Справедливость силы
Шрифт:
Навстречу поднимался Жаботинский. А потом случилось то, чего я не ожидал. Он превосходно взял вес, который сразу вывел его на первое место. Откуда эта перемена? Откуда этот взрыв силы? Ведь он сломлен, он не способен к борьбе, он практически выбыл из борьбы! Что случилось? Как это могло случиться?! Как я проглядел эту перемену?! Как это стало вообще возможно?!
У меня не было подходов для ответа…
Господи, сколько же я об этом думал!
Первые шесть мест после соревнований атлетов тяжелого веса распределились: Л. Жаботинский (СССР) – 572,5 кг (187,5+167,5+217,5), Ю. Власов (СССР)– 570 (197,5+162,5+210), Н. Шемански (США) – 537,5 (180+165+192,5), Г. Губнер (США) – 512,5 (175+150+187,5),
Если не считать атлетов довоенного времени, когда сборная не участвовала в чемпионатах мира и официальных международных турнирах, кроме рабочих и профсоюзных встреч, я оказался во втором поколении советских атлетов. Первые сражались за утверждение нашей тяжелой атлетики в мировом спорте. Поражения от американцев и отчасти египтян следовали одно за другим. И все-таки это поколение прорвалось к победам. Мы учились у этих атлетов, гордились даже обычным знакомством. Они попали под удары самых сильных и все же заставили их уступить золотые медали чемпионов. Поколение победителей: Григорий Новак, Иван Удодов, Рафаэль Чимишкян, Николай Саксонов, Трофим Ломакин, Аркадий Воробьев. Их опыт помог понять тренировки. От них сборная второго поколения впитала дух победы, дерзости поединков, страстного упорства в столкновении со всеми королями помоста. Для нас это – легендарные имена. Без практики международных встреч, в условиях тренировки, которые ныне кажутся жалкими, они врубились в толщу мировых рекордов и чемпионатов – и вырубили победы, рекорды и самое понятие "советская школа тяжелой атлетики".
Мы, атлеты второго поколения, уже приручили победы. Командой мы не проигрывали чемпионатов мира.
Время чистой и благородной силы.
Все препараты, искусственно взращивающие силу, были получены во второй половине 60-х годов, когда мы уже ушли с помоста.
Эти так называемые восстановители силы исказили облик мирового спорта.
Сделан подлог: на препаратах поднят потолок рекордов, а историки спорта, журналисты продолжают сравнивать результаты – результаты атлетов, по существу, разных эпох. Да, был осуществлен подлог, нечестность дала дополнительную, и значительную, силу. Невозможно, недопустимо и в высшей степени несправедливо не замечать это и продолжать сравнивать силу от чести, мужества тренировок с силой, взращиваемой и взращенной на препаратах и разного рода восстановителях.
Настоящую силу побед учили нас добывать тренеры Я. Ю. Спарре, Я. Г. Куценко, Н. И. Шатов, А. И. Божко, Л. Б. Механик, Д. П. Поляков, С. П. Богдасаров.
Богатое прошлое всего русского силового спорта явилось благодатной основой, без которой немыслимы были бы все последующие успехи. Великие имена атлетов прошлого, их подвиги одаряли любовью к "железной игре" – за честь своей страны и во славу спорта!
Славные традиции русской силы. Ее воплощали девизы первых русских атлетических журналов:
"Каждый человек может и должен быть сильным" ("Геркулес").
"Двигайтесь и тренируйтесь, ибо в движении – жизнь, в застое-смерть" ("Сила и здоровье").
Нет и не могло быть нас без страсти к силе наших предков, без почитания силы. Я весь из этих чувств, только вносил свое отношение к силе: очищать ее от слепоты.
Сила – это и поэзия, и разум.
Я стремился к единству формы и содержания. Человека не должна унижать физическая немощь. И в то же время человек не смеет отрывать идеалы от практики жизни. Сила, тренировки, поединки закаляют для жизненной борьбы вообще. Звон слов должен быть и металлом дела. Все, что
человек делает, должно в итоге воплощаться в утверждение принципов справедливости.Владение телом, упоительность движения награждают высоким наслаждением. Наслаждения такого рода воодушевляют, защищают мысль, оплодотворяют волю и мысль свежестью, чистотой и здоровьем.
Жизнь – не только борьба за коллективное начало, но и борьба за широту, глубину и яркость человеческого "я". Эта борьба множественна. И большой спорт – игра с очень серьезным смыслом. Именно из этой множественности борьбы возникло общественное явление – большой спорт, и разные формы его, и разные взгляды на него.
Глава 259.
Вена… Никогда после я не имел возможности столь выразительно слышать… время.
Город в ту пору – начало 60-х годов – хоть и столичный, по укладу был провинциальным.
Вечерняя мгла затушевывала городскую четкость, смывая все в единую черную массу. Глохли, избывая, шумы. Уже после восьми часов в узких окраинных улицах даже обычные голоса разносились до неприличия громко. Покой, дымка, какая-то мечтательность в теряющих четкость предметах… словом, то состояние, когда взгляд нередко устремляется внутрь себя.
Если посидеть спокойно, вот так отдаваясь течению мыслей, то можно было послушать, как падают каштаны. Они срывались резко и неожиданно среди безмятежной тишины и неподвижности вечера.
После психоза переполненного зала, выворачивающих усилий в доказательствах своего превосходства, бешеных бросков за золотой медалью и всей лихорадки страстей от этого мира сгущающейся тишины веяло мудростью и достоинством. Нелепыми и какими-то кривыми, ненастоящими казались те забавы на подиуме чемпионата мира.
Я забывался, уходя в видение будущей жизни – жизни без забав на потеху публике, без боли растравленного самолюбия, насилия над своей волей и истинным назначением. А кругом, в парке, маленьких дворовых и ресторанных садиках, срываясь, постукивали каштаны. Возникало ощущение, будто в землю не каштаны ударяются, а ведет свой счет… время. Отмеряет дни, часы, мгновения… и все в невозвратности.
Это поражало – я засиживался до ночной темени. И в ней по-прежнему продолжали выбивать свой ритм каштаны: уже и не каштаны, конечно, а воплощение самого времени…
Я приходил послушать их в свободные вечера, а они почти все были у меня свободными. Перед соревнованиями копишь силу, а это значит, во всяком случае для меня, постараться быть одному, избегать напряжения в разговорах и утомления от движений. В общем, скамейка ждала меня каждый вечер, и после посиделок с Громовым я приходил к ней – и сразу ослабевала хватка забот и тревог…
То ощущение ухода жизни было настолько явственным, что удержалось в памяти прочнее, чем сам мировой чемпионат, краски которого изрядно выцвели, пообтерлись, а то и вовсе исчезли, хотя там, на помосте, происходила довольно суровая проба на прочность, вроде бы должна была врубиться в память навечно.
Минули двадцать шесть лет. Эти строки пишу вдогонку давным-давно законченной рукописи (в который уже раз!) в октябре 1987 года. А главным в памяти оказапись именно те вечера – не победа, не опьянение рекордом, а плавный ход тех вечеров с "каштанным боем времени" – четкие, прерывистые звуки. То глуше – удар в землю, то звонче – удар в стол или скамейку, то шелестяще-живой – удар в палую листву, то зависание тишины…
Вот так, по-своему запечатлелся в памяти и Токио – вместе с горечью поражения, но куда несравненно ярче: ветер за окном, погромыхивание рам, тягуче-немощные дожди, тепловатый, маслянистый, влажный воздух – и плита бесконечной усталости, нет, не физической…