Спроси у зеркала

— Как видишь, — довольно грубо ответил он.

Впрочем, Кристина и не думала обижаться — видимо, привыкла к такому обращению за долгие годы совместной жизни. Жизни?! Совместной?!! Жизни — да, совместной — частично. Но это скоро изменится, это очень скоро изменится. Теперь Кристина была в этом уверена на все сто процентов!

— Милый, — прощебетала она, прижимаясь к его бледному плечу. — Подожди, не спеши. Не сегодня…

Дидковский безапелляционно сбросил ее с себя, сел на кровати, сверкая в темноте неестественно бледным телом.

— Чем это, интересно, 'сегодня' отличается от 'всегда'? — нарочито хамовато ответил он. — Всегда уходил, когда считал нужным, и сегодня уйду.

— Уйдешь, конечно уйдешь, — покладисто кивнула Кристина. — Только чуточку позже, ладно? Сегодня мне очень нужно с тобой поговорить.

— О чем? — скривился Валерий. — Деньги кончились? Я ж тебе только позавчера давал — уже все потратила? Тогда потерпи до следующего раза, я сегодня без наличных. И вообще — что-то ты стала много тратить в последнее время. Угомонись — мне еще жену кормить, между прочим.

Всунул длинные худые ноги в брюки, застегнул молнию. Принялся за рубашку. На даму не обращал ни малейшего внимания, говорил будто в пространство, ни к кому не обращаясь.

— А на это, милый, у меня есть вполне уважительная причина. Об этом я и хотела с тобой поговорить, не о деньгах.

Кристина села в постели, даже не пытаясь прикрыть обнаженную грудь. Шарящий по комнате в поисках галстука взгляд Дидковского наткнулся на нее. Подивился — надо же, какая у нее стала красивая грудь! Такая кругленькая, пухленькая. Что-то он раньше не замечал этой красоты. Или силикон? Вот куда деньги деваются, словно в прорву! Только когда она успела сделать операцию?

— Ну? — презрительно выдал он. — Когда это ты умела говорить о чем-то другом, кроме денег?

Кристина обиделась:

— Я никогда у тебя ничего не просила! А если ты и давал мне деньги, так сам, по собственной инициативе! И ты не имеешь права упрекать меня в этом, потому что… Потому что…

Объяснение так и не слетело с ее губ. Почему-то стало так обидно, так жалко себя. Да что же это такое, а? Ну когда же это кончится?! Да сколько лет она уже терпит это хамство?!! И ради чего? Ну нет, милый, хватит! Она не зря терпела, пришло ее время, пришел долгожданный праздник!!!

Подскочила с постели, словно забыв о наготе, прижалась к нему, уже одетому в пиджак:

— Валерочка, миленький! Перестань, я прошу тебя! Ты можешь сколько угодно ругаться, сколько угодно пугать меня своей строгостью, унижать меня. Но я-то знаю, что ты меня все равно любишь. Ведь любишь, правда?! Ведь ты не можешь меня не любить, я знаю, не можешь. Иначе разве ты приходил бы ко мне каждый день? Все наши с тобой четырнадцать лет, изо дня в день? И не прикрывайся женой — если бы ты ее любил, ты забыл бы обо мне уже давным-давно. Но ты после свадьбы только в лучшую сторону изменился, только чаще стал приходить. Стало быть, какая бы она замечательная ни была, а дать тебе того, что даю я, она не может. Значит, я лучше! Не с нею ты вечера проводишь, а со мной! Я не знаю, зачем ты на ней женился, не моего это ума дело. Может, карьера твоя от этого зависела, а может, на спор — от тебя ведь можно чего угодно ожидать. Да только любишь ты меня, миленький, меня, а не свою законную женушку. Не знаю, как ты ей объясняешь свои поздние возвращения домой. Да только или она у тебя холодная расчетливая стерва, которая только делает вид, что верит мужу-гулёне, или же дура последняя!

Ответом ей была звонкая оплеуха. Кристина застыла удивленно, перестала дышать, только смотрела на Дидковского каким-то страшным взглядом. Тот испугался:

— Эй, ты чего?

Кристина по-прежнему молчала, вытаращив на него глаза, и не дышала. Валерий схватил ее за голые плечи и начал трясти:

— Эй! Эй-эй-эй, Кристина!

Дабы привести любовницу в чувство, ему довелось еще несколько раз ударить ее по лицу, правда, уже не так сильно, как в первый. Наконец, столбняк у Кристины прошел, она вздохнула с придыханием, с каким-то утробным звуком, словно захлебнулась воздухом, после этого задышала часто-часто. Дидковский брезгливо толкнул ее на кровать.

— Истеричка! Это что-то новенькое. Только запомни, дорогая моя: моя жена — это моя жена, жена, поняла?! А ты наложница. А что есть наложница — не мне тебе объяснять. И не надо путать значение этих слов. Даже если я прихожу к тебе каждый вечер, это еще не повод для подобных выводов. И к тебе я прихожу именно как к наложнице, готовой удовлетворить любую мою прихоть. А к ней я иду, как к жене, домой. Поняла? Вот и вся разница между вами — она уважаемая женщина и любимая жена, а ты наложница, существо, созданное для плотских утех. Вот и знай свое место, тень! Еще раз услышу подобное — вылетишь не только из квартиры, вообще из Москвы. Давно в своем Воронеже не была? Я тебе устрою экскурсию, а то и вообще на ПМЖ туда отправлю!

— Не отправишь, — злорадным шепотом ответила Кристина. — Никуда ты меня теперь не отправишь!

Дидковский хмыкнул. Не столько удивленно, сколько насмешливо:

— Интересно! И откуда же такая уверенность?

— Если бы ты мог без меня обойтись — уже давным-давно забыл бы ко мне дороженьку. А ты ходишь. Как на работу ходишь. Только без выходных — ты ведь даже в выходные находишь возможность забежать ко мне на часок-другой. Стало быть, нужна я тебе, нужна. Пусть в качестве наложницы, но без меня ты жизни своей не представляешь. Я за эти годы стала частью тебя, дорогой. Ты без меня задохнешься, миленький. Так что не грозись, не напугаешь. Никуда ты меня не отправишь, никуда! А тем более теперь.

Валерий занервничал. Что это с ней? Что эта дрянь себе позволяет?!

— А почему же это теперь тем более? Ты намекаешь, что сегодня все изменилось? Раз посмела открыть рот, посмела со мной спорить — теперь всегда будешь высказывать свое мнение, которое здесь ровным счетом никого не интересует? Ошибаешься, крошка, ах, как ты ошибаешься! Еще раз позволишь себе подобное — и на практике проверишь, нужна ты мне или нет. И без тебя Москва шалавами кишит…

— Москва-то, может, и кишит, — перебила его Кристина. — Очень даже верю. И верю, что ты относишься ко мне, как к шалаве — очень даже верю, ты ведь не устаешь демонстрировать мне это при каждом посещении. Но теперь все изменится. Потому что твоя драгоценная супруга зря свой хлебушек ест. Потому что не она, а я тебе ребеночка рожу. Понял?! Вот куда твои денежки в последнее время улетучиваются! На хорошее питание да на медицинское обследование. Дабы ребеночек родился здоровеньким.

— Что? — задохнулся от возмущения Дидковский. — Что?!! Какой еще ребеночек?! Я тебе устрою ребеночка! Я тебе миллион раз говорил — предохраняйся. Говорил?

— Говорил, — с готовностью подтвердила Кристина. — Говорил. Ну и что это меняет? Я беременна, нравится тебе это или нет. Лично мне так очень нравится!

— Меня меньше всего волнует, что тебе нравится. Я сказал — никаких детей! А дальше сама знаешь, что делать. Деньги привезу завтра, а с проблемами разбирайся сама. Поняла? Я не знаю, как это там у вас делается, но как-то ведь люди избавляются от нежеланных детей. Вот и ты пойдешь проторенной дорожкой. Если, конечно, хочешь остаться при мне.

— О, да, — ехидно подтвердила Кристина. — Я непременно останусь, но не при тебе, а с тобой, непременно! Можешь даже не сомневаться! Только вместе с ребенком. Потому что аборт делать уже поздно — двадцать две недели. А аборты допускаются только до двенадцати, чтоб ты знал!

Все эти недели, хоть двенадцать, хоть двадцать две, были для Дидковского пустым звуком — уж в чем, в чем, а в беременностях он разбирался меньше всего на свете.

— А я сказал — никаких детей! Без моего ведома забеременела — сама и избавляйся. С деньгами помогу.