Справа налево
Шрифт:
Мы снова перелетаем на фуникулере через километровую пропасть и теперь петлями спускаемся в нее по отличной дороге столь стремительно, что, как в самолете, закладывает уши. В глубине ущелья гремит река, впившаяся в выглаженные паводком камни так глубоко, что со скальной перемычки, называемой Чертовым мостом, только слышно, но не видно поток.
Шнорхакалутюн – «спасибо», и трудность проговаривания такого количества шероховатых, как туф, слогов уже говорит о весомости благодарения. Более короткая форма повсеместно звучит как «мерси» (например, можно обменяться «мерси» с продавцом, покупая бутылку гранатового вина на базарчике в Гегарде) и не имеет никакого отношения ни к Шарлю Азнавуру, ни к заимствованию из русского, образца XIX века. Немногие знают, что изначально эта форма
Перевал у молоканского села Семеновка – по дороге из Дилижана на Севан. Сейчас он спрямлен двухкилометровым тоннелем, пронизывающим горную гряду, и село приходит в упадок, жители разъезжаются: бессмысленно обитать у пересохшей реки и заброшенной дороги. Здесь в окрестных горах служил в Александропольском лесничестве отец Маяковского, и переезд семьи в Грузию почти совпал с рождением поэта, так что армяне вполне имеют право на гипотезу, что автор «Облака в штанах» был зачат над Севаном.
И вот еще парочка неизбежных межкультурных анекдотов. Один из вице-губернаторов Эривани Никифор Блаватский составлял неравный брак с юной Еленой, по мужу – Блаватской, которая оставила воспоминания о своих путешествиях с курдскими нукерами – телохранителями супруга – по Араратской долине, где ее впервые посетили мистические видения.
После поездки в Армению Мандельштам стал звать Ахматову Ануш. Это не только распространенное женское армянское имя. Есть еще и присказка, употребляемая после выпитого тоста, – вроде нашего междометия, извлекаемого носом над ломтем ржаного хлеба: «А-нуш», что значит по совокупности: «чтобы не сильно [запьянеть]», «чтоб легко пошла», а дословно: «сладкого тебе».
Средневековый храм Гегард. Вечерний ветер спускается в Араратскую долину. Шумят и клонятся сосны, туи. Ветер шумно рассекается их остистыми кронами.
В армянских церквях нередко можно встретить надгробия княжеских захоронений. На детских безымянных надгробиях нет надписей и только вырезан человеческий силуэт. Надгробными плитами народных героев и воинов может быть замощена дорога к храму. Наступая на могилу, путник оказывает милость душе погребенного, ибо армяне не верят в людскую безгрешность, и попрание праха помогает отмолить упокоенную душу.
В горах встречаются бесстрашные пастушьи собаки. Они нехотя встают из колеи, уступая дорогу автомобилю. Стоит пешему чужаку приблизиться к стаду, оставленному на псов, как он тут же будет загнан к овцам и останется там до прихода пастухов: раньше его не выпустят из стада. Эти собаки – чистая армянская порода, перекрестно спаривающаяся только с волками. О ее чистоте можно судить по средневековой живописи, изображающей аралезов – мифологических крылатых собак, зализывающих раны погибшим воинам у порога рая.
Краски Армении растерты твердым небом и струящимися по склонам облаками, замешаны с камнем, солнцем и травами… В палитре пейзажей преобладают оттенки вулканические – цвета суровых, чуть пепельных минеральных красок. Следы террасного земледелия – выверенные мазки на импрессионистическом лоскутном полотне ландшафта. Оттенок «апельсинового камня» – туфа, некогда вспененной лавы в вулканической горловине Арагаца, – свидетельствует о времени строительства здания. Самые старые дома построены из темно-пепельного туфа,
недавние – из теплого, цвета заката пористого камня.В горах на границе с Ираном шерсть погружается в минеральные и растительные краски. Подобно полотнам персидских габбехов или редкого китайского шелка, выкрашенного сливовым соком, ткани, подражая сетчатке, запечатлевают окружающие растения, камни, времена года, попавшие под властную кисть солнечных лучей и словно подставленные под камеру-обскуру, образованную скалистым ущельем.
В Армении повсюду можно встретить животворящие камни – хачкары: плиты с вырезанными крестами и орнаментальными надписями. Чуть не в каждом селе есть отгороженное место, где под навесом установлены эти каменные святыни, хранители места, принесенные сюда с окрестных склонов. Армянский крест – принципиально растительный, с корнями и кроной, древо жизни. В церквях можно встретить следы исторического лавирования: молельные ниши с исламским орнаментом и прямые кресты – «распятия крестоносцев». В Гегарде часть храмового комплекса вырублена непосредственно в скале, из расселины которой бьет ключ, благодаря чему и было выбрано это место, еще в дохристианские времена, для строительства святилища. В Средние века Армения наряду с Иерусалимом входила в список мест, обязательных для посещения паломниками, – не только как государство, одно из первых в мире принявшее христианство, но и как страна спасения человечества, наследница Ноя.
В Гегарде мы впервые встретили «сталактитовую» резьбу под сводами и тему зооморфного близнечного мифа: бык быка поднимает на рога (сравните со славянским мотивом, наблюдаемым в силуэтах кратеров на Луне: «Брат брата на вилах держит», – так однажды украинская крестьянка в степи под Одессой в полнолуние объяснила мне действо, происходящее на спутнике нашей планеты).
Ветер, сильный ветер, пришедший с Арагаца, гуляет по Еревану. По тротуарам в небольших смерчах пляшут и вальсируют мусор и сухая листва, поднимается пыль и запорошивает глаза. На площади Республики подсвеченные струи фонтанов готически взлетают, подчиняясь музыкальному ритму. Ветер срывает с мелодии брызги и окропляет праздничную толпу. Вокруг полно французов, прибывших на международный кинофестиваль. Парковка перед гостиницей зарезервирована для кортежа мэра Парижа, в чьей компании – Клаудия Кардинале и Фанни Ардан.
На площадях и в кальянных можно увидеть стамбульских и иранских армян, предпочитающих проводить отпуск на исторической родине; много армян из Ирака – эти были вынуждены перебраться в Армению после начала в Месопотамии войны.
Улицы многолюдны и приветливы. Юная девушка свободно подсаживается на парапет к мужчинам, годящимся ей в деды, и вполголоса о чем-то увлеченно с ними говорит. Что, кроме уважения к старшим, может связывать два возраста? – европейская ментальность не способна это объяснить.
Фонтаны гаснут, и только ветер рябью размазывает скромные огни ночного города по водной глади.
Мы сидим в ресторанчике, закусываем тутовку летней долмой (вместо мяса в виноградных листьях – нут и травы). Писатель Арис Казинян рассказывает: «Когда-то военные действия проходили в пятидесяти километрах от Еревана. Столицу окружали леса, теперь они вырублены, но свое дело деревья сделали: согрели город. В начале девяностых вся Армения была обесточена. В каждой квартире стояла буржуйка, стены домов чернели сажей. В подъездах не было дверей – они были пущены в топку. В ясные дни матери выносили детей из квартир с обледенелыми стенами на улицу – согреться на солнце. Дорога в Иран, до границы с которым от Еревана 400 километров, звалась «дорогой жизни». Иран помогал и помогает. За тысячу лет армяне не прибавили в численности населения. Вышла ничья с небытием. Но творчески мы его победили».
Благодарные большеглазые дети, получившие за банку красной смородины тысячу драм (восемьдесят рублей). Длинный зеленый язык горнолыжной трассы, рассекающей лесистый склон над Джермуком. Пугливый ослик на пригорке, стоящий по шею в закатном солнце и приплясывающий от щелчков затвора фотоаппарата. Серебряное полотно, пролитое полнолунием на поверхность Севана. Одинокий таинственный хачкар, высеченный в скале. Притяжение гор, влекущих подняться в них и раствориться в дали над монастырями Санаин и Гндеванк.