Среди лесов

В звене Елены Трубецкой нисколько не удивились приходу Паникратова.

— Вы сможете один за тремя идти? Вот как у них, — указала звеньевая на работающих напротив ребят.

Там, голый по пояс, с широкой, как дверь, спиной парень с силой и ритмичностью машины выкидывал — лопата за лопатой — вскопанную сразу тремя человеками землю.

— Попробую, — ответил Паникратов и отбросил в сторону пиджак.

В обеденный перерыв Спевкин, Груздев, Паникратов — все потные, грязные, возбужденные — пошли купаться.

В стороне, в каких-нибудь двухстах метрах от стройки, за кустами, было тихо. Здесь стрекозы, трепеща прозрачными крыльями, садятся отдыхать на зеленые островки кувшиночных листьев.

— Глубоко, поди, — выразил опасение Груздев, плававший, как он признался, «так себе».

— Не бойся, — успокоил Спевкин, стаскивавший тяжелый, побелевший от песка сапог, — спасем, когда тонуть будешь.

Паникратов, всколыхнув царство стрекоз и кувшиночных листьев, первым плашмя рухнул в заводь, далеко к кустам полетели сверкающие брызги. За ним, боднув рыжей головой воду, нырнул Спевкин.

Груздев же спускался с берега осторожно, поеживаясь и делая страшные глаза. Тело у него было ослепительно белое, а голова словно по ошибке приставлена от какого-то африканца, черная от загара, огрубевшая, обветренная, с растрепанными усами. Спевкин радостно гоготал, ныряя и брызгаясь.

— Цыц, ты! От кабан! От кабан! — то свирепо, то укоризненно говорил Груздев, вздрагивая от летевших на него брызг.

Наконец, он осмелился — осел в воду по самые уши — и тут только с наслаждением не произнес, а простонал:

— Бла-а-о-одать!

Они с мокрыми волосами — у Паникратова иссиня-смолистой накипью, у Спевкина бронзово-коричневыми кольцами, у Груздева над залысым лбом прилипли жалкие сосульки, — сбросив с себя усталость, вернулись на строительство и увидели, что в баках и котлах стынет каша; миски, чашки, тарелки, котелки валяются в траве — обед отложен. Весь народ сбился в одну плотную большую толпу, из самой середины которой, захлебываясь от быстроты, сыпала с переборами гармошка.

— Пляшут, — произнес Спевкин, и лицо его, оживленное, радостное после купанья, вдруг сделалось серьезным.

— Усталость чертей не берет, — проворчал Груздев, но тем не менее прибавил шагу за Спевкиным.

А Спевкина словно сами ноги несли на голос гармошки.

Толпа стояла плечом к плечу, задние бегали, подпрыгивали, без надежды протиснуться, тянулись на цыпочках. Спевкин врезался плечом, на него сердито оглянулись, но, оглянувшись, стали тесниться, уступать дорогу: по всей округе Дмитрий Спевкин славился среди плясунов, такому место впереди. Груздев, глянув на Паникратова, кивнул головой: «Идемте, любопытно», стал протискиваться за Спевкиным.

В середине колеблющегося от напряжения круга, пристроившись на опрокинутой тачке, сидел с сурово сжатыми губами Сергей Гаврилов, прямой, неподвижный, на лбу строгая морщинка, а руки, мелькая пальцами, лихо отплясывали по ладам. Повторяя движения его пальцев, тракторист, маленький чумазый вьюн-парень, вбивая каблуками тяжелых ботинок траву, легко летал, обжигая зрителей сухим блеском черных глаз. Груздев из-за спины Спевкина торопливо стал обегать взглядом лица стоявших в кругу, подыскивая достойного Дмитрию противника. И он увидел — в полосатой тельняшке, скрестив руки на груди, в небрежно накинутом на плечи пиджаке, стоит Яков Шумной, скучновато из-под белобрысого чуба глядит на пляшущих.

Этот поспорит — плясун, известный на Былине.

Дородная Настя Квачева из колхоза «Десять лет Октября» горделиво плывет по кругу и тоненьким, не по ее дородности, голосом запевает:

Ой, трактор идет, Все земельку роет. Тракториста полюбила, Мое сердце ноет…

Вокруг нее волчком крутился, работал ногами тракторист и, вдруг застыв, провожая ее, плывущую, взглядом, отвечал:

Эх, лес густой, По лесу тропинка. По душе ли я тебе, Скажи, ягодинка?..

Но уже всеми замечен Спевкин, уже к уху невозмутимо стоящего Якова Шумного тянутся губы соседей, что-то шепчут, наверняка лестное про него, Якова, и пренебрежительное про Спевкина. Яков Шумной хмурится. Зрители поняли, что пора свести настоящих плясунов. Раздались крики:

— Хватит!

— Сергей, заводи другую!

Сергей, строже подобрав губы, рявкнул гармонью и смолк.

Тракторист, неуверенно ступая по земле, пошел из круга, подмигивая знакомым.

По неписаному закону признанные плясуны не должны сами напрашиваться, их вызывают девушки. Если девушка плясуну не нравится, тот может не выйти, в этом обиды нет.

Сергей Гаврилов заиграл вступительную, на этот раз медленно, старательно. Настя Квачева, приосанившись, бочком направилась к Якову Шумному. В это время из толпы выскочила Лена Трубецкая, легкая, стройная, мелко перебирая ногами, пошла не прямо, а вдоль по кругу, ближе и ближе к Спевкину. Кто-то в сторонке не выдержал, крякнул:

— Эх, какую девку напустили! Не откажешься!

Лена подошла, притопнула ногой и, заглядывая улыбающимися глазами в глаза Дмитрию, поклонилась легонько и певуче протянула:

— Не откажите, Дмитрий Дмитрич.

У Спевкина лицо побледнело, черты обострились, он одними глазами коротко и благодарно ответил: «Хорошо!» А в это время Яков Шумной сбрасывал с плеч пиджак на чьи-то услужливо протянутые руки.

Сергей Гаврилов был гармонист опытный, он подбавил огня, но немного, как раз столько, чтоб плясуны не торопясь могли пройтись по кругу, показать себя, приглядеться друг к другу.

Небрежно прищелкивая каблуком о каблук, равнодушно бросая взгляды поверх голов напряженно притихших зрителей, вышел Спевкин.

У Шумного был свой «почерк». И этот «почерк» с первого же шага уловил Гаврилов и слегка ускорил темп. Яков пружинисто, будто играючи, пошел по кругу; в его походке, в его движениях, в его лице тоже сквозили небрежность и равнодушие, необходимые для хорошего плясуна, но они были у него свои, не похожие на спевкинские.

И как только они, щеголяя друг перед другом и перед зрителями полнейшим равнодушием к тому, что делают, прошли первый круг, Сергей Гаврилов стал ускорять темп.

Ноги Спевкина задвигались быстрей и быстрей, успевая неуловимо прищелкивать каблуком о каблук; но тело по-деревянному не гнется, руки висят плетьми, лицо попрежнему равнодушное; только ноги, подчиняясь подмывающим, хватающим за живое звукам гармошки, живут неистовой жизнью, отдельной от самого Спевкина.