На эти златистые пижмыРосистые волосы выжми.Воскликнет насмешливо: «Только?»Серьгою воздушная ольха.Калужниц больше черный холод,Иди, позвал тебя Рогволод.Коснется калужницы дремя,И станет безоблачным время.Ведь мною засушено дремяНа память о старых богах.Тогда серебристое племяБродило на этих лугах.Подъемля медовые хоботы,Ждут ножку богинины чёботы.И белые ель и березы,И смотрят на небо дерезы.В траве притаилась дурника,И знахаря ждет молодика.Чтоб злаком лугов молодиться,Пришла на заре молодица.Род конского черепа – кость,К нему наклоняется жость.Любите носить все те имена,Что могут онежиться в Лялю.Деревня сюда созвана,В телеге везет свою кралю.Лялю
на лебедеЕсли заметите,Лучший на небе деньКрилей отметите.И крикнет и цокнет весенняя кровь:«Ляля на лебеде – Ляля любовь!»Что юноши властной толпоюВезут на пути к водопоюКралю своего села —Она на цветах весела.Желтые мрачны снопыПраздничной возле толпы.И ежели пивни захлопалиИ песни вечерней любви,Наверное, стройные тополиСмотрят на праздник в пыли.Под именем новым – Олеги,Вышаты, Добрыни и ГлебыВезут конец дышла телеги,Колосьями спрятанной в хлебы,Своей голубой королевы.Но и в цветы запрятав низ рук,Та, смугла, встает, как призрак.«Ты священна, Смуглороссья», —Ей поют цветов колосья.И пахло кругом мухомором и дремой,И пролит был запах смертельных черемух.Эй! Не будь сурова, не будь сурова,Но будь проста, как вся дуброва.
«Меня проносят <на> <слоно>вых…»
Меня проносят <на> <слоно>выхНосилках – слон девицедымный.Меня все любят – Вишну новый,Сплетя носилок призрак зимний.Вы, мышцы слона, не затем лиПовиснули в сказочных ловах,Чтобы ласково лилась на земли,Та падала, ласковый хобот.Вы, белые призраки с черным,Белее, белее вишенья,Трепещ<е>те станом упорным,Гибки, как ночные растения.А я, Бодисатва на белом слоне,Как раньше, задумчив и гибок.Увидев то, дева ответ<ила> мнеОгнем благодарных улыбок.Узнайте, что быть <тяжелым> слономНигде, никогда не бесчестно.И вы зачарован<ы> сном,Сплетайтесь носилками тесно.Волну клыка как трудно повторить,Как трудно стать ногой широкой.Песен с венками, свирелей завет,Он с нами, на нас, синеокий.
Песнь смущенного
На полотне из камнейЯ черную хвою увидел.Мне казалось, руки ее нет костяней,Стучится в мой жизненный выдел.Так рано? А странно: костякомПрийти к вам вечеркомИ, руку простирая длинную,Наполнить созвездьем гостиную.
Ночь в Галиции
Русалка
С досок старого дощаникаЯ смотрю на травы дна,В кресла белого песчаникаЯ усядуся одна.Оран, оран дикой костьюКрай, куда идешь.Ворон, ворон, чуешь гостью?Мой, погибнешь, господине!
Витязь
Этот холод окаянный,Дикий вой русалки пьяной.Всюду визг и суматоха,Оставаться стало плохо.
Между вишен и черешенНаш мелькает образ грешен.Иногда глаза проколетНам рыбачья острога,А ручей несет, и холит,И несет сквозь берега.Пускай к пню тому прильнулаТуша белая овцыИ к свирели протянулаОбнаженные резцы.Руахадо, рындо, рындо.Шоно, шоно, шоно.Пинцо, пинцо, пинцо.Пац, пац, пац.
Похороны опришками товарища
«Гож нож!» – то клич боевой,Теперь ты не живой.Суровы легини,А лица их в тени.
Вон гуцул сюда идет,В своей черной безрукавке.Он живетНа горах с высокой Мавкой.Люди видели намедни,Темной ночью на заре,Это верно и не бредни,Там на камне-дикаре.Узнай же! Мава черноброва,Но мертвый уж, как лук, в руках:Гадюку держите сурово,И рыбья песня на устах.А сзади кожи нет у ней,Она шиповника красней,Шагами хищными сильна,С дугою властных глаз она,И ими смотрится в упор,А за ремнем у ней топор.Улыбки нету откровеннее,Да, ты ужасно, привидение.
Ни хрупкие тени Японии,Ни вы, сладкозвучные Индии дщери,Не могут звучать похороннее,Чем речи последней вечери.Пред смертью жизнь мелькает снова,Но очень скоро и иначе.И это правило – основаДля пляски смерти и удачи.
Зверь + число
Когда мерцает в дыме селСверкнувший синим коромысел,Проходит Та, как новый вымысел,И бросит ум на берег чисел.Воскликнул жрец: «О, дети, дети!» —На речь афинского посла.И ум, и мир, как плащ, одетыНа плечах строгого числа.И если смертный морщит лобНад винно-пенным уравнением,Узнайте: делает он, чтобСтать роста на небо растением.Прочь застенок! Глаз не хмуря,Огляните чисел лом.Ведь уже трепещет буря,Полупоймана числом.Напишу в чернилах: верь!Близок день, что всех возвысил!И грядет бесшумно зверьС парой белых нежных чисел!Но, услышав нежный гомонЭтих уст и этих дней,Он падет, как будто сломан,На утесы меж камней.
«И снова глаза щегольнули…»
И снова глаза щегольнулиЖемчугом крупным своимИ просто и строго взглянулиНа то, что мы часто таим.Прекрасные жемчужные глаза,Звенит в них утром войска «вашество».За серебром бывают образа,И им не веровать – неряшество.Упорных глаз сверкающая резьИ серебристая воздушь.В глазах: «Певец, иди и грезь!» —Кроме меня, понять кому ж?И вы, очаревна, внимая,Блеснете глазами из льда.Взошли вы, как солнце в погоду Мамая,Над степью старою слов «никогда».Пожар толпы погасит выходВаш. Там буду я, вам верен, близь,Петь восхитительную прихотьОдеть холодных камней низь.Ужель, проходя по дорожке из мауни,Вы спросите тоже: «Куда они?»
Пен пан
У вод я подумал о бесеИ о себе,Над озером сидя на пне.Со мной разговаривал пен панИ взора озерного жемчугБросает воздушный, могуч межИвы,Большой, как и вы.И много невестнейших вдов водПреследовал ум мой, как овод,Я, брезгая, брызгаю ими.Мое восклицалося имя —Шепча, изрицал его воздух.Сквозь воздух умчаться не худ зов,Я озеро бил на осколкиИ после расспрашивал: «Сколько?»И мир был прекрасно улыбен,Но многого этого не было.И свист пролетевших копытокНапомнил мне много попытокПрогнать исчезающий нечетСреди исчезавших течений.