Срезающий время

— Поддерживаю, — Сказал Змей и вслед за ним в положительном решении высказались остальные.

— А вот в Кюстрине и Данциге при даче мзды пропал не только товар, а ещё и наши люди. Хлопок вернут, а за жадных дураков по пятьсот рублей серебром придётся выложить. Франками естественно. Что б им в Фаларисовом быке побывать. Этих предлагаю лишить по два клыка, имён и штраф в общество по тысяче рублей.

— Я против! — высказался Сова. — Пусть мне пропорют брюхо, но без Лиса и Барсука вырывать клыки и лишать имён нельзя. Только впятером такие решения принимаются, так издревле повелось.

— Тогда с Хряща и Потроха лишь денежный штраф и дождёмся слов наших братьев.

— Что станем делать с гостем из Калькутты? — подал голос Змей.

— Одни несчастья через него, — пробурчал Сова. — Или Вы не чувствуете беды?

— Так ли? — с сарказмом спросил Ёж, посмотрев на товарища. — А кто ещё месяц назад предупредил, что области между Эльбой и Рейном отойдут галльскому петушку? Вы же все сомневались: "быть такого не может" — похожим на голос Лиса произнёс Ёж. — А человечек вон, как помог — и сукно с кожами выкупил и советом подсказал. С иной стороны беда идёт брат, совсем с иной. И мне это жутко не нравится.

— Допустим, — сказал Сова, — сукно с кожами он по сильно усреднённой цене выкупил, и прибыли мы получили на мизинец. А вот, последние слова, придётся пояснить.

Ёж мог припомнить немало случаев, когда он был сыт Совой по горло, когда он смертельно уставал от его непрестанного хриплого нытья, напоминавшего скрипучий колодезный журавль. Тогда оставалось только уйти куда-нибудь подальше, например, к окну и смотреть в него до тех пор, пока Сова не станет сам себя слушать. И, тем не менее, Сова оставался весьма полезным компаньоном: он надёжно контролировал ситуацию на южных рынках и умел точно оценивать потенциал людей, именно благодаря своим постоянным сомнениям. Так что сейчас действительно придётся всё объяснить, или хотя бы намекнуть на истинное положение дел.

— Меня опечалил не сам факт, что эти идиоты: Никита и Пётр не смогли найти нужный подход, а то, — последнее слово Ёж произнёс нарочито громко, хлопнув ладонью по столу, — что были заранее предупреждены и ничего не предприняли, словно не захотели или — едва слышно — и того хуже. А если смотреть с другой стороны, то получается, что Барсук поставил этих людей. Его креатура.

— И деньги по слову Барсука тоже повезли, — словно только узрев недоступную истину, с жаром проговорил Сова. — А может, и не было никаких денег, а?

— А может, и яхты потопленной не было? — произнёс Змей.

— Яхта была, — Ёж подошёл к бочонку и зачерпнул ковшиком пиво, — её потопили на глазах Джона, только тела Марка никто не видел.

— Да, нехорошо получается… Но всё же, по гостю что решим? — напомнил Змей о своём вопросе.

— Добрые люди донесли, что в кирпичных домах производят какие-то предметы и сносятся в амбар, а это означает, — Ёж сделал глоток пива, — что рано или поздно ими станут торговать. Думаю, нам стоит получить свою долю и в следующий приезд гостя поставить перед ним этот вопрос.

— Поддерживаю! Поддерживаю!

* * *

Ноябрь десятого года, к моему сожалению, практически без боя быстро уступил права зиме, оставляя свои редуты, бастионы и капониры снежной вьюге и морозу. Теперь, что ни день, окрыленный бог Гелиос, облачённый в тонкую, колеблемую ветром тогу, нещадно гнал огненосную квадригу по небесным чертогам, стараясь как можно быстрее скрыться за горизонт. Его золотистые кудри, выбивающиеся из-под сверкающего шлема, подгонявшие колесницу с востока, реяли на ветру, уже с трудом разгоняя тёмные тучи. И всяк, кто находился на земле, отмечали, как короток стал световой день. Остались в прошлом дивные вечера, когда растения в саду благоухали непередаваемым бальзамом ароматов, созвездия над головой вершили небесный хоровод, а тёплый ветер от речки, укрытый ночной мглой, ласкал слух цикадами и успокаивал душу. Туда же канул восторг от нового солнечного дня, украшенный бессчётными, щедро разбросанными возможностями, какие дарует счастливые случаи для исповедующего труд человека.

Всегда чувствовал некий дискомфорт в это время года, а уж в сложившейся ситуации… Мои взаимоотношения с артефактом оставались в самом деле странными, в них ощущалось что-то неестественное, и они напоминали головоломку, которая попалась как-то на глаза и лежит, и никуда девается, наоборот — упорно и неразрешимо всё растёт и растёт. Бесчисленное количество ночей я провёл во снах под его влиянием, когда только звёздное небо было у меня перед глазами, и огромный серебристый шар посреди бесконечного космоса, и они манили меня к себе. Иногда, в такие минуты, мне хотелось взлететь. Шар выглядел очень натурально, я видел его металлический отсвет, эти блики полированного покрытия и мне казалось, что я уже возле него, приближаюсь всё ближе и ближе, но он не пускает меня, хотя деваться ему некуда. Я словно оказался связан по рукам и ногам и все мои попытки проходили впустую. Неприятные сны, хмарь с непогодой и чувство чего-то незавершённого буквально угнетали меня, заставляя смотреть на движения мира из-за стекла окна кабинета. И если бы нынешняя череда лениво упорядоченного времени домашнего сидения не предоставила мне возможность сосредоточиться на отложенных проектах и занятиях, то я бы просто сорвался и уехал куда-нибудь. К счастью, в этот промозглый день, аккурат после урока французского, меня навестил Ромашкин с супругой, и мы наконец-то засели за письменным столом, составляя план, где ещё совсем недавно я выписывал сложносочинённые предложения.

Один из таких проектов, обсуждаемых мною с Андреем Петровичем ещё в Туле, был связан с ликвидацией безграмотности. На первых порах в именье и соседних деревнях. Тогда наши акценты были расставлены на молодёжь мужского пола шести-четырнадцати лет, но с возникновением так сказать "военного поселения" из тридцати рекрутов, которые имели непонятный статус, фактически крепостных по купчей и одновременно, по казённым бумагам "мёртвых душ", утонувших при переправе, планы существенно изменились. Первоначальные знания счёта, азбуки и чтению по слогам им втолковывал одноногий фельдфебель, приставленный к делу по просьбе Полушкина. Худо-бедно, ветеран справлялся, а вот с расширенной программой обучения, полагаться на него уже не стоило. Фельдфебель просто не обладал нужными знаниями. Этим стал заниматься Ромашкин, неожиданно проявив способности к армейским дисциплинам, в особенности к теоретическим основам артиллерии, диверсионному и снайперскому делу. С детьми же всё пошло как по накатанному тракту, так как уже существовала основа заложенная Семечкиным, учившему детей помаленьку. Ещё к середине осени, в авральном режиме, наконец-то появилось помещение, где можно было осуществить нашу задумку. Школа возле рабочего общежития состояла из двух классных комнат с общей печью, со столовой и, размещаясь в одноэтажном кирпичном здании, была более чем скромна. По крайней мере, без мраморных балконов под надзором каменных львов у подъезда и паркета в залах, зато с хорошим освещением, оснащением для учёбы и тремя преподавателями из друзей Клауса Ивановича. Может, и не самыми лучшими педагогами (учителя из недоучившихся студентов те ещё наставники), зато не потерявшие веру в справедливое, лучшее и доброе, а эти качества для становления личности, по моему мнению, одни из самых главных. Иначе из-за парты выйдет просто грамотный циник. Надеюсь, они смогут донести до своих подопечных, как безгранично поприще деятельности человека: ведь едва он осознаёт своё бытие, едва почувствует свои силы, и ему, юному созданию мира, вся вселенная раскрывает свои сокровища и, покоряясь могуществу его мысли, снаряжает всеми орудиями, нужными ему для совершения подвига. И если, прислушиваясь к себе, ученик различает какой-то таинственный зов, манящий его подобно колокольчику феи, в туманную, неизведанную даль, — он словом, пером, кистью, резцом, звуками музыки вызывает из своей души новые миры, полные очарования и жизни. Он углубляется в природу, допытывается её тайн и раскрывает их людям, как когда-то Прометей, в живом знании. Вот, кого должен вырастить и воспитать настоящий учитель. Ведь он честным, бескорыстным трудом, благородным призрением личных выгод, готовностью самопожертвования в деле правды и несения знаний водворяет добро, которое назначило провидение для его деятельности, во имя самой жизни.

Не лишним будет сказать, что воспитание в семьях на заре девятнадцатого столетия было куда суровее века двадцать первого. Хмурые лица, резкие упреки, частое применение розог, постановки в угол, на горох голыми коленями в сочетании с авторитетностью Слова Божьего использовались не только в виде наказания за настоящие проступки, но и как полноценная система взращивания и укрепления всех детских добродетелей. Насколько это помогало, я не возьмусь судить, но то, что было эффективным, без сомнения. Как и во все времена, взрослые не терпели по отношению к детям равноправия. Но были и исключения. Например, семья Полушкиных. Иван Иванович прежде всего видел в сыне опору и воспитывал так, как ни один наидобрейший преподаватель: сначала объяснял, потом показывал, и лишь в случае повторяющейся неудачи наказывал. И будь у поручика дополнительная жизнь, подобный метод стал бы идеальным. В детстве мальчика учили только счету и письму, но он растерял полученные навыки, так как поупражняться в счете у него не было случаев, а грамотность он испортил, записывая на слух. Всё же фонетическая транскрипция и правила правописания должны усваиваться под постоянным надзором, чего у него априори быть не могло. Теперь же он приобретал известные навыки в письме, вся польза от которых состояла не только в том, что он заметно набил в этом деле руку, вместе с мальчишками из Абраменки переписывая наставления по маскировке, выживанию, охоте, стрельбе и всяким другим способам убийства; но и получая представление о новых дисциплинах. Как говорят педагоги, "два в одном": тут тебе и твёрдость руки и отложенные в голове нужные знания. Вообще, цифра два весьма популярна не только в оценке знаний. И если не отвлекаться на противоположности: Инь и Янь, Пракрити и Пуруша, Ки и Ан, то два пути ведут человека к его цели: путь понимания действительности и путь чувства окружающего мира, и благо ему, когда они сливаются в путь деятельности!

— Не стану ходить вокруг да около, — вставая из-за стола, сказал я. — Анна Викентьевна, был бы весьма признателен, если бы Вы взяли на себя шефство над обучением девочек. Их ровно дюжина от шести до девяти лет и воспитываются они в крестьянских семьях, а это означает, что на их труд рассчитывают родители. То есть занятия и самостоятельная подготовка должны проводиться на территории гимназии.

— Но там нет места! — возмутилась Ромашкина.

— Это так, — подтвердил я, — но я отчего-то уверен, что Вы что-нибудь придумаете. Здесь, — протягивая папку с бумагами, — мои соображения, бюджет и пожелания по развитию.

Анна Викентьевна взяла папку и после утвердительного кивка мужа раскрыла её. В верхнем углу, необычным шрифтом с наклоном вправо, как эпиграф присутствовала цитата: "… Всякий разговор о пользе женского образования и даже признание за женщиной юридических прав на образование останется пустым звуком, если не будет коренным образом изменено материальное и общественное положение женщины". То, что было написано далее, ввергло Анну в шок и спустя пять минут, она произнесла:

— Почему именно в Смоленске, а не в Каспле, к примеру?