Стадия серых карликов

Поэма «Товарищи граждане образцового содержания» одним лишь своим названием искорежила лицо Ивана Где-то — можно было подумать, что не поэтическое произведение принес ему рядовой генералиссимус, а стал сверлить бормашиной челюсть. «Не по литературному ведомству, — сказал этот привереда. — Может, министерство коммунального хозяйства заинтересуется или внутренних дел для работы с особо опасными рецидивистами в порядке, так сказать, общественного надзора, или в институте животноводства усмотрят тут что-то родное — ищите и обрящете, авось кому и пригодится… Но к литературе это не имеет ни малейшего отношения». А рифман какой, хотел спросить Аэроплан Леонидович, но не счел нужным мелочиться в глобальной войне против Ивана Где-то.

Разумеется, он написал жалобу-фельетон в известную центральную газету для принятия, мягко выражаясь, зубодробительных мер к литконсультанту. Но в газете вместо него выступил известный публицист на тему о трудовых традициях и династиях, упомянул об интересном предложении товарищей Около и Бричко из Кзыл-Орды и Чернигова соответственно все-таки учредить трудовой паспорт, взять под контроль всех летунов, наносящих народному хозяйству огромный вред. По мнению публициста нравственным был только труд — вероятно в нем жил отзвук тоски крепостников, не приветствовавших освобождение крестьян в 1861 году, и он был одним из их последователей, которые отыгрывались в последние десятилетия на так называемом закреплении молодежи на селе. Самая нравственная форма организация труда для таких — каторга, самая высоконравственная общественная формация — рабовладельческий строй.

Обновительно-перестроечная идея насчет личной книги жалоб и предложений, с доходом гласности и демократии до каждого, до неузнаваемости испохабленная знаменитым публицистом, совершенно не заинтересовала современников — никто не догадался о бездне тотального демократизма в предлагаемом новшестве. И тогда Аэроплан Леонидович решил доказать эффективность жалопреда, поставив процесс создания кляуз на глубоко научную основу.

Пытливым умом он давно заметил: каждой жалобе и многим предложениям предшествует бурная стычка с каким-нибудь форменным безобразием. Человек находится под таким сильным впечатлением, так возмущается, что соображает мало, если соображает вообще, и вот в таком состоянии приступает к творческому процессу. А Около-Бричко нашел способ, чтобы бурная эмоциональная энергия превращалась сразу в интеллектуальную. Для этого он составил списочек наиболее несомненных сентенций, метких выражений, выдержек из знаменитых фельетонов, цитат из классиков и теоретиков, а также из докладов и речей всемирно-исторического значения, вплоть до притч и анекдотов. Варьируя все это, можно было накатать лихую, неотвратимую «телегу» на любого бюрократического (демократического) деятеля.

По расчетам новатора емкость этого варианта жалопреда была чудовищной — с его помощью можно было составить что-то около 150 в 149 степени доносов, то есть этого количества хватало и на все разумные существа еще неоткрытых и не присоединившихся к нам инопланетных цивилизаций.

Но и это не оценило общество, в котором пишется больше кляуз, чем во всех остальных государствах, вместе взятых? Опомнится ли когда-нибудь это общество? Ведь с помощью метода рядового генералиссимуса пера можно было жаловаться на кого угодно и на что угодно, почти не задумываясь, чтобы все сэкономленные умственные и нервные ресурсы бросить на ускорение и перестройку!

В этой истории Аэроплан Леонидович, между прочим, смотрелся не только как заядлый прораб, рационализатор и перестройщик самой перестройки, но и как возрождатель забытых народных традиций. Он возвращал народным массам способ писания по трафарету прошений, любовных посланий, которыми кормились грамотеи на ярмарках — оттуда дошли до нас «во-первых строках своего письма» в качестве зачина и «жду ответа как соловей лета» в качестве концовки и прочая эпистолярная лепота.

Надо ли распространяться о том, насколько достойно Иван Где-то был разоблачен с помощью жалопреда? Ограничимся лишь голым перечислением: ему вменялось в вину злостное сопротивление демократизации в издательском деле, нежелание предавать гласности произведения замалчиваемых народных талантов, административно-командный стиль, бюрократизм, черствость, хулиганство, использование служебного положения в этих целях. Высказывалось обвинение в том, что он явно против хозрасчета, арендного подряда, строя цивилизованных кооператоров и, что особенно возмутительно, против повышения цен на продовольствие, одежду, обувь, книги, лекарства, горюче-смазочные материалы, электроэнергию, лекарства, транспортные услуги, стройматериалы, на что угодно, и даже на спиртные напитки — и вообще!

Глава тридцать четвертая

Не раз и не два за последние двое суток участковый инспектор Триконь подходил к запертой двери гражданина Около-Бричко и требовательно названивал. Герою героев в глазок было видно, как Василию Филимоновичу не терпится, как он, бедняга, утирает, сняв фуражку, лоб. Не чувствуя за собой никакой вины, Аэроплан Леонидович не откликался на звонки и продолжал работать по-творчески.

Но когда рядовой генералиссимус изготовил по новейшей технологии «телегу» на Ивана Где-то и любовался собственным изделием, перечитывая его вновь и вновь, участковый развил за дверью бурную активность.

К нему присоединилась дама в белом халате, никогда не бывавший трезвым домовый слесарь с инструментальным ящиком в руке, еще какие-то личности шоферской внешности– должно быть, дружки покойного Степки Лапшина, приехавшие на похороны. Совершенно неожиданно перед глазком промелькнуло лицо поэта, редактора и литконсультанта — иссиня-желтое и злое. Быстрым разумом Аэроплан Леонидович разгадал все намерения и желания, скопившиеся за дверью. Триконю надо было провести обследование и дознание, дама в белом намеревалась спасти его, Около-Бричко, жизнь. Слесарь готов был сокрушить дверь, чтобы потом починить ее, но уже за деньги жильца. Личности шоферской внешности, судя по их решительным и принципиальным физиономиям, согласились стать понятыми при вскрытии квартиры, чтобы при удобном случае вздуть виновника смерти их дружка. («Виновника?» — кольнула мысль.) Ну а Ивана Где-то не обмануло чутье — произведение на него готово.

«Если не виноват, то чего прячешься? — покалывала мысль. — Разве кто-нибудь из них поймет, что человек закрылся ради работы по-творчески? Особенно Иван Где-то… А ведь войдут, взломают дверь…»

На площадке все громче раздавались нетерпеливые и решительные голоса. Некоторые с угрозой — разве мог знать несчастный Аэроплан Леонидович, что кикимора в морге заменила формулу спирта в Степкиных анализах, что Василию Филимоновичу надо было определяться в отношении рядового генералиссимуса. Поскольку на стаканах имелись его отпечатки пальцев, хотя бы выяснить, кто он: просто собутыльник, убийца или тоже жертва?

В дежурной службе Президиума Великого Веча Доброжилов завыли, затрещали, замигали всеми земными и неземными огнями сирены и датчики боевой тревоги. В мгновение ока собрались лучшие домовые-аналитики, просчитали ситуацию, нашли решение и дали команду ПДК Борьбы 124-а.

Команда прошла в тот момент, когда слесарь зазвякал инструментом, и под эти звуки Аэроплан Леонидович опустился на колени рядом с кроватью, намереваясь нырнуть под нее и притаиться там за огромными чемоданами, набитыми сериями «Параграфов бытия». В крайнем случае — крушить головы агрессоров знаменитым бордюрным камнем из собственного музея.

Как только он сунул голову под кровать, как тут же оказался перед пятиэтажным зданием на одной из центральных площадей столицы. Как ему удалось перенестись в центр Москвы, стоять перед входом необходимого Куда следует, читатель, надеется публикатор, не станет настойчиво интересоваться, понимая, что это доброжильская тайна.

В любое министерство Аэроплан Леонидович проникал без звука — в том смысле, что охрана всегда принимала его за своего, никогда не требовала показать документ вразвернутом виде. В этот Куда следует он, разумеется, похаживал и знавал, на каком этаже и в каких кабинетах руководят изящной словесностью. «Вот эта улица, вот этот дом», — по неизвестной причине вдруг замурлыкал Аэроплан Леонидович, распахивая дверь нужного кабинета.

Рядовой генералиссимус, как известно, индивидуум бесстрашный, но тут ситуация требовала не мужества, а понимания. Но какое понимание может быть, если он пришел жаловаться на Ивана Где-то, открыл дверь и… Увидел, конечно, не Ивана Где-то, на кого принес жалобу, потому что это было бы уж слишком, а своего родного нача-99 Толика собственной персоной — за своим столом, с теми же телефонами, и Лану!

Аэроплан Леонидович был, разумеется, озабочен странными явлениями, когда не только общественные процессы размочаливаются и завихряются, как им якобы вздумается, но и в штатно-кадровой политике стало твориться нечто умопомрачительное. Каким невероятным образом отдел-99 внедрился в этот Куда следует, причем без малейшего соблюдения принципа отраслевой ведомственности? Ведь одно дело Минтрямнибумбум, а совсем другое — словесные департаменты. «Нечаянно забрел в свой НИ-НИ?» — всполошился он, потому что надо было, по крайней мере, находиться час без сознания, чтобы входить в здание в центре, а опомниться чуть ли не возле кольцевой автодороги.