Стадия серых карликов

У зама секретарша дворняжью службу несла халатно, совсем отсутствовала на месте, и Аэроплан Леонидович без помех прорвался к нему. Зам — небольшой, кругленький человечек, с беззащитной лысинкой, своего рода корочкой на сдобном каравае, который только что из печи — наслаждался чаем и крохотными сухариками. Штука за штукой брал с бронзового, индийской работы подноса, бросал в рот, млел от испарины, надеясь, что горячий чай поможет справиться с жарой, поскольку третий кондиционер за две недели у него вышел из строя. Появление неожиданного гостя никак не входило в его производственную программу на столь жаркий день, и поэтому он застыл с набитым ртом, напоминая собой сурка, замершего при опасности перед тем, как юркнуть в норку.

— Мое фамилье — демократье, а Около-Бричко — псевдоним! — нанес сильнейшее впечатление Аэроплан Леонидович бедному заму, поперхнувшемуся сухариками от такого неслыханного зачина. Что и говорить, великий автор не стал мелочиться, а тем более деликатничать в отношении прав другого сочинителя, признавшегося печатно, что его фамилия — Россия.

На подносе лежала маленькая пачечка вафель в блеклой, словно не раз уже использованной упаковке, и с ядовито-зеленым предостережением «Ананасные».

— А-а! — восторжествовал Аэроплан Леонидович, как бы уличая хозяина кабинета в чем-то очень постыдном. — Ешь ананасы, рябчиков жуй?! День твой последний приходит, — и тут он сделал на целых две секунды паузу, чтобы выдать бессмертный неологизм, — бюржуй!

Жаль, в кабинете норка, в которую можно было бы юркнуть, не предусматривалась. Но там, где у зама когда-то находилась шевелюра, по розовой коже складками прошлась волна возмущения — и это при том, что он, как номенклатурный кадр, в последнее время с оскорблениями в свой адрес, в качестве одного из восемнадцати миллионов, попривык (странно, однако при упоминании такого количества чиновников в стране к нему почему-то привязывались слова из песни: нас оставалось только трое из восемнадцати ребят…), но рябчики, простите… Они, эти рябчики, возмутили его до дна души. Он отведывал их только один раз в жизни, давно, когда его перевели из печатников в мастера, тогда он лишь выходил на позорный путь служебной карьеры, и было это лет пятнадцать назад в кафе то ли «Охотник», то ли в «Избе рыбака», где подавали салат со странноватым названием «Причал» и напиток «Гарпун». Ну и рябчики — темные, тощие тушки, махонькие, словно их кто-то уже объел, а обсосать поленился. К тому же, они были с вонцой, но, тем не менее, еще в те, застойно-застольные времена, по нынешним коммерческим ценам — там явно обгоняли время, называя грабеж средь бела дня таким невероятным экономическим явлением, как встречный план. После отравления рябчиками будущий замдиректора две пятилетки и цыплят табака избегал, ибо его пищеварительная система при соприкосновении с любым летающим или водоплавающим мясом бунтовала столь бурно, что удаляться от туалета более, чем на десять метров, было рискованно для общественной морали и собственного авторитета.

— Вы, собственно, по какому вопросу? — сухо и официально спросил зам, прислушиваясь к подозрительному бурлению в собственном желудке.

— Пришел вас корчевать до основанья, мучителей людей и светлых их идей…

— Прошу поконкретнее, — поморщился зам и, не дожидаясь ответа, поскольку и так было ясно, что к нему забрела творческая индивидуальность, заторопился: — Вы что — автор? Не по моей части. Я зам по производству, идите к директору, главному редактору, их у нас еще не сократили.

Бедный зам хотел посоветовать посетителю обратиться и в редакции, но промедление грозило ужасными последствиями, а бежать надо было в другой конец коридора.

— Позвольте, куда же вы? — закричал вдогонку Аэроплан Леонидович.

— На заседанье… — последовал сдавленный, весьма экономный на эмоции ответ.

«Убег стервец, рванул так, что и чай не допил», — размышлял автор, отмечая с удовлетворением, что теперь у него есть все самые веские основания обращаться в любой Куда следует. (Разумеется, несчастный зам не знал и не мог об этом даже догадываться, что сегодня Аэроплану Леонидовичу и Ивану Петровичу сам Великий Дедка уделил достаточно внимания, а ему предписал метеоризм самой безотлагательной категории. Публикатор.)

Глава тридцать третья

Богатейший опыт имения дела с различными Куда следует свидетельствовал: ехать туда надо при письме. Жалоба или заявление были в любом Куда следует главным действующим лицом, поскольку являлись документом, а заявитель, пусть даже это будет такой гигант жалобного дела, как Аэроплан Леонидович Около-Бричко, фактически никем. С документом на Руси всегда были шутки плохи, а после принятия пулеметной очереди постановлений по улучшению работы с жалобами и письмами трудящихся, каждый из них теперь регистрировался, получал номер и ровно месяц для рассмотрения. Заявитель как бы состоял при своем документе, без бумажки он — ноль, без нее с ним поговорят, посочувствуют, успокоят, даже что-то могут пометить в записной книжке или в перекидном календаре и пообещать, но на том вопросу конец — гуляй, Вася!

Все Куда следует работали по этому методу, а их развелось великое множество не только по территориальному, но и по отраслевому принципу, не только по вертикали, но и по горизонтали, с учетом якобы разных интересов. Какой же это Куда, если он вовсе не туда? Раньше Куда следует было ГПУ или НКВД — и никакой путаницы, приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Теперь же выбор был богатейшим, но ни один Куда следует не был окончательным, потому что над каждым стоял вышестоящий, над ним еще выше, и еще, что сообщало системе стройность, а в сочетании с общественными новообразованиями возникло вообще ощущение беспредельной перспективы и демократичности. Причем из любого Куда следует жалоба непременно спускалась-пересылалась в более компетентный, из него — в еще более компетентный, пока, наконец, не поступала на рассмотрение тому лицу, как наиболее компетентному, на чьи действия и была написана. Сколько раз в высоких постановлениях осуждалась подобная практика, но…

Аэроплан Леонидович как-то задумался над всем этим со всей серьезностью и ответственностью, на которую был способен.

Неразрешимой до него проблеме упорядочивания работы с жалобами и предложениями гражданин Около-Бричко посвятил весь 47-й «Параграф бытия». Надо ли сомневаться в том, что он ее решил? Просто и, как всегда, оригинально: каждому гражданину по достижении возраста 16 лет выдавать личную книгу жалоб и предложений, то есть жалопред, который надлежало всегда иметь при себе и предъявлять для внесения соответствующих записей всем любым гражданам, а также должностным лицам. Предлагалось также широко развернуть всенародное социалистическое соревнование за звание «Гражданин образцового содержания», создать сеть штабов-комиссий по дальнейшему его разворачиванию, для подведения итогов и принятию должных мер. Граждане образцового содержания имели право на ношение соответствующей бляхи с личным номером и поощрялись правом внеочередного обслуживания во всех органах управления. Десять лет непрерывной образцовости, по замыслу великого перестройщика, должны были давать право на внеочередную очередь для получения квартиры, а двадцать пять лет — право на десятипроцентную прибавку к пенсии, а также на внеочередное обслуживание во всех торговых точках, включая и спекулянтов.

Демократия, рифмовал Аэроплан Леонидович в 47-м параграфе, сиречь власть народа. Очередная, как ей и положено, высшая стадия, а не мера, где демос вовсю властвует. А демос-то над кем властвует? Неужто над самим собой? Да и в слове самом: демо и кратия — что корень, а что приставка? А в бюро и кратия?

Иногда у Аэроплана Леонидовича случался какой-то сбой программы, и он начинал мыслить и поступать довольно здраво, что являлось исключениями в его яркой деятельности. Так происходило и теперь, быть может, не без интриги Великого Дедки. Вообще-то рядового генералиссимуса давно интересовало то обстоятельство, что по демократической схеме большинству положено диктовать волю меньшинству. Так повелось с Древней Греции, где, все помнят, за исключением некоторых американских президентов, была изобретена демократия, которая не распространялась на рабов. А их, рабов, было гораздо больше, чем демократов-рабовладельцев. Не потому ли демократия — это нечто другое, чем плебсократия? Не поэтому ли, не взирая на тысячелетия борьбы большинства против меньшинства, оно, коварное и подлое меньшинство, неизменно брало власть в свои руки, и чем крепче держало ее, чем беспощаднее было руководящее меньшинство, чем утонченнее олигархия, тем громче раздавались восклицания, что сие и есть истинная демократия и высшие пределы всякой справедливости? Да известны ли вообще подлинно демократические общества во всей истории человечества?

Сбой в программе Великий Дедка устранил, и рядовой генералиссимус задумался над тем, что тезис об отсутствии в истории человечества подлинно демократических обществ едва не затащил его в стан врагов перестройки. Он безжалостно вымарал его и подходы к нему из 47-го параграфа, поскольку такие рассуждения лишали всякой перспективы наше передовое общество и заодно все прогрессивное человечество. Только жалопред мог спасти и одемократить нас и все ретивое-прогрессивное. Только с его помощью можно было бы поставить все дело демократии на подлинно научную основу, избавив ее от митинговости и неорганизованности, от гласности ради гласности, то есть от многогласия взамен многоделанья. С жалопредом никакого бюрократизма, указание в момент своего рождения поступает исполнителю. Каждый является начальником, не каким-то там рядовым генералиссимусом пера, а как бы генеральным секретарем всего человечества, и в то же время — подчиненным каждого. И учет полнейший, как и положено, при истинном социализме. Чтоб с демократией не происходило никакой усушки, утруски или так называемой естественной убыли, план по которой постоянно перевыполняется на любой товарной базе от Москвы до самых до окраин.

Нетушки, демократия должна быть железная, иначе опять взятки — по чину и не по чину, опять бюрократия, опять несоциальная справедливость и социальная несправедливость, опять привилегии — словцо-то с туманно-секретным при… Вот это самое при надобно укоренить в жэке, точнее при жэке, независимо от того, как нынче контора называется — жэкэу, дэз или мэз. И поскольку и первый, и второй граждане-демократы должны будут вне всякого сомнения свои дела по развитию подлинной демократии ставить на учет и в конце каждого квартала отчитываться об отданных и полученных указаниях перед специальной авторитетной комиссией (желательно из старболов, лучше них никто в комиссиях не сработает), то все привилегии следует незамедлительно и адресно-целевым назначением направить в их распоряжение — для пущей демократизации процесса, который пошел, и для максимального приближения его к месту жительства.