Спорим, тебе понравится?

— Да, — сухо отвечает мать.

— Ничего, до вечера оклемается, а нам уже пора, иначе на богослужение опоздаем.

— Погоди, — отмахивается та и я почувствовала, как под подмышку мне сунули прохладный градусник.

— Бога нужно славить, Алечка, а не с этой распутницей нянчиться. Она заслуженно получила, пусть болью своей теперь грехи искупает.

На время в комнате воцаряется молчание, и я снова медленно тону в каком-то вязком киселе. Пошевелиться не получается, хотя рука затекла от неудобной позы. А ещё кто-то со всей силы долбит по мозгам увесистым молотком.

Чёрт, мне реально плохо.

Тошнит.

— Тридцать девять и восемь, — снова слышу глухой голос матери. В нём сквозит тревога, но теперь я знаю, о ком именно она так распереживалась — о себе любимой.

— Ну и что?

— В смысле?

— Здоровая кобыла — вот в каком смысле, Аля. Что ей будет-то? Чай, не нежная фиалка, полежит, да встанет.

— Вся спина вспухла.

— До свадьбы заживёт. Если, конечно, кто-то захочет взять в жены такую пропащую потаскуху, — последние слова смазались в издевательский смешок.

— Да помолчи уже!

— Я-то помолчу, ты не переживай. А вот что ты собралась делать, дочь моя? Может быть, хочешь вызвать скорую, чтобы все увидели, как у божьих людей принято, отбившихся от рук, отпрысков на путь праведный наставлять? Ну так давай, смелее! А я посмотрю, сколько чёртовых моралистов набежит и, знай, каждый из них будет с пеной у рта кукарекать, что мол детей бить нельзя. С ними надо разговаривать и договариваться. Ко-ко-ко! Дружить. Сопереживать. Сочувствовать. Ну, что же ты, доченька, не сочувствуешь этой мерзавке, слабой на передок, что в ночи бегает ноги раздвигать, м-м?

— А если ей хуже станет?

— Значит, скажем, что она уже такая домой припёрлась. Поняла? — в голосе бабки слышен стальной нажим.

— А если она сама, кому нажалуется?

— И кому поверят? Подростку в период гона или благонадёжной, верующей преподавательнице литературы?

— Соседи?

— Соседи сами орут каждые выходные, как напьются до поросячьего визга. И да, им тоже есть чем рисковать, Аля. Например, малолетними детьми, которые видят весь этот разврат по несколько раз на неделе, да бегают в ближайший ларёк родителям за продолжением.

— Ладно. Дам ей обезболивающее, жаропонижающее и антибиотики, которые у меня еще с простуды остались, — после непродолжительного молчания ответила мать, устало вздыхая.

Как же я этого раньше не видела? Я же ей словно кость поперёк горла. Была. Есть. И всегда ей буду.

Опостылевшая. Обрыдлая до тошноты. Нежеланная дочь, которая посмела родиться и испортить её идеальную жизнь. А ведь на меня возлагали какие-то особенные надежды.

«Вот», — думала моя дражайшая маменька, — «сейчас я дохожу с пузом, пока аборт нельзя будет сделать, и он, мой принц на белом коне, уже никуда от меня не денется, а обязательно на мне женится и увезёт в московский, искрящийся новыми возможностями закат».

А по факту? Ни заката. Ни принца. Ни аборта.

Вот непруха-то у женщины приключилась. Соболезную!

Через пару минут заставляют через силу принять какие-то таблетки. И наконец-то оставляют одну. Где-то там, на периферии моего сознания хлопает входная дверь и я издаю тоненький стон, выдыхая из себя всю боль и отчаяние, что всё это время копила внутри.

Чуть вслушалась в тишину квартиры. Усмирила дикий стук сердца за рёбрами и вновь достала телефон.

Пусто.

Прикрыла опухшие веки, смахнула слезинку, навернувшуюся в уголке глаза, и отыскала в телефонной книге номер Ярослава. С секунду раздумывала над тем, что делаю, но затем отмела от себя все сомнения и нажала на дозвон.

Мерзкий, слишком резкий звук полосонул острыми когтями по барабанным перепонкам, а следом за ним и монотонный бездушный голос:

— Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети...

— Наверное, спит, — успокоила я сама себя и спрятала телефон под матрас, заставляя сознание снова погрузится в дрему и не накручивать нервы на ржавую вилку лишний раз без причины.

Спустя несколько зыбких часов в забытьи, дом снова наполнился звуками — это мать и бабка вернулись из церкви, закончив восхвалять бога. Я слышала, как они переговаривались, когда обедали на кухне, как спорили о чём-то и как мать двинулась в мою комнату.

Внутренности скрутились в мёртвую петлю, рецепторы визжали, призывая меня к побегу. Но куда? Я же даже пошевелиться не могу от адовой ломоты во всём теле. Просто лежу на животе, потому что на спине невозможно — она вся исполосована портупеей. И жду, что ещё интересного и развлекательного мне приготовит этот день.

Мать зашла в комнату, как всегда, без стука. Уселась в то самое кресло у окна, сложив руки на подлокотниках, словно безумная королева, и хмуро уставилась на меня, чуть прищурившись.

А спустя пару секунд буквально меня огорошила.

— Почему ты не сказала, что была с Диденко?

Простите, но... при чём тут Семён?

— И что бы это изменило? — осторожно ответила я вопросом на вопрос, потому что вообще не поняла, откуда ветер дует. А может это очередная проверка, чтобы ещё разок сделать из меня сочную отбивную.

— Многое, — сглотнула мать и отвела от меня взгляд, принимаясь рассматривать щербинки на лаковом покрытии шифоньера.

— Что правда? Ты бы не избила меня точно чокнутая психопатка?

— Как ты смеешь? — взревела мать и подскочила на ноги.

— А ты?

— Заткнись!

— Это ты пришла сюда беседы беседовать, если что.

— В кого ты превратилась?

— От осинки не родятся апельсинки. Слышала такое, мамочка? — из меня вёдрами выливался яд, но как же мне было плевать на этот факт.

Я избита. Сомнительно, что смогу ходить и сидеть в ближайшее время. Чем ещё меня может удивить и порадовать эта святая женщина?

Ха-ха.

— Я пришла, чтобы извиниться. Сказать, что мне жаль. Что я зря сорвалась и наговорила лишнего, но видно это все пустое. Ты вся в отца, Вера. Такая же эгоистка выросла.

— Ок. Принято. Но только давай на этом месте уточним ещё один момент — для каких целей ты меня рожала?

Молчание. И оно красноречивее любых слов.

Отмахивается от меня, словно от назойливой мухи, и снова возвращается к своим баранам.

— И чем вы с Семёном занимались этой ночью?

— А он тебе не сказал? — крадучись ступаю я по тонкому льду.

— Сказала Любовь Ильинична с его слов. Но я хотела бы услышать твою версию.

— Хоти на здоровье, — пожала я плечами.