Стадион

Перед выходом из раздевалки стояли трое молодых людей и девушка.

— Я сегодня хочу как следует выпить на прощанье, — сказала Эрика.

Она уже не чувствовала никакой неловкости в этой малознакомой компании. От Рихарда Баума и его славных друзей как бы исходило человеческое тепло, и ей очень не хотелось расставаться с ними.

— Ну, особенно напиваться мы, конечно, не будем, но все–таки надо попрощаться как следует, — заявил Рихард Баум, беря Эрику под руку.

Тем не менее выпили они основательно и только около часа ночи шумной толпой вышли из ресторана.

— Чудесный вечер, — говорила Эрика, — правильно говорят, что случайные встречи бывают самыми счастливыми.

— Истинная правда, — подтвердил один из молодых людей.

— Желаем вам удачи и счастья в Америке, — сказала девушка.

Эрика вдруг пошатнулась, как будто ей стало дурно. В течение нескольких часов, проведенных в ресторане, она заставила себя не думать о завтрашнем отъезде, но сейчас все снова всплыло в ее сознании, и будущее опять стало казаться словно подернутым серым туманом.

— Я очень благодарна вам за прощальный вечер, — тихо сказала она, — вероятно, ни с кем в Берлине я не могла бы провести его лучше. Я запомню его на всю жизнь. Рихард, можно вас попросить проводить меня до метро?

— Конечно, — охотно согласился Баум.

Они попрощались с друзьями и медленно пошли к станции метро. Эрика почти повисла на руке своего спутника. Над Берлином стояла теплая, безлунная ночь. Пахло палым листом и дождем.

— Слушайте, Рихард, — тихо сказала Эрика, — могу я в«с попросить об одной услуге?

— Да, конечно.

— Мне очень не хочется с вами расставаться сейчас; давайте пройдемся до моего дома пешком. Это будет настоящее прощанье с Берлином.

Рихард не колебался ни минуты. Он знал, что от Листенберга до Кайзердамм, где жила Эрика, километров пятнадцать, но это его не испугало. В голосе Эрики звучали такие взволнованные и страдальческие нотки, что он не смог бы ни в чем отказать ей.

— С удовольствием прогуляюсь с вами, — ответил он, крепче прижимая к себе ее руку, словно готовясь защищать ее от неожиданного нападения.

И они пошли по длинной аллее, все на запад и на запад, через Александерплатц и Кенигштрассе, мостами через канал Шпрее, мимо старинных кайзеровских дворцов и соборов, через Унтер–ден–Линден, мимо оперы и университета. Прошли Бранденбургские ворота, миновали черневшие в темноте развалины рейхстага, и далее, широкими и узкими улицами, через Курфюрстендамм и лабиринт маленьких переулочков вышли на Кайзердамм. Медленно и неторопливо тянулся перед ними Берлин, мрачный и печальный, будто знавший, что надолго прощается с Эрикой Штальберг. Молодые люди шли, не замечая прохожих, не обращая внимания на призывные гудки шоферов такси, и им казалось, что они совсем одни в этом огромном городе. Наверное, трудно было придумать лучший способ прощания.

Наконец Эрика остановилась у своего дома.

— Еще одна просьба, — сказала она, — если с вами встретится Тибор Сабо…

— Я его хорошо знаю…

— Да. Так вот, если вам придется его встретить, передайте, что мне очень не хватало его сегодня вечером, а вам я очень благодарна и никогда вас не забуду.

Она быстро поцеловала Рихарда Баума и исчезла в высоких дверях. Торопливые шаги прошелестели на ступеньках лестницы и затихли. Рихард Баум улыбнулся.

Теперь все понятно. Славная, хорошая девушка! Как же тебе больно сейчас покидать Берлин! Мало, . очень мало у тебя шансов встретиться с Тибором Сабо.

Стоя перед домом, он поглядел вверх. Там, не разберешь на каком этаже, светилось несколько окон. Видно, Эрику ждали. Рихард сообразил, что очутился далеко в западном секторе, что западных марок у него нет и, значит, придется проделать долгий путь до Бранденбургских ворот. Но ничего, это была хорошая прогулка, и он нисколько не жалел, что пошел.

Рихард направился на восток. Темное небо уже синело, и в серебристо–розовом свете зари Берлин казался сказочно красивым. Дома как будто стали выше и стройнее, они изменялись на глазах по мере того, как светлело вокруг от еще не видимого солнца.

Баум думал о том, что этот огромный город надо бы перестроить и что когда–нибудь так оно и будет. Когда–нибудь Эрика Штальберг вернется из Америки и не узнает знакомых улиц. Да, это будет, непременно будет. А начинать надо со стадиона. Пусть он станет одним из первых сооружений нового, солнечного Берлина.

Перед ним выросли Бранденбургские ворота. Он неторопливо прошел линию, разделявшую два мира, и сел в такси.

А Эрика тем временем взбежала на свой этаж, осторожно отперла ключом двери и сразу же точно укололась о взгляд расширенных, почти обезумевших от страха глаз Берты Лох. Командоза стояла в коридоре, и девушке почудилось, что она сейчас двинется на нее, как кошка вцепится в горло и задушит своими тонкими пальцами. Эрика инстинктивно отшатнулась назад, прикрывая руками шею.

— Наконец–то, — простонала командоза, — а я думала, что ты уже не придешь, что с тобой что–то случилось.

В дверях показалась высокая фигура Майера, а за ним виднелось взволнованное лицо матери.

— Ну, я же говорил, что не надо тревожиться, — довольным тоном проговорил Майер, — наша Эрика не способна обманывать.

«Они боялись, что я убегу в восточный сектор», — подумала девушка, все еще не сводя глаз с конвульсивно согнутых пальцев командозы. Она все смотрела на эти пальцы, и ей было страшно. С особенной ясностью она вспомнила о минувшем вечере, и теперь ей казалось недостижимым, утраченным навеки то блаженное настроение, которое владело ею, когда она шла, опираясь на руку совсем чужого ей и все–таки более близкого, чем все эти люди, Рихарда Баума. Он был как бы последней живой нитью, протянутой от Эрики Штальберг в далекий Будапешт, — теперь эта ниточка оборвалась.

— Вы могли бы не волноваться и не бояться, — «резко сказала Эрика, с отвращеньем глядя на свою родственницу, — ведь контракт подписан.

Она вошла в свою комнату и плотно затворила двери.

Глава двенадцатая

Вот, значит, какая она, эта Америка. Да, зрелище внушительное, запоминающееся на всю жизнь. Когда подплываешь к Нью–Йорку, кажется, будто из воды высокими скалами вздымаются небоскребы острова Манхэттен. Земли еще не видно, до нее плыть несколько часов, но уже видны вдали гигантские здания, которые словно кричат; «Смотрите, какие мы высокие и могучие, где в мире вы можете увидеть что–либо подобное?» Впечатление богатства и могущества страны, в которой вырос такой город, не покидает приезжего и позже, при виде улиц, реклам и магазинных витрин. Рекламы кричат: «У нас все самое лучшее, самое красивое, самое дешевое! Такого нет нигде в мире!» И этому невозможно не поверить, это непрерывно вдалбливают в ваше сознание тысячами способов на всех перекрестках. От этих назойливых слов никуда не спрячешься, они лезут в уши и повторяются в сотнях вариантов. Попробуй тут не поверить!

Реклама подтверждается действительностью. Плати деньги — и будешь иметь все, от модных туфель до многоэтажного небоскреба, все будет твоим, только плати, плати, плати… Купить здесь можно все, все продается, и, если верить рекламе, даже не очень дорого.

Вот так же купили и Эрику Штальберг, еще раз доказав непреодолимую силу доллара, и никакие протесты не помогут, — все правильно и законно, все указано в контракте и скреплено красной сургучной нотариальной печатью.

Когда вспомнишь об этом, не хочется жить. Эрика вышла на балкон и посмотрела вниз. Там, четырьмя этажами ниже, плыла широкая, заполненная людьми, забитая машинами, извилистая улица. Если посмотреть с балкона направо и налево, то не увидишь ни начала ее, ни конца — все скрывалось где–то за сизым автомобильным дымом, едким облаком окутывающим весь город, за далекими перекрестками, где вспыхивают то зеленые, то красные огни светофоров, за сумятицей крикливых, надоедливых реклам.