Спор о Платоне. Круг Штефана Георге и немецкий университет
Шрифт:
Разумеется, эта обоюдная стилизация наталкивается на трудности. Одна из них заключается в том, что Круг строится вокруг фигуры Георге (несмотря на всю риторику «служения» всех, в том числе и Георге, общему делу или великим гениям прошлого), тогда как в центре платоновских диалогов, как ни верти, стоит не Платон, а Сократ. Эта проблема мобилизовала немало усилий наших экзегетов. Если Георге – Платон сегодня, то кто будет георгеанским Сократом? Не самой удобной, но все же наиболее подходящей кандидатурой представлялся Ницше (мы вернемся ниже к этой теме).
В начале своей книги 1933 года «Платон. Борьба духа за власть», которую следует считать платоническим opus magnum Круга Георге, ее автор, Курт Хильдебрандт, пишет: «Суть Платона выражается в его произведениях, и нам не приходится горевать о незнании каких-то частных деталей о его жизни. И все же одно сведение было бы нам весьма ценно: как именно произошло пробуждение юноши его учителем?» [416]
Этот вопрос до буквального совпадает с тем, которым задаются и на который отвечают многочисленные авторы мемуарно-исповедальной литературы, пышно разросшейся вокруг Георге, а заодно и исследователи Круга Георге, которые – пока еще [417] , как правило, лично соприкоснулись, если уже не с самим Георге, конечно, и даже не с его соратниками, то с теми, кто соприкоснулся с соприкоснувшимися с ним. Закон создания и жизни этого уникального сообщества интеллектуалов все еще не разгадан и продолжает сопротивляться исследовательскому консенсусу. Дружба, фипия была объявлена в Кругу
416
Hildebrandt, 1933а, 25.
417
В общем корпусе литературы о Круге таких работ пока все еще подавляющее большинство, хотя время работает против этой тенденции.
418
Мы опираемся здесь на блестящее применение к анализу Круга Георге концепции «эстетической коммуникации» (Plumpe, 1993) в работе Колька (Kolk, 1998).
Уже Фридеман заключает книгу прямым, замаскированным лишь для непосвященных обращением-посвящением Георге, утверждающим мост преемственности поверх исторических барьеров и через два с лишним тысячелетия: «Теперь да завершится речь о том певце и провидце, непреходящем отце духовной империи, и да будет послан зов тому, кто слишком поздно возник в своем гибнущем времени, чтобы, подобно Ликургу и Солону, стать спасителем» [419] и т. д.
Уже нагнетание мотива круга, сферы, шара [Kreis, Kugel] в платоновской книге Залина [420] можно рассматривать как аллюзию для посвященных на Круг Георге. Сферическое начало «Политий» противопоставляется линейному «Законов»: лишь первое подходит к государству (напомним, что 'Staat' было одним из внутренних обозначений сообщества вокруг Ш. Георге) в античном смысле и рассматривает граждан не как части, но как органы. Фигура сферы дает доступ к «образу платоновской «Политий» как храма» [das Bild von Piatons Politeia als Tempel], храма, который Мастер [der Meister; к 20-м годам это слово окончательно закрепилось для обозначения самого Георге] воздвигает в знании и для образа наивысшего бога, храм, закон которого знает только мастер, храм, постичь, воодушевить и вновь воплотить который предназначен лишь тот, которому его жреческое воспитание обостряет духовный взгляд для созерцания сущности и для знания знания [sie! zum Wissen des Wissens] [421] . Залин «подтверждает» свое толкование Платона простым приведением прямых цитат из Георге! Разумеется, автора он не указывает: те, кому адресована книга, знают Георге наизусть [422] . Принципиальным для Залина был неоднократно с большей или меньшей прозрачностью высказанный тезис о том, что «Полития» не могла, не может и не должна превратиться в политическую реальность в прямом и обыденном смысле слова, но что она «осуществилась» в духовной империи Штефана Георге, которая в свою очередь смогла дождаться своего кайротического часа только благодаря тому, что ее отлил в чеканную литературную форму мудрец, стоявший еще целиком в ином, нерасщепленном, целостном, словом, античном зоне [423] . Когда Залин характеризует платоновского философа на троне как «жреца и икону, образец и воспитателя одновременно» [424] , аллюзия на Георге становится более чем прозрачной. Определение же им пары воспитатель – воспитанник [Erzieher – Z"ogling] как ячейки платоновской теократической воспитательной империи [das theokratische Erziehungsreich] [425] делает Круг Георге прямым воплощением замысла Платона, который, не взирая ни на какие разочарования, верит «в вечную империю» [an das ewige Reich] [426] и в грядущего через много веков Георге!
419
Friedemann, 1914, 138.
420
Salin, 1921, 12–13, 114–115.
421
Ibid., 13–14.
422
См. тезис о новой знати и соответственно две строки из «Звезды союза»: «Новую знать, что вы ищете / Ведите не от щита и короны» [Neuen adel den ihr suchet / F"uhrt nicht her von schild und krone] (I, 383), о замене родственно-семейных связей на новую, коммунитарную – строка из того же сборника «ни отцов, ни матерей, никого больше нет» [v"ater m"utter sind nicht mehr] (I, 382).
423
Например: Salin, 1921, 3–4.
424
Ibid., 25.
425
Ibid., 28, 31.
426
Ibid., 64.
Для Залина, однако, не одна только платоновская академия дает код для понимания георгеанского движения. Автогерменевтический мотив присущ и его книге о «Граде Божьем» 1926 года: только в ней аналогия проводится между сообществом послушников-учеников вокруг Христа и вокруг Георге [427] , а затем между последующим развитием церкви (в ее движении от психологического к институциональному, от демократического к аристократическому, от духовного царства к его обмирщению [Weltwerdung]) и соответствующими этапами или тенденциями Круга Георге [428] . В послевоенных мемуарах он просто ставит в один ряд (и в один абзац) «сократо-платоновский круг», «сообщество послушников, которое собирал вокруг себя Иисус» и Круг Георге [429] .
427
Нам кажется недостаточным говорить в этом случае об анахронизме, как если бы это было не сознательной линией, а познавательной ошибкой. Ср.: хотя Залин критикует анахронизм Пёльмана, находившего в древности и капитализм, и коммунизм, здесь «скрыто присутствует его [то есть Залина] собственный анахронизм: аналогия между становлением сообщества послушников и формированием Круга, и более общо: смена эпох, тогда и сейчас, через предъявление новых ценностей» (Schefold, 2004, 227).
428
Salin, 1926, 125f.; Schefold, 2004, 232.
429
Salin, [1948], 2.Aufl. 1954, 237–238.
Сходную стилизацию мы находим, например, и у В. Андреэ, когда, говоря о Дионе, он явно переходит на жаргон Круга: «Он на голову возвышается над всеми своими обличителями, превосходя их бытием и знанием того, что государство
есть прежде всего духовное сообщество, призванное и созданное к тому, чтобы воплотить идею. Этот эрос к идее объединил мастера и послушников…» [430]Такое «слияние горизонтов» особенно свойственно платоновской книге Курта Зингера. Выше, представляя ее, я уже указал на своеобразное, маргинальное место в Кругу ее автора. Действительно, книга 1927 года была написана от силы с ведома Мастера, но никак не по его прямому «заказу». Тем более Зингер мог надеяться на то, что ее публикация введет его в непосредственную близость к Георге. Часто текст книги выглядит как обращение, послание Мастеру, если не как «заявление в партию». Часто у читателя возникает ощущение, что перед ним контрольная работа, письменный экзамен, призванный доказать, что автор понял, и понял, разумеется, не только и не столько Платона, сколько самого Георге, более или менее скрытые цитаты из которого служат дополнительными козырями [431] . Уже современники-рецензенты книги указали на эту ее черту и на общую ее зависимость от основополагающего для идеологии Круга гимнического – и весьма антикизирующего – толкования Мастера в гундольфском «Георге» [432] . Например, по Зингеру, открытый финал многих диалогов, приглашение слушателя-читателя к поиску решения, к демонстрации на практике своего диалектического мастерства показывает духовную атмосферу древней Академии, чей портрет – это было ясно проницательному читателю – он рисует практически с натуры:
430
Andreae, 1923, xxviii.
431
В этом смысле можно считать неостроумной литотой указание исследователя на то, что «во время написания „Платона основателя“ Зингер находился под сильным влиянием Георге» (Schilling, 1999, 311).
432
Gundolf, 1920.
тот узкий круг старших и юных друзей, который Платон, вернувшись из сицилийского путешествия, сплотил вокруг себя, созерцая, исследуя, формируя и воспитывая, в единую сообщность, высоко требовательную к себе и в человеческом, и в духовном. В нее входили великие исследователи и будущие государственные мужи. Это был культовый союз [Kultverein], как и все учебные сообщества древности и христианских времен, до самого рубежа XIX века. Писаного устава он не знает, но в своем «Описании Греции» Павсаний сообщает о двух алтарях: Эросу и Музам [433] .
433
Singer, 1927, 183.
Прием чтения Платона как автогерменевтики достигает апофеоза у Хильдебрандта. Не без основания возложивший на себя миссию (и лавры) основного платоника Круга, он считал себя ответственным за оправдание и обоснование сущностной связи, соединявшей Георге с Платоном, а Круг – с Академией. Так, например, описано положение Платона после смерти Сократа: «тогда он познаёт чудовищную громаду своей задачи: никогда еще не желалось подобное! Но он стоит в одиночестве, никто из друзей Сократа не способен к творческому деянию: постепенно он осознаёт свою миссию создать нового человека, и только на молодежи покоится его надежда» [434] . Параллель с Георге (от которого-де отпали друзья, оставив его один на один с миссией, которая, впрочем, только ему и была по плечу) здесь более чем очевидна. Духовное господство заканчивается империей, но начинается с завоевания друга и ученика [435] . Но глубочайшее ученикам не говорится, а только показывается, а говорится только то, для чего дух слушателя уже готов [436] . Платон (или Георге?) «есть образователь людей [Menschenbildner] божьей милостью: он может сказать слово, которое прикует внимание призванного, и всё же сохранить тайну» [437] . Хотя софисты стремились к тому же – сформировать верных послушников, способных преобразовать жизнь сообщества, но только Сократ понимал, что дело не в доктрине, а в совмещении ее с «великой и подлинной личностью», ну, с его, например [438] .
434
Hildebrandt, 1933а, 24.
435
Ibid., 25.
436
Hildebrandt, 1933а, 28–29.
437
Ibid., 84.
438
Ibid., 31–32.
А вот характерный пример того, как Хильдебрандт решает сложные герменемы платоноведения, с одной стороны, и истолкования Георге – с другой, скрещивая их. Как объяснить, что Платон (которому георгеанцы с такой энергией приписывают политическую волю) мог себе позволить в течение долгих лет забавляться «сократическими» (так называемыми «ранними») диалогами, в которых трудно увидеть что-то, кроме диалектической игры? И как при этом доказать, что Платону всегда была ясна его высокая миссия? И как заодно объяснить тем самым, что Георге не с малолетства принялся создавать свою «духовную империю»? А вот так: абстрактная теоретичность «дополитического» Платона… только доказывает его политичность:
Если сейчас, под давлением «VII письма», уже нельзя не признать, что Платон с самого начала осознавал свою политическую задачу, то этого признания еще не достаточно. Нужно понять, что ранние диалоги были вовсе не временным отвлечением от политики к чистой теории, но лишь плотной проработкой политической задачи. То, что он в почти нечеловеческой дисциплине [Zucht] почти два десятилетия удерживал в груди Слово о философии и власти, этим чудовищным напряжением страсти к деятельности доказывает его нацеленный на настоящее вкус к действительности и необходимости, вкус человека, в котором привыкли видеть вневременного идеолога и далекого от жизни мечтателя [439] .
439
Hildebrandt, 1933а, 84.
Поскольку перспективизм оказывается здесь самой основой толкования, то Хильдебрандт не стесняется и совершенно прозрачных аналогий:
Платон ищет не уединенного дружеского круга, который тешился бы своими сочинениями, – он хочет в считанные годы создать преданную дружину [Gefolgschaft], способную обновить государство. В свои сорок лет этот грек стоит на вершине и подыскивает двадцатилетнего послушника как своего духовного сына и будущего продолжателя (Сократ и Алкивиад, Платон и Дион). А уже так добытые послушники пробуждают в радости просветления других, часто едва более молодых мальчиков, чтобы формировать пары, которые вместе составляют «Священный отряд» [440] .
440
Ibid., 105.
Последнее выражение, heilige Schar, отсылает непосредственно к – так же, парами, организованному – Кругу, поскольку оно (наряду с kleine Schar [441] ) стало одним из его внутренних обозначений. Аллюзия (более или менее осознанно гомоэротическая) восходит к hieros lokhos, сформированному в Фивах в IV веке до н. э. из 150 пар любовников, и о котором сообщает, в частности, Плутарх. Все они полегли в битве при Херонее. Сборник Георге «Звезда союза» должен был по первоначальному замыслу называться «Песни Священному отряду» [442] .
441
Выражение из стихотворения Георге «Ich bin freund und f"uhrer dir und ferge» в сборнике «Ковер жизни» (1899) (Werke, I 176).
442
Morwitz, 1960, 339.