Берк, когда Пауэрскорт столкнулся с ним внизу, подтвердил — шантаж отсутствует.

— Фрэнсис, я все записал, поверьте, вот только бумаги оставил в офисе. Если позволите, я прямо сейчас перескажу вам основные моменты.

Он отвел Пауэрскорта к окну. Фонари, горевшие на площади, не освещали ни единой идущей по улицам Сент-Джеймса души. Огромная площадь была пуста, — разумеется, если не считать издавна обжившей ее колонии ворон.

— Деньги, — сказал Берк. В голосе его звучало и глубокое знание предмета, и уважительное отношение к нему. — Что касается денег, все эти люди пребывают в положении, для их круга среднем. Тут все зависит от того, успел ты вовремя сбыть землю с рук или не успел. Четверо из них все еще вкладывают в землю немалые средства — или получают под нее ссуды. И терпят все большие убытки. Двое других от земли избавились, как и вы, Фрэнсис, и вложили деньги во что-то другое. Эти день ото дня богатеют. А вот что касается шантажа, в смысле активном либо пассивном, тут я никаких следов не обнаружил.

Прежде чем лечь, Пауэрскорт еще раз пересмотрел кое-какую корреспонденцию, в особенности два письма, пришедшие на его имя. Письма эти прислали родители двух юношей, бывших с Эдди на «Британии». Обе четы будут рады увидеть его. То есть, просто счастливы. Однако рекомендовали ему переговорить предварительно с мистером Уильямом Симмонсом, «Лавры», Шапстон, Дорсет. «Он осведомлен в этом вопросе намного лучше нас». Фразы в обоих письмах стояли одинаковые, как если бы отправители их загодя условились, чт о будут писать. Или, быть может, Симмонс из Шапстона, что в Дорсете, согласовал это с ними? Завтра он все выяснит.

Когда кеб Пауэрскорта углубился в череду дорсетских холмов, шпиль Солсберийского собора неторопливо укрылся в своей долине.

Он ожидал, что Шапстон окажется милой маленькой деревушкой с прудом, крикетным полем и рядами опрятных домиков при ухоженных садах. Ничего подобного. Здесь имелся весьма импозантный особняк на холме над деревушкой и стоявшие вразброд разношерстные дома. И очень много коров. Похоже, коровы считали себя владелицами здешних земель.

«Лавры» оказались двухэтажным домом с тростниковой кровлей и очень древней парадной дверью.

— Добро пожаловать в наш скромный приют, лорд Пауэрскорт! Добро пожаловать! — тараторила миссис Симмонс, принимая от него пальто посреди просторной прихожей.

Миссис Симмонс была женщиной статной, чуть старше пятидесяти. В паре футов за ее спиной переминался, ожидая возможности обменяться с ним рукопожатиями, Уильям Симмонс. Не олицетворяет ли этот зазор их отношения? — погадал Пауэрскорт. Она всегда впереди, он неизменно сзади.

— Вот тут у нас столовая, — она, похоже, решила устроить для Пауэрскорта экскурсию по их скромному приюту. Увидев обеденный стол и кресла, он содрогнулся, впрочем, шторы имели вид вполне удовлетворительный. — Мы пользуемся ею только зимой, когда Уильяму приходится принимать клиентов своего банка, не правда ли, дорогой? А это дверь в коттедж, в нашу маленькую пристройку, мы называем ее Восточным крылом, — она издала бодрый смешок. — В нем обитает Альфред, наш сын, который так вас интересует, лорд Пауэрскорт.