Среди лесов

Яков Шумной был поплотнее, покоренастее Спевкина. У него уже чуть-чуть «поплясывали» плечи, руки он заложил за спину, голову круто наклонил, его грубые ботинки с не меньшей ловкостью, чем спевкинские сапоги, выбивали глухую дробь о землю.

Спевкин и Шумной сходились и расходились, и вдруг гармошка в руках Сергея властно рявкнула, разошлась во всю длину мехов, и плясуны ударили вприсядку. Спевкин, казалось, лишь ради забавы касался земли ногами, Яков упругим мячиком прыгал по кругу.

И круг зрителей загалдел, зашевелился; задние навалились на передних.

— Дмитрий! Давай-давай! Вроде наша берет!

— Спевкина! Дмитрия? Вовек не взять!

— Яков, жми, жми! Будь другом!

— Не на-п-пирай!

Паникратов застрял в середине толпы. Вдруг он заметил справа, совсем рядом около своего лица, знакомый завиток волос над упругой, в ровном загаре, щекой. Тесно прижатая толпой к нему, стояла Мария и пока не замечала его. Неожиданно Мария обернулась, и глаза их встретились. У Марии поплыл вверх по щекам до самых глаз румянец, веки с тяжелыми ресницами медленно опустились. Но она не отвернулась, не сделала попытки отодвинуться. Взрыв смеха, крики, аплодисменты возвестили, что кто-то победил. Только тогда Мария, словно заинтересовавшись, повернула голову, но Федор почувствовал в ней то покорное, знакомое, напоминающее Марию в пастушьей избушке… Так они стояли, не глядя друг на друга, плечом к плечу до тех пор, пока народ не стал расходиться.

Победил Спевкин.

Яков Шумной внезапно споткнулся, припал на колено, да так и остался, запыхавшийся, виноватый, смущенный.

— Здоров плясать. Здоров, — повторял он с измученной улыбкой.

А Спевкин, красный, потный, счастливый, кивнул гармонисту, выбросил еще коленце, звонко шлепнув ладонями по пыльным голенищам сапог, и, подлетев к стоявшей впереди Лене Трубецкой, ударил ногой в землю, не переводя духа, но уже хрипловато пропел:

Вороные кони в гору Упираются, нейдут, Разрешите познакомиться, Узнать, как вас зовут!

Круг сломался, Спевкина окружили. Кто постарше, отходя качали головами, перебрасывались:

— Бедов, бедов у разницев председатель.

— Надо же столь проплясать да отходную спеть.

— Не каждый может…

Освободившись от поклонников, Спевкин устало шел к реке, все еще ощущая на себе взгляд больших синих глаз Елены Трубецкой. Он спустился на берег и, прежде чем умыться, нагнувшись, долго рассматривал отразившееся в воде обожженное солнцем лицо, растрепанные кудри.

Интересный ручеек — Рыбочка за рыбочкой. У кого какая девочка, — А моя с улыбочкой…

«Да, брат, «с улыбочкой». Таким глазам с улыбочкой и верить страшно…»

13

Весь день вокруг него шумел народ, лязгали о гравий лопаты, звонкие молодые голоса весело перекликались, стучали тяжелые деревянные колотушки, вбивая в землю сваи для мостков, по которым должны бегать тачки; на берегу, на месте, откуда будет насыпаться дамба, выросла гора песку.

Сотни людей! Все они хотят того, чего хочет он, Паникратов, все они делают то, что нужно Паникратову, всем им так же весело, как и ему, — всех спаяло единое счастье, общая работа. Он всем и все ему в эти часы — родня, братья по делу. Давно Федор не испытывал подобной близости к людям. Давно. А может быть, даже первый раз в жизни так широко любил он людей.

Хорошо, счастливо прошел день!

Под вечер приехал на строительство Роднев, и его приезд напомнил Паникратову — радоваться-то нечему. Что Паникратов увезет отсюда на реку Былину: воспоминание о счастливой усталости в теле после горячей работы? И только-то? Не за этим приезжал он.

Паникратов отдыхал под штабелем досок, пахнущих речной сыростью. Там его нашел Яков Шумной. Устало присел рядом.

— Трое наших ребят еще на день хотят остаться, — сообщил он.

— Как остаться?

— А очень просто, на квартиры ночевать ушли. Что здесь не оставаться — и работать весело, и накормят… Так век бы и жил, домой-то и не тянет. Эх, Федор Алексеевич, вот бы наших всех до единого притащить. Здесь и мертвого раскачают.

— Сюда? — У Паникратова голос чуть заметно дрогнул. — А если не всех, часть хотя бы. Бригаду выбрать из тех, кто поленивее… Ты правильно сказал — здесь мертвого раскачают.

— Что получится: они — дело делают, мы — любоваться или помогать им, а время идет. Думаете, мне за своих не обидно? Когда работал, все забыл, вроде весело, а теперь как вспомню, что обратно на Былину… Хоть здесь девку посватанную ищи, да не к себе бери, а сам переезжай к ней.

— В том-то и дело, что не только любоваться да помогать придем. Я так думаю: им бригаду пришлем, а они взамен пусть из своих подберут бригаду — да к нам. Наши здесь будут духу набираться, а их бригада нашим там духу даст. Идея, Яков! А?

Яков, однако, посмотрел на такую идею неодобрительно:

— Будут они меняться, как же! Путаться-то им с нами невыгодно. Они жмут — трава поднялась, сенокосы на носу, в сенокосы-то столько народу на строительство не выведешь. Такой обмен для них — помеха.

Но с Паникратова слетела усталость, он встал, подхватил с земли пиджак, спросил:

— Роднев здесь?

— Вроде уехал. Машина-то ушла его, и инженер уехал.

— А Трубецкой?

— Не видел. Домой, верно, ушел, — уже, считай, ночь. Спевкина, того видел, тот здесь. Ищите, а то и он скроется — парень прыткий.

На небе медленно гасло вечернее зарево. Река в сторону заката была огненно-красной, под самым берегом вода неподвижна, черна, густа — кажется, опусти в нее руку и вынешь обратно в черной, смоляной перчатке по локоть. Непривычно тихо. Три трактора, один возле другого, дремлют, слабо отражая стеклами фар закат. Задрав колеса, валяются перевернутые тачки. Днем было тесно в этом месте, сейчас пусто. Ночные дежурные разложили костер, дым лениво стелется по развороченному берегу, обнимает по пути кучи влажного песку. Все разошлись.

Около кустов, где шла тропинка вдоль берега, Паникратов увидел Спевкина.

Грузный Юрка Левашов, почтительно поотстав, шагал за тоненькой, легкой Еленой Трубецкой и молча слушал, что она говорит. Спевкин вынырнул из кустов и стал на тропинке.

— На твоем участке, Левашов, валяются три лопаты. Кто должен за этим следить?

Юрка растерянно остановился.

— Да ведь что им сделается? Оставили ребята, ну и пусть лежат.

— «Пусть лежат». А если потеряются — дежурные отвечай?