Спят усталые игрушки

…До тихого сонного местечка добралась за час. Цивилизация, казалось, совсем не коснулась этих мест. От Москвы всего ничего, а выглядит, как глухая, забытая деревня. Низенькие деревянные избушки, покосившиеся заборы. Да, называть такое место городом явное преувеличение, скорей это поселок. Впрочем, чуть поодаль, у кромки пока еще по-зимнему заснеженного леса, высился каскад больших частных домов из красного кирпича. А на вокзальной площади торчало несколько ларьков. Я вышла и оглядела ассортимент: дешевая водка, «Сникерсы», жвачки и сигареты. «Голуаз», конечно, нет.

– Где у вас почта? – поинтересовалась я у скучающего продавца.

– А по улице до конца ехайте, – объяснил парень, – там увидите зеленый домик.

Почта приветливо сверкала вымытыми окнами. На чистеньких подоконниках радовали глаз горшки с буйно цветущей геранью. Во всем чувствовалась заботливая женская рука, но заведующий оказался довольно молодым мужчиной.

Я купила несколько дорогих открыток и пару журналов.

– Тихо как у вас, нет никого.

– И не говорите, – охотно ответил мужчина, – да и кому сюда ходить, три калеки поблизости живут! Летом веселей, дачники наезжают, детишки бегают, красота! А зимой как в могиле. Старушки из домов не высовываются, сериалы смотрят, а мужики все поспивались. В сорок лет уже инвалиды, газет не выписывают, журналы не покупают…

– Значит, по телефону болтают, – пошутила я, указав на кабинку с надписью «Переговорный пункт».

– Куда там, – отмахнулся собеседник, – дорого. У нас если помер кто, так телеграмму шлют, дешевле выходит. А вы по делу?

– Хочу дачу на лето снять, заранее приехала, говорят, в мае уже не найти.

Заведующий внимательным взглядом окинул мою курточку, элегантные ботиночки и простенькие черные джинсики.

– Вам не понравится, – заявил он, – дома деревенские, условия во дворе и баня не у всех…

– А вот моя подруга очень довольна осталась, – соврала я, – жила несколько лет у славной бабушки, как будто бы та почтой заведовала.

– Марья Сергеевна? – удивился мужчина. – Ничего не путаете? Она к себе никого не пускает, одиноко живет, бирючка.

– Адрес подскажите.

– Прямо за почтой, на пригорке, только зря время потеряете, лучше идите к Фроловой, и дом больше, и хозяйка приятная.

Но я отправилась к Марье Сергеевне. Дом, расположенный чуть поодаль от других изб, выглядел мрачновато. Окна первого этажа украшали витые решетки – странная предусмотрительность для простой деревенской бабули, у которой и украсть-то скорей всего нечего. И уже совсем дико гляделась железная дверь.

– Кто там? – раздалось откуда-то сбоку.

От неожиданности я чуть не упала, а потом увидела небольшой динамик и маленькую видеокамеру. Ну ничего себе! Только установки «Град» не хватает.

– Привезла вам привет от Людмилы.

– Какой такой Людмилы, – не сдавалась бабка.

– Внучки вашей, матери Веры, Людмилы Шабановой.

Загремели засовы, залязгали замки, тяжелая железная створка приоткрылась.

– Ступай сюда, – раздалось из полумрака.

Я решительно шагнула внутрь. В темноватых сенях пахло сухой травой и чем-то кислым. Хозяйка показала рукой:

– В залу иди.

Большая, в три окна комната обставлена по-городскому. Красивая стенка, диван, пара глубоких кресел, отличный «Панасоник», видеомагнитофон и шерстяной ковер на полу.

– Чему обязана? – церемонно осведомилась старуха. – Не знаю никакую Людмилу.

Врет, зачем тогда впустила незнакомую женщину? Я внимательно посмотрела на хозяйку. Высокая, худощавая, с прямой спиной, а окружности талии позавидует любая молодуха – сантиметров шестьдесят, не больше. Да и лицо не старое, морщин мало, глаза яркие, черные, брови смоляные, а волосы совсем седые.

– Ну? – в нетерпении повторила женщина.

Я набрала воздуху и выпалила:

– Людмила погибла, упала из окна больницы, тело сожгли, прах пока лежит в Николо-Архангельском крематории…

Старуха уставилась на меня горящими глазами. Я невольно поежилась: ощущение такое, будто в лицо мне швырнули горсть пылающих углей. Молчание затягивалось. Может, все-таки я не туда попала? Наконец бабка, не сгибая спины, села на стул и сложила на коленях покрытые старческой «гречкой» руки. Французы называют такие пигментные пятна «маргаритки смерти».

– Сама-то кто будешь? – отошла немного Марья Сергеевна.

Я слегка растерялась.

– Трудно объяснить, лучше скажите, девочка у вас?

Но Марья Сергеевна даже не дрогнула.

– Рассказывай, или торопишься куда?

Что-то в ее лице слегка обмякло, и уголки губ стекли вниз, руки машинально затеребили пояс дешевого турецкого платья.

Я вздохнула и принялась рассказывать: про поезд, больницу, сумочку и письмо. Марья Сергеевна молча выслушала повествование, потом пробормотала:

– Значит, не из этих!

– Что? – не поняла я.

– Кофточку скинь и вынь руку, левую.

– Зачем?

– Скидывай.

Недоумевая, я вылезла из куртки, свитера и протянула ей руку.

– Не дури, – сурово заявила Марья Сергеевна, – сама знаешь, чего ищу, голую показывай.

Окончательно растерявшись, я вылезла из водолазки. Старуха цепко ухватила меня за запястье, резко подняла руку вверх и уставилась в подмышку.

– Ничего!..

– А что должно быть-то?

– Знак.

– Какой?

– Ты вот чего, – неожиданно помягчела бабка, – небось голодная. Садись давай к столу, поешь.

От неожиданности я стала отказываться:

– Нет, что вы, спасибо…

– Вот поешь, – отрубила Марья Сергеевна, – и потолкуем!

Пришлось сесть к столу. На клеенку хозяйка поставила огромную миску с творогом и банку сметаны.

– Накладывай, не стесняйся, корова своя.

Я не люблю молоко, но деревенский творог и сметану ем с большим удовольствием. Поэтому от души навалила на тарелку белые аппетитные куски и попробовала.

– Потрясающе!

Нежный жирный творог таял во рту, а сметана походила на взбитые сливки.

– Ну так ешь, коли по вкусу, – сказала хозяйка.

Отбросив в сторону смущение, я ополовинила миску и вздохнула.

– Глаза едят, а живот сдался.

– Кофе теперь? – спросила Марья Сергеевна.

Я с благодарностью поглядела на нее. Надо же, по виду злая, а по сути гостеприимная, хлебосольная.

Все так же без улыбки старуха вытащила баночку кофе. К моему удивлению, он оказался не растворимым, а молотым, да и сварила бабка отличный напиток – крепкий и не слишком сладкий. Для полного счастья не хватало только сигареты, и рука машинально вытащила «Голуаз».