Срочный фрахт

— Ну и что же дальше было? — спросила Леля, сдерживая смех.

— А ничего особенного. Верблюда в Москву отправили, а я благодарность получил, — скромно заметил Вася, опуская глаза.

— Действительно, замечательный случай, — смеясь, сказала Леля и вдруг поднялась, — вы меня простите, но, кажется, я увидала брата. Я сейчас пройду к нему, а вас попрошу, если вас не затруднит, принести мне из буфета эскимо. Тут неимоверно жарко.

— В один момент, — уверил Вася и со всех ног кинулся в буфет.

У стойки была большая очередь. Проталкиваясь вперед, не обращая внимания на шипение и протесты ожидающих, Вася добрался до буфетчицы, взял пять палочек эскимо и гордо отправился обратно.

Но, подойдя к тому месту, где он сидел с Лелей, он остановился, и холодная дрожь прошла по его спине. Леля смеялась, положив руку на плечо невысокого капитан-лейтенанта, в котором Вася, к своему ужасу, узнал собственного старпома. И девушка, и старпом стояли спинами к Васе и пока не замечали его. Леля, смеясь, говорила моряку, и то, что он говорила, резнуло Васю ножом.

— Понимаешь, Петя, такого враля я в жизни не видала. И он у тебя на «Чапаеве». Сказал, что фамилия его Соколов. Сейчас я тебе его представлю.

Вася начал пятиться обратно, съеживаясь и бледнея.

Старпом расхохотался в свою очередь.

— Соколов? Ну ясно. Отличный краснофлотец. Толковый, дельный парень. Но брехун, каких мало. Ладно, сейчас я устрою ему погружение на глубину верблюда. Где он?

Старпом повернулся, но Васи уже и след простыл. Только на полу лежали раскатившиеся палочки эскимо, брошенные Васей в поспешном бегстве. А сам Вася, нахлобучив фуражку на нос, несся по улице, как рысак, боясь оглянуться. Ночь он проспал плохо. А утром, едва вышел на палубу, как был встречен хором неожиданных приветствий:

— А, белый верблюд!

— Сделай милость, Вася. Погрузись на свою глубину!

Васина тайна стала известной всему кораблю. Две недели Вася не находил покоя. Даже в стенновке был изображен белый верблюд с Васиным лицом, привязанный к перископу и рассекающий волны.

Вася похудел, загрустил, но врать с этих пор перестал. Как рукой сняло. Об истории с «белым верблюдом» на корабле забыли, и только, когда Вася съезжает на берег и приходит домой, жена, сияя синими глазами, встречает его:

— Верблюдик! Белый верблюдик пришел.

1939 г.

Подвиг

Несчастье случилось в шесть ноль-ноль.

Оно было записано в вахтенном журнале эскадренного миноносца с исчерпывающей жесткой точностью: «6.00, «Стремительный» подорвался на минной банке на траверзе маяка Лонгрунд. По донесению командира, держится на плаву. Убитых семь, раненых шестнадцать. Командир соединения приказал: «Стремительному» остаться на месте, остальным продолжать операцию».

Это было все, что занесла в журнал вздрагивающая от волнения рука вахтенного командира «Сурового». Вахтенный журнал не знает чувств и эмоций. Он отражает только факты.

Если же рассказать последовательно, дело было так.

За несколько минут до шести командир соединения капитан второго ранга Маглидзе приказал поднять сигнал: «Поворот последовательно влево на 8 румбов». «Смелый» и «Стремительный», шедшие в кильватере за флагманом, отрепетовали сигнал. Цветные флажки резво затрепетали по ветру на ноках усов и слетели вниз. На «Суровом» одновременно с началом поворота взвился «исполнительный». Эсминец круто покатился влево. Отброшенная заносящейся кормой, сердито зашипела и заплескалась пена.

Капитан второго ранга Маглидзе перешел на левое крыло мостика, наблюдая за выполнением поворота кораблями. «Смелый», идя в кормовой струе флагмана, точно повернул в том месте, где эта струя образовывала крутой изгиб бледно-зеленой, пенистой от воздушных пузырьков воды. «Стремительный» с разбегу проскочил точку поворота, и Маглидзе поморщился. Он не любил небрежности в эволюциях. В море каждое движение корабля и человека должно быть выверено до микрона.

«Резвится, как рысак, — с неодобрением подумал он о командире «Стремительного». — А зачем резвится? Море — не ипподром и…»

Но не успел додумать. Из-под форштевня «Стремительного» упругим белым столбом рванулась кверху вода. Столб этот вспух у основания кипящим куполом.

Сквозь него сверкнуло желтое пламя, выбросив второй столб, уже черный от дыма. Он заволок весь корабль, и тотчас же в уши стоящих на мостике «Сурового» ударило плотным раскатом взрыва.

Штурман, подскочив к переднему обвесу, заметил, как судорожно скрючились пальцы командира соединения на поручнях мостика и как посинели ногти на этих стиснутых пальцах.

Туча воды и дыма опала с шуршанием и плеском. Из нее медленно выползал корпус «Стремительного». Его носовая часть была оторвана до мостика. Отделенный от корабля полубак быстро уходил в клокочущий водоворот. Изогнутый взрывом гюйсшток продержался еще секунду над водой. Потом и его захлестнула волна.

«Стремительный» вышел из дыма весь и стоял с небольшим дифферентом на нос. «Суровый» и «Смелый», убавив ход, держались на последнем курсе. С них хорошо был виден исковерканный мостик «Стремительного». По завернутому в железный рулон настилу палубы под мостиком карабкалась чья-то фигура.

— Разрешите застопорить и спустить шлюпки? — неестественно громко и, от волнения пропустив титулование, спросил у Маглидзе командир «Сурового» капитан-лейтенант Голиков, не отрывая взгляда от подорванного эсминца.

— Не разрешаю!

Маглидзе резко сбросил руки со стоек, как будто обжегся.

— Удивляюсь, товарищ капитан-лейтенант! Вы не первый год на службе и должны бы знать боевые инструкции.

Капитан-лейтенант Голиков покраснел. Боевые инструкции он помнил наизусть и знал, что они запрещают в такой обстановке задерживаться и спускать шлюпки, для подачи подорванному кораблю, следующему в составе соединения. Это был суровый, прозаический закон новой морской войны, который навсегда отменил жертвенную традицию прошлого. Кодекс благородного самопожертвования был опорочен во всех флотах с того сентябрьского дня четырнадцатого года, когда подводная лодка Отто Веддигена тремя последовательными атаками отправила на дно три британских крейсера. Крейсера неподвижно стояли на месте и спасали людей с подорванного первым «Хэга». И один за другим разделили его судьбу.

Капитан-лейтенант Голиков теоретически понимал всю целесообразность суровой инструкции, но сейчас, перед лицом гибели товарища, он на мгновение усомнился в ней. Замечание командира соединения вернуло ему ясность мысли. Лучше потерять один корабль, чем три. Дело сводилось к тактической арифметике.

— Запросите «Стремительный» о повреждениях и сумеет ли он справиться? — приказал Маглидзе.

Старший сигнальщик с необыкновенной быстротой отмахал флажками вопрос. Ответ на мостике «Сурового» читали все, с тоскливым напряжением, по буквам, беззвучно шевеля губами.