Средневековая история. Тетралогия

И привычно растворяется в области живота.

Уже привычно…

Он успел притерпеться к ней, как к старой знакомой. И иногда даже радуется ее приходу.

Он жив.

Если ему больно — он еще жив!

А умирать не надо. Нет, ему еще рано умирать.

Почему?

Он уже не помнил.

Все растворялось в боли и слабости, тонули в красноватом тумане мысли, стучали в висках железные молоты… забытье прерывалось судорогами рвоты — и опять пустота.

Юноша не знал, что часть пути его старались держать на снотворных и обезболивающих, опасаясь, что иначе он не перенесет дороги. Это было дело лекарей.

А он выпивал очередной горький настой — и погружался в видения.

Там он был здоров.

Во имя Звездной Кобылицы, как же мало мы ценим ее самый великий дар — наше здоровье?! Почему мы понимаем это, только утратив его?

Амир понял слишком поздно.

Болезни подкралась незаметно. Словно бы исподволь, змеей вползла во сне в его горло.

Он боролся с ней, сколько мог. Смирял приступы слабости и тошноты. Превозмогал себя… Пока однажды его не вывернуло наизнанку на глазах у отца.

Сначала отец не обеспокоился.

Но когда состояние паренька начало ухудшаться…

За эти полгода кто только не перебывал у его постели.

Докторусы, травники, знахари…

Травяные отвары, прочистительные клистиры, кровопускания…

Лучше не становилось.

Становилось только хуже.

Его окуривали благовонными дымами, о нем молились в храмах… но все было напрасно.

Единственный, кого он запомнил из всей плеяды докторусов, был Тахир Джиаман дин Дашшар. Который пришел и честно сказал: 'Принц, я не знаю, чем вас можно вылечить'.

Амир тогда был в одном из немногих просветлений, поэтому хорошо помнил печальные глаза мужчины.

— Я прожил много лет, но есть что-то, чего и я не знаю…

— Я умру?

— Не знаю, господин.

— Тогда тебе надо уходить.

Тахир пожал плечами.

— Я думал об этом. Но я стар и много прожил…

— Мой отец возьмет твою жизнь. А я не хочу. — Приступ боли согнул юношу, но он был только рад этому. Боль проясняла разум. — Ты единственный, у кого хватило смелости сказать мне правду.

Глаза старика были печальными.

— Если бы я мог — я бы отдал свою жизнь вместо вашей.

— Ты не можешь. А я… Сейчас ты напишешь приказ. Я приложу печать. И тебя выпустят из города. Уплывай из Ханганата. Так надо… пусть хотя бы один из нас останется жив.

И второе просветление, за которое он цеплялся, что есть силы.

Ему стало немного легче. Его поили молоком, купали в воде со странным запахом, а потом пришел отец.

Сел рядом на кровать, погладил по волосам.

Рабы выскользнули за дверь, оставляя отца наедине с сыном.

— Амир, ты умираешь.

— Я знаю, отец.

— Мне написал Тахир Джиаман дин Дашшар.

— Да, отец.

— Я знаю, ты отпустил его. Почему?

— Он тоже знал, что я умираю. И… не лгал мне.

— Вот, значит, как… я не противился тогда. И не стал ловить его. И преследовать тех, кто ему помог. Как оказалось — не зря.

Вспыхнувшая надежда отозвалась острой болью. Но к боли юноша давно притерпелся.

— Отец?

— Он пишет, что тебе дают яд. Он не знает, как, но знает человека, который распознал отраву с его слов и может тебя вылечить.

— Так пусть…

— Это — женщина. Ативенская графиня Иртон. Я расспросил людей. И она действительно творит чудеса. Но сюда я ее вызвать не могу. Пока я спишусь с Эдоардом, пока он напишет ей, пока она приедет…

Юноша кивнул.

Полгода. Минимум.

Он столько не протянет. Докторусы давали ему месяца три. Максимум.

— Я придумал иначе. Ты отправишься в Иртон.

— Н-но…

— Если это яд — отравителю сложнее будет давать его на корабле. Я знаю, что сейчас зима, что пролив опасен… я знаю. Но выбора у нас нет.

— Здесь я умру. Там же…

— Это — шанс. Крохотный, но шанс. И заодно я напишу Эдоарду. Тебе с собой я дам золото, дам людей, дам почтовых птиц… и буду ждать вестей, сын.

— Я сделаю все, чтобы выжить, отец.

Амир смотрел твердо и серьезно. И Ханган вздохнул.

— Верно говорят мудрецы, что только от любимой и любящей женщины рождаются настоящие дети. Гизъяр готова была войти в огонь ради меня. А я любил ее без меры и памяти. И тебя люблю. Ты мой первенец. Остальные мои сыновья… Селим глуп и слаб. Шаран шалеет от женщин — Ханганатом будет править не он, а его гарем. Мехмед скорее ученый, чем правитель. Рашад — воин. Ему нельзя доверять страну. Джиан и Зуртан слишком малы. И неизвестно, что из них получится. Ты — единственный, кому я бы доверил страну.

— Кому-то это не понравилось.

— После твоего отъезда я объявлю, что наследником станет Рашад. И посмотрю, что получится.

— Не…

— Остальные еще хуже.

— А если…

— Я знаю. Я подставляю под удар еще одного сына. Будь оно все проклято…

Амир впервые видел на лице отца слезы.

— Вернись живым, сынок. Только вернись.

— Я постараюсь, отец.

Обрывки мыслей, слов, чувств… неужели когда-то он просто — жил?

И — боль.

В какой-то момент стало легче. А потом…

Грохотнуло так, что мальчик открыл глаза.

— Какого… и…, вы… и… тут делаете…?!

Голос был звонким, женским и отчетливо властным. Да и текст… Амир настолько удивился, что даже попытался открыть глаза.

Он был уже не на корабле. Лежал в просторной комнате, из окон лился солнечный свет, вокруг все было белым и удивительно чистым, пахло чем-то резким — и посреди комнаты стояла ОНА.