Среди пуль
Шрифт:
В клетке «9» в долгополом балахоне стоял огромный детина с красным, будто ошпаренным лицом. В руках он сжимал черный секирообразный тесак. Балахон с откидным капюшоном, красное лицо мясника, ручищи с тесаком делали его похожим на палача. Перед ним, как плаха, возвышалась табуретка, покрытая черной материей. Заиграла визгливая музыка, похожая на звук циркулярной пилы. Детина скинул с табуретки покров, и открылась икона: ангелы, голубые и алые плащи, золотые нимбы, стоящее на каменистой горе распятие, на котором висел смуглый безжизненный Христос.
Музыка визжала. Детина приподнял икону, поставил ее ребром на табурет, отвел руку с тесаком, прицелился
Музыка визжала, сыпала ядовитые искрящиеся звуки. Краснорожий детина, открывая рот, набирая воздух для удара, колол икону. Изрубал ангелов, нимбы, Христа. Народ тупо глазел. Двигалась и мерцала Москва, и в центре Москвы, среди православных соборов, яростный, в балахоне, палач казнил икону. И никто, ни православный священник, ни величественный патриарх, ни набожный мирянин не схватили детину за руку, не выхватили из-под ударов святыню.
Разум его помрачился. Ему казалось, чаша бассейна снова наполнилась едким зеленым рассолом. Кипела, бурлила. В клубах ядовитого пара плавали голые люди. Стенали, взывали, мучились в кипятке. Женское, с распущенными волосами лицо. Старик с изъеденными болезнью губами. Две огромных, с набрякшими сосками груди. Чья-то растрепанная, с ракрытым в крике ртом борода. Огромный котел кипятка клокотал, пузырился, и Москва со своими храмами, музеями и дворцами варилась в страшном бульоне.
– Господи! – вырвалось у Белосельцева нежданное, прежде непроизносимое слово.
– Клетка одиннадцать! – верещал мегафон. – Предложите свою энергию!
Из копошащихся на кафеле уродов выскочил огромный румяный еврей с кольчатыми блестящими волосами. В несколько сильных скачков он достиг парапета. Впрыгнул на него. Ловким движением расстегнул и сбросил до колен штаны. В смуглой волосатой наготе, скалясь, отекая слюной, выкатывая белки, он стал мастурбировать, поворачивая во все стороны свой возбужденный орган.
Ненависть, дурнота, ужас взорвались в груди Белосельцева. Словно лопнул в глазу кровавый сосуд. Побуждаемый не своей, а чьей-то стоящей за ним, действующей через него силой, он кинулся на мерзкого детину. Ударил ногой в пах, заставляя согнуться. Еще одним ударом в пупок выбил из него истошный вопль. Собирался садануть в падающее, чернявое, горбоносое лицо, но почувствовал оглушающий удар в затылок. Несколько сильных рук схватили его за локти, крутили запястья, повалили, стали месить ногами, бить сверху тупыми предметами. Теряя сознание, он успел услышать над собой властный знакомый голос:
– Отставить!.. Назад!.. Это наш!.. Отведите его на бульвар под деревья!..
Каретный наклонился над ним, озабоченный и сочувствующий.
– Нервы у тебя ни к черту!.. У всех они у нас не в порядке!
Дюжие, коротко постриженные парни подняли Белосельцева с земли. Властно поддерживая под руки, повели через дорогу, к метро «Кропоткинская». Оставили на бульваре, усадив на скамейку под деревом.
Он почти не помнил, как добрался до Кати. До сумрачного гулкого подъезда с медленным скрипучим лифтом, потащившим вверх его избитое тело. И пугающая мысль: вдруг ее нет и дверь не откроют? Тогда он опустится у ее дверей без сил, без дыхания, станет дожидаться ее появления, молить, чтоб она появилась, приняла его в свой дом.
Белосельцев вышел из лифта, позвонил,
прижавшись лбом к дверям, услышал, как зарождаются в глубине ее шаги. Она возникла в световом проеме. Ее лицо, вначале радостное, стало испуганным. Она спросила:– Боже, что с тобой?
А ему стало хорошо и тепло. Он видел ее лицо сквозь теплый слезный туман.
– Что они с тобой сделали?
Он лежал на ее кушетке, под абажуром, в круге света. Она промывала его ссадины, прикладывала влажную ткань к его кровоподтекам, смазывала его лоб, грудь, голые ноги. Он не чувствовал боли, а только горячие прикосновения ее пальцев, холод целебной влаги, запах спирта, полыни, древесной смолы, исходящий от ее снадобий.
– Мало тебе военных ран и ожогов! – Она прикладывала ладонь к его воспаленной груди. – Мало в тебя на войне стреляли, тебе и здесь достается!.. Вот так не больно?.. Так легче?..
Она провела рукой по его сжатым мускулам. От ее прикосновений в них распускались все узлы, все застывшие в мышцах конвульсии. Казалось, раны мгновенно затягиваются. В них останавливается кровь, утихает боль, словно с пальцев ее стекал целительный бальзам. Он благодарно замирал, закрывал глаза, чувствовал сквозь веки ее близкое лицо.
– Может, я сошел с ума, – говорил он. – И разум мой повредился. Но они чудятся мне повсюду! Преследуют меня по пятам!.. Они – не люди, не животные. Существа иной природы! Они меняют обличья. Могут стать человеком, выступить по телевизору, написать стихотворение или пьесу. Но потом вдруг превращаются в рыбу или в лягушку, в огромного общипанного птенца, в червяка или сине-зеленую водоросль. Они принимают образ раковой опухоли, или огненного взрыва, или землетрясения, или войны. Я знаю, что это одни и те же существа. Они напали на нас, мучат и губят!
– Мы их одолеем, – отвечала она. – Я знаю, как их победить.
– Сегодня я видел их шабаш. Они вышли из-под земли и грелись на московском солнышке. Потом учинили множество пакостей. Наполнили Москву миазмами и отравой. Я пропитан их ядами! Моя одежда ядовита! Кожа ядовита! В каждую клетку, в каждую каплю крови они впрыснули отраву, и я весь в ядах. Боюсь тебя отравить. Я принес в твой дом болезнь. Выкинь мою одежду или сожги! Боюсь принести тебе несчастье!
– Успокойся, мой милый. Они не всесильны. Мы их покорим. Я знаю, как их прогнать.
– Все эти недели я ухожу от их преследований. Они устраивают мне ловушки. Я зачем-то им нужен. Посылают мне знак и взрывают бомбу в редакции! Посылают другой знак и обливают горящим бензином людей! Они убили моего друга, выставили в гробу напоказ и смотрят, кто придет с ним проститься! Они летают над Москвой, сшибаются своими клювами, когтями и перепонками. Ночью я слышу, как грохочут от их ударов железные крыши. Откуда они прилетели? Говорят, перед битвой слетается воронье, несметные стаи, чуют добычу, ждут мертвецов. Эти тоже слетелись в Москву в ожидании трупов?
– Милый, мы их одолеем.
Она касалась губами его избитого тела, дула на его раны и ссадины, словно хотела погасить огоньки боли. Сквозь полузакрытые веки он видел, что она крестит его. Ее губы что-то шепчут, а пальцы кладут над ним мелкие крестики. И это умиляло его.
– Ты всегда приходишь ко мне на помощь. Когда я слаб, когда не остается сил, когда не понимаешь ни себя, ни других, ты спасаешь меня! Я так обязан тебе! Ты добрее, богаче, щедрее меня! А я пользуюсь твоей щедростью и твоей добротой. Что дал я тебе взамен? Разве сделал тебя счастливой?