Спокойной ночи, крошка

Конечно, врач ошибается. Лео просто спит. Только посмотрите на него! Его глаза закрыты, потому что он спит. Как и каждую ночь с тех пор, как родился.

Он отдыхает. Выздоравливает. Он проснется.

— Я знаю, что ты сейчас предпочла бы побыть одна, — говорит тетя Мер. — Я просто хотела… Ты должна сказать ему.

Мне не нужно спрашивать, кого она имеет в виду. Мы никогда не говорили об этом напрямик, и хотя я знала, что тетя Мер рассказывает Мэлу о Лео, показывает ему фотографии, которые я ей давала, мы никогда, никогда не говорили о том, что Мэл — отец Лео.

Когда-то я попросила тетю Мер перестать приносить мне деньги и дарить Лео дорогие подарки. Я знала, что у тети Мер, как и у моих родителей, денег немного, а значит, те двести долларов, которые она пыталась дать мне, были от Мэла. А я не хотела ничего принимать от него. Мне пришлось поспорить с тетей Мер, потому что я уже говорила Мэлу, что если он хочет давать деньги Лео, то пусть кладет их на его счет, а мальчик получит их, когда ему исполнится восемнадцать. Я не хотела принимать деньги от Мэла, потому что тогда получилось бы, что я простила его за содеянное. Итак, я не хотела брать у него деньги. Даже если он передавал их через мать.

В том разговоре мы подошли к этой запретной теме. Достаточно было того, что она знает. Если бы мы говорили об этом, то это стало бы еще б'oльшим предательством по отношению к маме, папе и Корди. Если мы с тетей Мер не обсуждали это, то фактически не лгали моей семье.

— Никому ни о чем не надо говорить. С Лео все будет в порядке.

Лживость моих слов эхом разлетается по комнате, стучит у меня в ушах. Тетя Мер кладет руку мне на плечо — точно так же, как папа опустил руку на плечо мамы пару минут назад. Я чувствую, как от тети Мер исходит спокойствие. Мир. Покой.

Душа тети Мер всегда была неистовой. Сколько я себя помню, тетя Мер всегда сражалась с двумя своими ипостасями. И я никогда не понимала, что в глубине души она настолько… спокойна. Никогда не думала, что тетя Мер — как море. Море, которое приносит покой.

— Он хотел бы узнать это. Он должен знать.

— Мэлу от меня уже давно ничего не нужно, — отвечаю я.

— Это неправда. Вы были так близки! Я никогда не встречала настолько близких людей. Спроси своих родителей или Корделию, они скажут тебе то же самое.

— Были. Мы были так близки. Он не хотел иметь со мной ничего общего восемь лет, так почему же ему теперь беспокоиться обо мне?

— Конечно, хотел. Он просто не мог.

— Да, я знаю. Потому что я родила его ребенка. Так почему ему теперь беспокоиться обо мне?

Тетя Мер молчит. Я чувствую, как она колеблется, рассказать ли мне о чем-то или промолчать.

— На прошлой неделе я виделась со Стефани, — говорит она.

Все нервные окончания в моем теле вспыхивают зарницей боли. Ее имя… Словно кто-то провел длинным острым ногтем по доске. Словно кто-то пырнул меня в спину раскаленным добела кинжалом.

Всякий раз — всякий раз, — как я слышу это имя, я вскидываюсь, каменею, сжимаю зубы.

Эта женщина ограбила меня. Она лишила меня беременности. Радости беременности. Я не прикасалась к своему ребенку. Я не любовалась им. Я не знала, что токсикоз, опухшие лодыжки, усталость, страх выкидыша — все это стоит того, потому что в конце беременности я получу этого малыша. Я так старалась не привязываться к нему. Не думать о нем как о своем ребенке. Потому что в конце я должна была отдать его «настоящим» родителям. И я упустила все эти радости. Даже после часть меня все еще испытывала отчуждение, ведь в глубине души я надеялась, что Мэл и Стефани передумают.

Стефани лишила меня радости материнства. Я знаю, что это она передумала и убедила Мэла. Он не должен был идти у нее на поводу, но это она стояла за всем этим. Не нужно быть экстрасенсом, чтобы понять такое.

И она поступила так, потому что не хотела, чтобы я была рядом. Несмотря на все мои попытки сблизиться с ней, она так и не изменила своего решения избавиться от меня. Решения, принятого в первый же день нашего знакомства. Я отчетливо помню то мгновение, когда сказала, что хотела бы подружиться с ней. А она, не ответив, посмотрела на Мэла. Это насторожило меня. Испугало. Настолько, что у меня мурашки побежали по коже. То же самое я почувствовала в день, когда Стефани попросила меня родить им ребенка. Но тогда я отмела свои подозрения. Подумала, что все это глупости. Мне нужно было защититься от нее. Стефани хотела стать главной в жизни Мэла, вытеснить всех остальных. И ей не нравилось, что я настолько важна для него. Я начала нравиться Стефани только тогда, когда согласилась сделать что-то для нее. И даже тогда — я поняла это много лет спустя — я нравилась ей только потому, что она в чем-то понимала меня лучше, чем Мэл. Она знала, что я не смогу быть рядом с Мэлом, когда родится ребенок. Она знала, что я надолго уеду, а потом уже не буду так близка к их семье из-за ребенка. Когда Стефани попросила меня выносить их ребенка, она пыталась получить свою идеальную жизнь. Жизнь, в которой были Мэл и ребенок. В которой не было меня. Не знаю, что заставило ее передумать, но в конце концов она получила то, чего хотела. Мэл разорвал со мной все отношения.

Ирония заключалась в том, что она меня терпеть не могла, но при этом нравилась мне. Да, она мне нравилась. И не только потому, что она делала Мэла счастливым, как Корди делал счастливой Джек. Но и потому, что я знала, что под всеми ее личинами и масками скрывается хороший человек. Человек с добрым сердцем и несчастной, но красивой душой.

Конечно, сейчас я уже не думала о ней так — после того как она лишила меня беременности, отобрала у меня лучшего друга, чуть не заставила меня сделать аборт и вынудила меня лгать собственной семье. Сейчас в моей душе сохранилась лишь неприязнь к ней. Мне кажется, я ненавижу ее.

И уж точно я не могу говорить о ней. Не могу ничего слышать о ней.

Рука тети Мер сжимает мое плечо, пытаясь снять вызванное этим именем напряжение.

— Она… она мне все рассказала. Что ты согласилась сделать для них. Как они поступили с тобой.

Она не все рассказала тете Мер. Да и как бы она могла?

Стефани не рассказала тете Мер, что я умоляла Мэла передумать. Что я утратила самоуважение. Что я была так напугана, что умоляла Мэла не делать того, что он делал.

Стефани не рассказала тете Мер, что я почти сделала аборт. Я почувствовала, как ребенок шевелится, но не сразу отменила операцию. Я пришла в клинику, переоделась в рубашку и уже почти легла под анестезию, когда попросила врача остановиться.

Стефани не рассказала тете Мер, что иногда — прошло уже несколько месяцев с рождения Лео — я чувствовала отчуждение, потому что настолько убедила себя в том, что это не мой сын, что почти поверила в это.

Стефани не рассказала тете Мер, что иногда среди ночи я брала Лео на руки и шла на пляж. Там Лео мирно спал в колясочке, а я сидела и плакала. Плакала из-за того, в какой хаос превратилась моя жизнь. Плакала из-за того, что я пыталась сделать что-то прекрасное для любимого человека, а в итоге осталась одна. Плакала, потому что настолько тосковала по Мэлу, что чувствовала физическую боль.

Стефани не рассказала тете Мер о дыре в моей душе, которая открылась, когда я поняла, что раз человек, которого я полюбила, способен поступить так, как поступил Мэл, то любовь не всемогуща. Любовь — это не альфа и омега. Я перестала верить в любовь. И даже когда я вновь сошлась с Кейтом, я все время ожидала, как он докажет, что на самом деле не любит меня.

Если Стефани не рассказала тете Мер обо всем этом, то она ничего ей не рассказала.

— Она ненавидит себя за то, что так поступила, — говорит тетя Мер. — Когда я показала ей фотографии Лео, она разрыдалась.