Стадион

Савва выбежал в коридор открыть двери. Неонила Григорьевна обвела взглядом комнату, такую знакомую и привычную, украшенную дорогими картинами и редкими скульптурами. Большинство из них могли бы стать экспонатами музея. Коллекция была подобрана бережно, вдумчиво и любовно. И вот придет какая–то девица и станет хозяйкой всего этого десятилетиями собираемого богатства и — что больнее всего — даже не поймет художественной ценности этих вещей, не оценит утонченного вкуса людей, которые собирали эти произведения талантливых художников. Скрипнули двери. Неонила Григорьевна оторвала взгляд от картин и взглянула на девушку, которая остановилась на пороге, не решаясь войти в комнату. Да, конечно, у Саввы неплохой вкус. Он не приведет в дом какое–нибудь пугало. Девушка очень красива, ничего не скажешь. Сравнения с гардеробом и ломовой лошадью были крайне неуместны. Все это так, однако, никакой симпатии Ольга Коршунова у Неонилы Григорьевны не вызывала. Скорее наоборот. Красота девушки только усилила ощущение опасности. Неонила Григорьевна внутренне напряглась, словно собираясь вступить в тяжелый и неравный бой.

— Входите, пожалуйста, — любезным тоном сказала она, — садитесь.

Она окинула Ольгу ревнивым взглядом. Заметила все: и сильно поношенные туфли и скромное платьице. Нет, не о такой невестке мечтала Неонила Григорьевна..

— Оленька, познакомься — это моя мама, — сказал из–за плеча девушки Савва.

— Очень приятно, — как хорошо выученный урок произнесла Ольга, протягивая руку и стараясь не слишком стиснуть пухлую, словно ватную, ладонь хозяйки. — Меня зовут Ольга, Ольга Коршунова.

— Очень рада с вами познакомиться. Меня зовут Неонила Григорьевна. Я имею несчастье быть матерью этого сорвиголовы. Рада вас видеть у себя.

Наступила неприятнейшая пауза. Говорить, казалось, было не о чем, а молчать неловко. Ольга смотрела на пол, не решаясь поднять глаза. Савва переводил взгляд с Ольги на мать, не в силах преодолеть эту проклятую неловкость, а мать торжествующе смотрела на сына и словно говорила ему: «Вот видишь, какая она глупенькая, с ней и говорить не о чем».

Однако у сына было такое умоляющее лицо, что она сжалилась и решила поддержать разговор.

— А у вас есть мать, Ольга?

— Нет, моя мать умерла во время войны. — Ольга почувствовала себя увереннее и почти перестала смущаться.

— А отец? — великодушно расспрашивала Неонила Григорьевна.

— Погиб на войне.

— Кто же вас воспитывал?

— Тетя Оксана.

— Тут, в Москве?

— Нет, в Донбассе.

— Так, — словно подводя итоги и уже все поняв, произнесла Неонила Григорьевна, — значит, вы не всегда жили в Москве?

— Совершенно верно.

Неонила Григорьевна взглянула на разрумянившееся, безусловно очень красивое лицо девушки. Если она хочет быть женой Саввы, то должна понять, куда попала, должна проникнуться надлежащим уважением ко всему семейству Похитоновых, к их жизни и положению.

— Мой муж, как вы, вероятно, знаете, был известным врачом, — с сознанием собственного достоинства произнесла Неонила Григорьевна, — К нему на консультацию приезжали даже из Франции, а это говорит о редкой популярности. Все, что вы тут видите, он собрал собственными руками, а перед своей скоропостижной смертью завещал мне. С тех пор мы все сохраняем в таком же порядке, как было при нем. Разумеется, после моей смерти все перейдет к моему единственному сыну. Понимаете?

— Понимаю, — ответила Ольга, чувствуя, как в ней разгорается веселая злость.

Неонила Григорьевна величаво оглянулась, подошла к стене и указала рукой на осенний, прекрасно написанный пейзаж.

— Вот, например, эта картина работы известного Левитана. Может быть, вам приходилось слышать о нем? Она стоит двенадцать тысяч, была гордостью коллекции нашего незабвенного Петра Ильича. Понимаете?

— Понимаю, — сказала Ольга.

— А вот эту картину, — слегка отступив в сторону, продолжала хозяйка, — написал художник Будрицкий в ранний период своего творчества. Еще ни одному искусствоведу не удалось разобрать, что на ней изображено. Но это нисколько не уменьшает ценности картины, и мой покойный муж купил ее за пять тысяч.

— Двенадцать и пять — семнадцать, — весело подсчитала Ольга.

— Что? — не сразу поняла Неонила Григорьевна.

— Я говорю: двенадцать и пять — семнадцать.

— А-а.., Совершенно верно.

Савва, слушая этот разговор, бесился про себя. Он видел, что Ольга откровенно издевается над Неонилой Григорьевной и имеет для этого все основания. Надо было как–то остановить этот глупый разговор, но он не знал, как это сделать.

Савва в отчаянии махнул рукой и отвернулся к картине Будрицкого, невероятной мазне, где переплетались какие–то руки, солнечные лучи, глаза и деревья. Он про–кли–нал ту минуту, когда надумал пригласить свою любимую домой.

Но, казалось, Неонила Григорьевна не обиделась.

— Вот эта картина стоит тысячу пятьсот… — продолжала она.

— А сколько стоит кошка? — дерзко спросила Ольга.

— Кошка? — повторила Неонила Григорьевна, растерявшись.

— Да, эта кошка, — Ольга показала на пушистого серого ангорского кота, мирно дремавшего в кресле.

— Пупс еще котенком стоил пять рублей… Слушайте, дорогая моя, какое он имеет отношение к антикварным ценностям?

Савва еще больше нахмурился. Неонила Григорьевна вышла.

Ольга стояла под картиной Будрицкого и уже не испытывала желания смеяться. Наоборот, она жалела, что не сумела сдержаться и позволила себе такую неуместную шутку. Все это, наверное, выглядело глупо и даже неприлично… Савва, конечно, сердится, и он прав. Его толстая мамаша гордится своими богатствами, ну и на здоровье! Какое Ольге до этого дело?

Она робко поглядела на Савву, не решаясь заговорить. Он отошел от окна, повернулся к девушке, и она увидела в его глазах стыд, гнев и смущенье.

— Ну, знаешь, Ольга, я от тебя такого не ожидал. Ты позволила себе издеваться над моей матерью. Да, она скупая, неумная, старомодная, сидит на своих так называемых ценностях, как наседка на яйцах, но все–таки смеяться над ней нехорошо.

Разумеется, все это справедливо. Она подошла к кожаному креслу в углу комнаты и села на него.

— Может быть, ты и прав, — сказала девушка, — ко, как ты мог заметить, разговор начала не я…

— Да, это правда… Прости, Ольга, но это отцовское кресло, и мы на него никогда не садимся.

Ольга покорно встала, подошла к окну и села на подоконник.

— Еще слава богу, что мама не поняла твоего издевательства, — сказал Савва и неожиданно весело засмеялся.

— Что с тобой? — удивилась Ольга.

— Ты гений, ты, безусловно, гений, — вытирая слезы, сквозь смех выговорил Савва, — я бы никогда так не смог… Но ты знаешь, Ольга, если войдет мама и увидит тебя на подоконнике, ее хватит инфаркт.

Ольга снова почувствовала, как в ней закипает раздражение, но она уже научилась сдерживать его.