спящая красавица
Шрифт:
Передо мною была незнакомая задумчивая женщина.
Тогда я еще ничего не знал по-настоящему. Только так... Легкие удары. Что с нею происходило тогда? Что со всеми нами происходило?.. Так все вдруг стало печально. Будто вся жизнь наша предстала совсем голой... Да. До нее нельзя было дотронуться... И смотреть. И смотреть было больно... Очень. Что было у нас, чтоб укрыть эту наготу?! Что?.. Мы не могли даже двинуться. Как в кошмаре. Как парализованные этим сном.
Мать, сходящая с ума... Я думаю, как дико, наверное, чувствовать, что ты сходишь с ума... Я уже говорил, что сначала почти ничего не заметил. Ничего и не было. Только вот с ведрами кое-что было не так. Ну, не так, как обычно. Да. Для бани, стирки и огорода у нас были оцинкованные ведра. Для питья — эмалированные. Одно почти голубое, а другое — белое как снег. Только
Мать была бдительна. У нее была не только тысяча рук! У нее повсюду были глаза! Проскользнуть?! Ха. Не тут-то было! Каждый раз я пробовал, упрямо, как баран, как осел, — и каждый раз попадался! И никому это не надоедало! Ни мне, ни матери! Эта игра могла продолжаться всю жизнь. Да. До самой смерти одного из нас! А может, и дальше! В качестве памяти! Или до того дня, когда я уеду отсюда. Или... когда нам наконец-то проведут воду. Но уж скорее всего — до самой смерти.
Думаю, в тот момент я почувствовал это. Что-то изменилось. Я прошел мимо, помахивая банными ведрами. Без единого стука. Осторожно и одновременно развязно. Как мимо чужой дремлющей собаки. Мать даже не подняла головы. Да. Я мог пройти хоть сто раз! Неся ведра в одной руке! Гремя, как взбесившаяся корова колокольчиком! И ничего! Ничего бы не было! Она бы меня не заметила... Понимаете?
Я шел медленно, прогуливаясь. Будто давал нам шанс. Нам обоим. Проснуться...
Она посмотрела вслед. Так. Что-то пронеслось... Как далекий шум. Она будто прислушивалась. Да. К нему. Что-то было не так. Она это слышала, да. Что- то не так. Относительно ведер... Но нет. Ничего. Потом все прошло...
Ее лицо. Что-то с ним случилось... Она стала... как не она. Будто мама перестала быть той, которая была раньше. Всегда. Будто я застал вора в нашем доме. Вора очень быстрого, тень которого только мелькнула... Он унес что-то. И теперь все, что было раньше, — кончилось. Наступило не просто другое время. Теперь это было время чужого.
Тогда это был первый знак изменения. Да. Первый толчок. Еще все было цело. То, что осталось. Ничего не треснуло. А за моей спиной из тела мамы уходило что-то. Будто это она. Сама. Уходила... И, вернувшись с реки, я ее никогда не найду.
Платья высыхали мгновенно. Еще бы! Под таким солнцем нашу речку уже можно перейти вброд! В пупок не зальется! Ни одного дождя с начала мая! Ни единой капли! Наши вишни стали как мертвые. Трава по обочинам дороги выгорела, высохла так, что — рассыплется! Огромные листья нашего клена свернулись, как сгоревшая бумага, они осыпались, черным ковром покрывали двор. И все это — под ослепительным, убийственным солнцем! В поисках тени я мотался по двору, спотыкаясь о дремлющих в пыли кур. Мне хотелось зарыться в землю, в прохладную землю по пояс, по плечи, еще глубже, с головой! Нырнуть в землю! В реке не было спасенья.
Было что-то траурное в этих днях. Тишина. Дни без птиц, без голосов, только свирепое, равнодушное солнце вокруг... Как безумный веселый кузнец — оно раздувало горн! Еще! Еще!
Ни единого шевеления в воздухе. Лишь когда начинало темнеть, до нас доходило огненное, воспаленное дыхание степи. Это было хуже. Этот ветер сводил с ума!
Оно длилось бесконечно, это лето, когда Ольга утонула.
Мать исчезла. Она не бродила по двору. Это было подозрительно. Странно! Оказалось, она затопила печь! И не просто затопила, она еще и уснула на ней! В доме был не просто ад! Ни один черт здесь бы не выдержал и секунды! Здесь была Сахара! Гоби! Плевок испарялся на лету! Она закуталась в шаль, в платок, наложила сверху гору тряпья! Какие-то рубашки, я их никогда у нас не видел! Зеленые, солдатские. Будто у нас жила рота! Так их было много. И она еще дрожала, постанывала! Ей было холодно! Я открыл все двери, все окна, и главное — заслонку. Да. Мы бы передохли, как клопы!
Хорошо, что она наконец уснула, иначе была бы драка — ей было хо-ло-дно! Она была
способна сейчас замерзнуть насмерть!Хорошо, вот она уснула... Уфф. Хорошо. Я сел на ступеньки. Если б я не открыл заслонку... Что бы осталось? Только платья, синее, красное, желтое. Только платья бы развевались! Когда бы мать хватились?! Дядя уже заходил. Значит, только завтра. Или послезавтра. Или никогда. Ну и что, если дым из печи в июле? Каждый с ума сходит по-своему. Пошептались бы и все. Вскочив, я помчался в дом и сразу по лестнице — на печку. Мать все еще дрожала. Она еще не согрелась! Она бы и в аду мерзла! Я сам начал дрожать. От своих мыслей. От их быстроты. Потихоньку, как контуженный, я спустился сначала на одну ступеньку. Потом на другую. Потом еще. Очень трудно отвернуться от такого подарка...
«Не-е-е, это непорядок! — Мать проснется и заведет... Про платья. — Почему не снял?! Они все как кол! Пересохли! Сам гладить будешь! Идиот! Где тебя черти носили!»
Надо себя занять чем-нибудь!
Не думать. Не думать. Она тан спит. Так крепко спит. Она стучит зубами во сне! Она спит в сугробе! Она плывет на льдине! Для нее уже март! Ледоход. У нее в голове распустилась верба! Не думать не думать. Все было бы хорошо. Все было бы хорошо. Просто задвинуть заслонку. Раз. Одно движение. Она уснула. Навсегда бы уснула. Одно движение! Только раз и все! Закрыть заслонку! И все! Все бы кончилось. Не думать не думать...
Я чуть не заорал! Пот заливал глаза, а я стоял с красным платьем в руках. Меня трясло! Я сам замерзал!
Ну-ну, иди полежи со своей мамочкой. Еще не поздно, еще не поздно, ничего не потеряно, ляг с ней рядом, побудь с ней, никогда не был, полежи рядом, посмотри, как она спит, взгляни на нее один раз, всего один раз, запомни ее. Запомни ее... Такую. А потом задвинь заслонку. Да. Тихо-тихо... Ра-а-аз и все. Потом — все.
Дрова уже все прогорели. Печка раскалилась докрасна! Пока она остынет, пройдут годы! До следующего лета нам не надо дров. От нас и так растает шапка на полюсе! Белые мишки станут бурыми от загара! Они снимут шубы! Они будут ходить голые, на задних лапах! Тюлени исхудают, истекут жиром! Их можно будет скатывать, как коврики, и носить под мышкой! Если б я знал, где у меня половицы, я снял бы свою кожу! Если б они были! Черт! От этой жары в деревне все набекренились! Солнце все перебекренило, все мозги и даже! Те, кто еще недобекренился, — бекренились быстро и в один день! Ха! Мы превратились в солнечные батареи! В цветы, что повернулись рожами к солнцу! А лепестки — набекрень! Как бескозырки! Да.
Ни кусочка тени во дворе. Ни листика тени! Куры, затянув глаза пленкой, грязными кучками застыли в пыли. Я снял с себя шорты, сандалии, рубашку. Я стоял в трусах посреди двора. Свесив голову, как подсолнух! Посреди нашего двора, где безумие затянуло пленкой глаза. Безумие спало на печи. Оно дрожало от холода в сорокаградусную жару! Оно топило печь в июле! Но даже оно устало.
Красное платье, будто мокрое, да, яркое, как от свежей крови... Оно вяло лежало на пороге. Там, где я его оставил. Но если б оно ушло — я бы не удивился! Нисколько.
Я был ниже сестры. Она всегда выше. Выше и старше. Я ее никогда не догоню. Там, где она сейчас, она всегда старше. Я поднял платье и пошел на задний двор. Никогда я не видел это платье так близко. Ткань. Красные нити... Есть вещи, которые мы никогда не увидим близко. Если не судьба.
Я его нюхал. Так странно... Оно еще пахло немного Ольгой. Или мне это почудилось? Только почему внутри у меня все сжалось?
Я опустил его на землю. Так, как делала Ольга. Получилось что-то вроде кольца. Красный круг. И потом я начал в него заходить осторожно, так осторожно, как входят в незнакомую реку, где дно неизвестно... Так странно: ночь делает вещи похожими. Реки, города, людей... Да. Ночи в этом платье были еще впереди.
Надев платье, я стоял. Не мог ни сесть, ни сделать шаг! Я стоял как громом пораженный! На самом солнце! Не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Даже появись змея — я бы не пошевелился! Если б подо мной развели костер, я так бы и стоял, как горшок!
И тут я увидел мать. Она шла на меня удивленно. Ее руки. Ее расставленные руки, широкие, как будто она дождалась кого-то! И хочет обнять! Ее огромные глаза! И улыбка! Да! Улыбка, широкая, приветливая! Она ждала! Она спала в ожидании! Ведь так время быстрее проходит...