Среди красных вождей том 1

Я ограничиваюсь описанием этих двух случаев из практики трудовой повинности. И, кончая с этим вопросом, лишь напомню читателю, что при исполнении этой трудовой повинности, творились "тихие" ужасы че­ловеконенавистничества и издевательства. Мне рассказывали о тех поистине ужасных условиях, в которых работали люди, командированные ранней весной в примосковские леса для рубки и заготовки дров, где они проводили под открытым небом в снегах и грязи, плохо одетые и измученные всеми лишениями своей бесправной жизни, и скудно питаемые, целые недели… А советские газеты устами своих купленных сотрудников, описывая эти лесные работы, захлебываясь от note 228 продажного восторга, рисовали весенние идиллии в лесу, настоящие эльдорадо… "Настроение у работающих бодрое, все полны энергии, все охвачены сознанием, что творят ве­ликое дело — дело строительства социалистического строя!…" — надрываясь кричали эти поистине "разбой­ники пера"…

Note228

233

XVI

Я уже говорил выше о моей партийной работе (см. гл. XIV) в ячейке "Метрополя". Надо упомянуть, что партия в лице ячейки все время наседала на меня, стре­мясь использовать мои силы и мой опыт, как старого партийного работника, в разных направлениях. И, ес­ли бы я не сопротивлялся, я был бы втянут в эту "ра­боту" по уши, так что для чисто советской деятельности у меня не оставалось бы ни времени, ни сил. Но, остав­ляя в стороне всякого рода принципиальные соображения — они завели бы меня очень далеко — скажу, что вся партийная работа, как читатель видел из краткого описания того, что мне приходилось делать, проходила, как и сейчас проходит, в какой то постоянной истерике.

Ведь описанный мною выше товарищ Зленченко, с его вечными ходульными лозунгами, был далеко не один в партии, — партия была насыщена до отказа этими партийными кликушами - зленчанками в той или иной инди­видуальности. И эта то обстановка, эта вечная крикливая истерика, к которой я всю жизнь имел глубокий отврат и которая с торжеством большевиков, с выходом из подполья на путь открытой жизни, не только не ис­чезла и не ослабела, а, напротив, углубилась и стала обычным явлением, которое убивало душу и утомляло физически. Поэтому то я всеми мерами старался стоять note 229 как можно дальше от партийной жизни с ее треском и дешевыми крикливыми фразами и всей шумихой ее.

Note229

234

Не вдаваясь в изложение принципиальных моих соображений, напомню читателю, что, как это видно из указаний, приведенных мною в «введении» к настоящим воспоминаниям, я был, также, как и Красин, не "необольшевик" (или "ленинец", как угодно читате­лю назвать современных актуальных большевиков), а "классический " большевик, не признававший всех тех наростов, которыми снабдил платформу этой фракции российской социал-демократической партии Ленин. Я не скрывал также, как и покойный Красин, что на со­ветскую службу мы пошли по определенному соглаша­тельству и, если можно так выразиться, чисто коалици­онно… Это было известно в партии и этим определялось резко выраженное мнение обо мне, как о ненастоящем большевике, что доставляло мне много тяжелого и тормозило, как это будет видно ниже, мою советскую службу. Скажу кстати, что то же было и в отношении к Красину, несмотря на нашу с ним иерархическую разни­цу. По всем этим соображениям я всеми мерами укло­нялся от разных высоких партийных назначений, отклонив, например, предложение о выборе меня в московский комитет в качестве представителя ячейки, и другие ответственные избрания.

В то время партия, количественно, была невелика — не помню, из какого числа членов она состояла. Знаю только, что в ней сравнительно очень мало было, так называемых, "рабочих от станка", — несмотря на все привилегии, рабочие неохотно шли в партию, — и партийные заправилы жаловались, что партия, по своей ма­лочисленности, не имеет всюду, где это политически не­обходимо правительству, своих людей. И вот ЦК note 230 партии по инициативе Ленина решил прибегнуть к оказавшемуся чреватым последствиями "тур-де-форс".

Note230

235

Обычно прием в партию новых членов был обставлен довольно сложной процедурой. Желающие долж­ны были обращаться в ту или иную ячейку с заявлением и указать двух членов в качестве поручителей. В случае благоприятного исхода наведенных справок желающие или сразу зачислялись в партию, или в течение определенного времени должны были состоять в ка­честве кандидатов, которые уже пользовались некото­рыми ограниченными правами. И вот ЦК решил "широ­ко открыть двери" всем желающим. Была назначена "партийная неделя" (или "ленинская неделя"), в течение которой все желающие могли свободно записываться в партию. По всей России были разосланы Ц-м К-м в партийные организации циркуляры с предложением устраи­вать в течение этой недели митинги и собрания, на которых предлагалось вести широкую агитацию, поручая ее испытанным товарищам - ораторам и принимая все меры к наиболее успешному вербованию.

Московский К-т партии заранее стал широко пропагандировать эту неделю: широковещательные афиши и статьи в газетах, в которых пелись дифирамбы и партии и мудрости и вели­кодушию Ц-го К-та. Словом, кричали. Московский К-т издал грозное распоряжение о привлечении, «в ударном порядке» всех сил партии к этому делу. Я лично насилу отклонил от себя честь выступления в каче­стве оратора, но меня обязали председательствовать на нескольких собраниях. Опишу одно из них, устроен­ное в громадном зале "1-го Дома Советов" (бывш. гостиница "Националь").

Все было — надо отдать эту справедливость — пре­красно организовано, были назначены определенные note 231 ораторы, президиум и пр. В назначенный день и час зал был переполнен всяким людом. Было много пролетариев и сравнительно мало интеллигенции или «буржуев». В числе ораторов была «введена» А. М. Коллонтай и старик Феликс Кон… Последнего я знал давно, с 1896 года, познакомившись с ним еще в Иркутске. Он был сослан в Сибирь по громкому в свое время делу "Пролетариата". Искренно и бескорыстно преданный делу революции, он вошел в ряды коммунистов. На­сколько я помню, он в то время стоял в сторон от советской службы и не старался делать карьеру. С А. М. Коллонтай я познакомился в 1916-м году в Христиании (Осло), куда я ездил по частным делам. Знал я ее, главным образом, по рассказам Любови Васильевны Красиной, с которой она была очень дружна. Коллонтай — безусловно талантливая женщина, не Бог весть, как глубоко, но блестяще образованная, с поверхностным умом, выдающейся оратор, но любящей дешевые эффек­ты, женщина, обладающая прекрасной, очень выигрышной наружностью с хорошей мимикой и хорошо выработан­ной жестикуляцией, которая у нее всегда кстати. Как пар­тийный человек, она слепо усвоила все доктрины Лени­на, так что, хотя и зло, но вполне основательно одна очень известная писательница, имени которой я не при­веду, называла ее "Трильби Ленина".

Note231

236

Проходя по рядам собравшихся в зал «клиентов» и сидя среди них в ожидании начала заседания, я с интересом прислушивался к их разговорам.

— …известно, надо записаться, — говорил какой то немолодой уже рабочий вполголоса своему соседу, — никуда ведь не подашься, вишь времена то какие несуразные наступили, что и не сообразишь никак…

— Это точно, — отвечал его сосед, такой же note 232 немолодой рабочий, — времена такие, что прямо перекре­стись, да в прорубь. Жить нечем. Как придет день получки, да как начнут с тебя вычитать не весть за что — а слова пикнуть не смей, а то сейчас тебя под жабры — ну, так вот как подсчитаешь, что осталось на руках то, так хоть плачь… Отдашь получку бабе то, а та и грыть: "подлец, пьяница, опять пропил, креста, мол на тебе нет", и ну плакать да причитать… Эх, а какой там "пропил", сам не знаю, за что повычитали, ну, известно, объяснить ей не могу… А хлеб, слышь, на Сухаревке уже 175 целковых за фунт, вот что… Вид­но и впрямь прогневали Господа - Батюшку не иначе последние времена пришли…

Note232

237

— Известно, — убежденно подтвердил его собеседник — последние… Вот слыхал, поди, на кьрест-то церкви Николы на Курьих Ножках знаменье явилось — всегда, то-ись и день и ночь, ровно лампада, свет ка­кой то виден, народ вечно собравшись, глядит, бабы то плачут… А милиция, известно, разгоняет, потому не велено, чтобы знаменья, значить, народу являлись, а кто чего говорить об этом начнет, "пожалуйте", мол, да и поведут тебя в Чеку, ну а там…

— Ну, уж чего там говорить, — известно… Не­чего делать, надо записываться в партию… Ну, а что ка­саемо света на кресте, так это, брат, вещь умственная, понимать, значит, надо к чему он, свет то этот…

Я пересел в другой ряд. Там шли такие же раз­говоры: голод мол, ничего не поделаешь, надо запи­сываться в партию…

— Непременно надо — поддакивала какая то бой­кая бабенка. — Ведь в партии то сказывают, всего вдо­воль дают… сахару сколь хошь, муки, да не note 233 какой-нибудь, а самой настоящей крупчатки… ботинки, ситец, — прямо таки все что угодно, пожалуйте…

И снова разговоре о свете на кресте церкви…

Я открыл заседание. Я сказал несколько слов о значении "ленинской" недели и о том, что ораторы выяснять подробно, зачем и почему организована эта не­деля и почему следует пользоваться ею. Затем стали говорить ораторы. Когда очередь дошла до старика Ко­на, я в нескольких словах познакомил аудиторию с ним. Он не был блестящим оратором. Нет, он говорил совсем просто без ораторских выпадов, но, все, что он говорил было проникнуто глубокой искрен­ностью, любовью к человеку, "каков он ни есть" и такой же искренней врой, что коммунизм откроет две­ри всеобщего счастья… Его речь напомнила мне отдален­ное детство: в церкви служил немудрый старый священник, просто верующий в Бога - Батюшку, и произносимые им обычные слова обедни были проникнуты такой неподдельной верой, что они захватывали всех…

Note233

238