Спрингфилд

— Ты должен меня избить!

Я собрался уходить, но он меня развернул и заставил сесть.

— Смотри, это гениально, — продолжал он. — Сегодня в три у меня последняя пересдача. Я приду с замотанным ухом, типа меня избили, вставлю туда наушник и Леха будет говорить мне ответы.

— Хорошо, — говорил я, — а зачем тебя бить?

— Чтобы правдоподобно. Сильно не надо — достаточно вот сюда под глазом по вене попасть, чтобы лопнула. Тогда весь глаз разнесет.

— Пиздец…

— И еще поцарапать, чтобы типа упал.

— Это самая идиотская идея, о которой я слышал.

— Я отвечаю, это сработает.

— Почему ты тогда сам себя не ударишь?

— Я пробовал, у меня не получается.

Я представил, как бью Матвея по лицу и меня стало тошнить.

— Я не буду. Нет. Нет.

— Андрей, пожалуйста, я прошу тебя…

— Леху проси.

— Он отказался. Он сказал, что я ебанутый.

— Ты ебанутый!

Матвей стукнул кулаком по стене, помахал руками и сел на койку.

— Пожалуйста, помоги мне, иначе… Ну не отказывайся, короче.

Я сжимал и разжимал правую ладонь.

— Это реально последний вариант? — спросил я.

— Точно. Но он точно сработает. Давай.

Он сел на стул в ожидании удара, потом встал и размялся, как боец на ринге. Я примерил кулак к глазу Матвея.

— Подожди. Мне сложно, — говорю.

— Все окей. Я люблю тебя.

— Зачем ты сказал!

— Прости.

— Не говори это сейчас.

— Не буду больше говорить.

Я замахнулся рукой и ударил Матвея. Кулак пролетел по скуле и не попал по вене.

— Бля! — закричал Мэт.

— Прости!

— Все норм, так хорошо, убедительнее. Давай теперь точно.

Я затрясся, но ударил его снова. Со второго раза вена надулась и стала заливать нижнюю часть глазницы. Матвей подбежал к зеркалу, потом обратно ко мне и обнял.

— Спасибо тебе. Спасибо, спасибо.

Мы оба тряслись. Сели на кровать. Мэт сказал, что очень хочет спать, потому что всю ночь не смыкал глаз, и предложил полежать полчасика. Он поставил будильник и попросил меня сделать то же самое.

— После пиздюлей всегда отрубаюсь, — говорил он. — У меня комиссия в три часа. Нельзя проебать.

— Тебя еще замотать бинтами надо. Есть?

— Ага. Потом.

— Не надо потом.

— Успеем.

Мы легли и он положил мою правую руку к себе на грудь.

— Жарко, — сразу сказал он и попытался перевернуться на одноместной кровати. Нам всегда жарко спать вместе.

— Разденься.

Я стянул с него штаны и лег рядом.

Матвей сразу уснул. Перегрелся и вырубился. Я лежал и смотрел, как солнце проходит через американский флаг, который висел на окне его комнаты, и ржаво-голубая стена становится разноцветной. Думал о «потом» и «успеем». Я снова положил руку на грудь Матвея, на его жесткие неравномерно волосатые сиськи, под которыми ровно бьется сердце и делает так, что лежать жарко. Я смотрел на молодое израненное мной лицо, потому что он убедил, что так вроде как будет лучше. За дверью ходят студенты, кто-то орет и куда-то ломится, и я подумал, что стоило закрыть дверь на ключ, но она не закрывается. Слушал, как дышат железные мозги ноутбука и нагреваются. Я разбудил Матвея еще до будильника.

— Вставай, — говорю. — Будем тебя мумифицировать.

Пришел Леха и долго над нами смеялся. Я заматывал Матвею лоб, ухо и подбородок, а они с Лехой обсуждали детали плана. Матвей сидел в майке, военных штанах и мне казалось, что мы суперагенты и готовим опасную операцию.

— С Богом. Ветеран прокрастинации, — сказал я.

— Не смешно, — ответил он.

— Даже если завалишь — спасибо, что живой.

И он ушел на пересдачу. Трижды стукнул по косяку, положил фигу в карман и вышел.

Я шел из общаги Матвея в свою и мне стало невыносимо скучно. Мне совсем не хотелось идти к своим деревенским наркоманам.

Я открыл инстаграм. Репин опять отметил Матвея в какой-то истории и Мэт как всегда ей не поделился. На мне были штаны Репина и они резали ягодицы. Я смотрел фотки, на которых Тема надувает губы, прячет лицо за мягким игрушечным динозавром, подсвечивает фильтрами большие глаза с ярко-зелеными линзами, снимает драку с котом и смеется. Я представил, как он сидит среди волосатых тряпок в бабушкиной квартире, готовит в мультиварке какую-нибудь шарлотку, смотрит комиксы и держит телефон маленькой ладонью, трет глаза и улыбается, когда кто-нибудь ставит огонек и смеющийся смайлик под кошкой. Подходит к зеркалу тридцать раз в день и смотрит на вещи, а не на себя. Я подумал, какой он без одежды и как он ложится спать. Что наверняка у него много плохих татуировок не только на руках, но и на всей розовой коже, и под ними, скорее всего, тоже неглубокие шрамы, как и на левой руке, которые трудно заметить, но я вижу. Он засыпает с котами и динозавром на бабушкином диване, дрочит на мои фотки Матвея, как и я, вытирает ладошку об простыни, как и я, а утром скидывает ногами белье и оно пахнет дрочкой и немытыми ступнями, закапывает соленые капли, вставляет линзы, горько смотрит в окно, ест шарлотку и снова постит котов. И я подумал, что таких парней достаточно много, чтобы я был счастлив тому, что есть Мэт.

Через полтора часа написал Матвей:

«Сдал. Допустили. Я просто пересрал. Бывает. Нахуй универ. Пошли смотреть квартиру.»

ГЛАВА 9

Мы идем по Кошелеву и июльской жаре от «Ашана» к нашему дому через спортивную площадку седьмой школы. Матвей останавливается около беговой площадки.

— Буду бегать, иди домой, — он говорит.

— Хочешь приехать красавчиком в Москву?

Он снимает футболку. Он всегда бегает без футболки и за лето его кожа стала коричневой и толстой. На ней светится алюминиевый крестик.

— Ты сдохнешь на солнце. Я покараулю. Если отлетишь.

Он снимает футболку, пробегает круг и, вспотевший, останавливается.

— Щас сердце лопнет.

— Сдохнешь тут круги нарезать, — говорю. — Ты хочешь умереть?

— Я хочу бегать. Раньше лучше было, — говорит он и слизывает пот с губы.

— Ты поправился.

— Это стресс. Я с тобой потолстел.

— Пожалуйста, не мучай так себя, можно реально умереть. И не доживешь до прекрасной России будущего.

Матвей улыбнулся и ничего не ответил.

Я коснулся его руки и почувствовал, как долбит его пульс.

Я смотрю на его мягкий загорелый живот, будто давно его не видел, и хочу сказать, что он мне очень нравится, но не говорю.

На этой шикарной площадке из красной резиновой крошки Мэт, выбивающий похмелье бегом, похож на мужика из «Осеннего марафона», если бы его снимали в Калифорнии, а я — тот чудик с импортным лицом.

— Хочешь, я с тобой вечером? — говорю.

— У тебя и так все хорошо, — отвечает. — Не худей больше.

— Окей, пап.

Матвей надевает футболку и через три минуты она становится пятнами. Он берет с земли пакет с продуктами и рюкзак. Я тяну пакет на себя.

— Дай я. Ты красный.

— Нормально. Давай.

Он забирает пакет..

— В Москве сейчас надо быть сильным, — говорю. — Вон сколько человек задержали.

— А че там?

— Мы вчера смотрели.

— А. Ну, сильнейший всегда прав.

— Она говорила, что нет.

— Кто?

— Шульман. Физически сильные умирали первыми.