Спиридов был — Нептун

— Россия не желает войны, — с достоинством ответил Обресков, — но она всеми силами ответит на войну, которую ей только что объявили.

Из Дивана Обрескова повезли под конвоем в Едикуле, Семибашенный замок, турецкую Бастилию.

Давно сгущались тучи над Югом России. Три года тому назад Турция, явно и тайно подстрекаемая французским двором, недовольная политикой Екатерины в отношении Крыма, исподволь начала готовиться к войне. Правда, Франция интриговала против Екатерины не только в Константинополе, где сидел ее агент «секретной политики» граф де Верженн. Еще в 1762 году в Варшаву назначили резидентом ловкача и проныру Эненна, который, в конце концов, инспирировал выступление против России польских конфедератов и ворошил эту зловонную кучу. В Швецию был отправлен граф де Бретель... Все они согласованно дирижировались из Парижа: снабжали деньгами и оружием поляков, подкупали турецких сановников, натравливали против России короля Швеции... Уж очень не хотелось терять Франции выгоднейший турецкий рынок и допускать Россию в Средиземное море, к странам Леванта.

А прямой угрозой этому было стремление России выйти к берегам Черного моря, так и не осуществленное еще со времен Петра Великого...

Еще в те времена в Париже ясно понимали: кто владеет Крымом, тот хозяин Черного моря. К сожалению, нынче в Кремле узколобые правители эту истину не замечают.

В 1767 году герцог Шуазель встал у кормила иностранных дел Франции. Одним из первых он вызвал к себе барона Тотта, способности которого Шуазель знал давно и ценил.

— Вы поедете резидентом к крымскому хану, в Бахчисарай.

Барон обиделся, хотел отказаться, место в Бахчисарае было не в почете у дипломатов.

Но Шуазель был непреклонен: кроме Тотта никто не исполнит его замыслов.

— Ваша цель в Крыму, — уговаривал он барона, — помочь крымцам в союзе с турками и конфедератами Польши выступить дружно и навсегда отбросить Россию от Черного моря.

Глаза барона заискрились. За долгие годы пребывания в Константинополе он мастерски стряпал, под руководством посла Верженна, дипломатические интриги.

— Франция не может допустить выхода России на берега Черного моря, — мерно роняя слова, говорил ему Шуазель на прощание. — Это нанесет непоправимый ущерб нашим торговым интересам в Леванте.

В Бахчисарае барон Тотт чувствовал себя вольготно, тогда здесь не было русского консула. Стараниями посланника Обрескова в Стамбуле вскоре Россия заимела здесь консула, но, на беду, на этом месте оказался присланный из Киева туповатый и тщеславный капитан Никифиров. Он-то и завербовал на службу России переводчика хана — Якуба, ставил себе это в заслугу и получил повышение в Киеве. Знать бы ему, что Якуб служит и барону Тотту который не скупился на подачки. Именно фальсификации Якуба в донесениях Порте сыграли главную роль в объявлении Турцией войны России. Об этом успели узнать и в Киеве, перехватив хвалебные депеши Тотта в Париж.

Перевод этих донесений лежал в сумке Обрескова на последнем докладе в Диване. Но он не успел раскрыть визирю тайные замыслы французов, о чем сожалел, размышляя в подземельях Семибашенного замка...

В начале ноября Панин доложил о заключении Обрескова в Семибашенный замок. Первоприсутствующий Коллегии иностранных дел Никита Иванович Панин пользовался особым доверием Екатерины с первых дней занятия ею престола. Еще тогда он предложил императрице для поправки дел в стране созвать Государственный совет. Екатерина вначале согласилась и даже подписала Манифест, но тут же и порвала: «Уж лучше самолично все решать, чтобы никто не мешал»...

Нынче началась война, первая в ее царствование, дело серьезное, не дворцовая интрига. Самой всего не одолеть, недаром говорят, «короток ум женский» . Да и какой из нее полководец?..

Обо всем этом она размышляла, читая докладную записку Панина. Лицо ее несколько раз меняло выражение. Сначала сползла обычная маска величественного добродушия, черты обрюзгли, опустились уголки рта.

— Но это же война...

Несколько минут она сосредоточенно молчала. Потом, плотно подобрав губы, чуть нахмурив брови, преобразилась, холодным блеском сверкнули голубые глаза:

— Первое, надобно позаботиться о положении Обрескова, он нас обо всем предупреждал. — Голос ее окреп, исчез промелькнувший, как бывало в минуты волнения, немецкий акцент. — Другое, я желала бы собрать наших доверенных лиц, статских и военных, дабы обсудить, как вести войну. Подобно той Конференции, что созывала Елизавета Петровна.

Спустя два дня, утром 4 ноября, в Зимнем дворце в приемном зале собрались приближенные сановники. Ожидали только Григория Орлова, много лет обитавшего здесь же во дворце и имевшего привычку опаздывать. Когда он стремительно вошел, сверкая золотым шитьем генеральского мундира, камер-лакеи распахнули резные двери в покои императрицы. Не успели сановники войти, как с противоположной стороны появилась Екатерина. Присутствующие склонились в поклоне, провожая взглядом еще стройную фигуру императрицы, которая, как обычно, несколько рисуясь, в свободного покроя сером однотонном платье без украшений прошелестела к простенку и устроилась в кресле с высокой спинкой.

Поправив голубую Андреевскую ленту, она, без предисловий, кивнула Панину:

— Граф Никита Иванович изъяснит причины, почему я принуждена иметь войну с Портой. Ныне собрала я вас для рассуждений о плане войны.

Совет заседал долго, почти шесть часов. Сначала Панин несколько нудно объявил Манифест о начале войны, потом зачитывал переписку с Константинополем. Президент военной коллегии граф Захар Чернышев докладывал о состоянии войск Порты и нашей армии.

Спорили, рассуждали в основном только военные: Чернышев, Петр Панин, брат Никиты, и Орлов.

Больше басил Григорий Орлов, стараясь задавать тон:

— Коли война, то надобно беспременно иметь цель. А ежели ее не достичь, нечего и ввязываться. По моему разумению, султана пора проучить, вконец изгнать из Константинополя.

Чернышев и противники Орлова, Панины, сдержанно возражали, Екатерина их примиряла. Единодушно высказывались, что без овладения Азовом и Таганрогом не быть флоту на Азовском и Черном морях. А без морской силы турок не одолеть, надобно создавать флот заново.

Неожиданно Орлов заговорил о посылке в Средиземное море российских судов, учинять диверсию туркам со стороны Греческого архипелага. Императрица слушала его внимательно, не перебивая, казалось, это импонировало ее взглядам и открывало новые горизонты, в замыслах которые она лелеяла, отправляя Алексея Орлова в Адриатику.

Минувшим летом из Петербурга выехали в Европу братья Орловы, Алексей и Федор. Алексей прошлой зимой чуть было не отдал Богу душу и теперь решил подправить здоровье в Карлсбаде и других местах, а Федор его сопровождал. Русским послам в Европе пошла официальная нота: граф Алексей Орлов «для поправки здоровья, по совету врачей, отправляется, в чужие края к минеральным водам, и уже на пути в Германию». Братья путешествовали инкогнито под фамилией Острововых. Послам предписывалось тщательно оберегать инкогнито Орловых, «чтобы не подать повода бесполезным замечаниям о их путешествии».

Перед отъездом Екатерины пожаловали Орлову орден Андрея Первозванного и 200 тысяч рублей на «дорожные расходы»... После Карлсбада братья заехали в Вену и узнали от русского посла об аресте Обрескова.

— Стало быть, война, — хмыкнул Алексей и поспешил с братом не обратно в Россию, а на берега Адриатики, в Пизу. Так было заранее обговорено в Петербурге.

Двери его дома в Пизе, столице государства Тосканского, всегда оставались открытыми для гостей из греческих колоний в Венеции и Триесте, с островов Архипелага и Черногории.