Сталин и ГРУ

После зловещего февральско-мартовского пленума ЦК наступило временное затишье. В НКВД готовились, собирая «компромат» на военных, в военном ведомстве, сжавшись и втянув голову в плечи, ждали очередного удара «карающего меча» пролетариата. Ждали и в Разведупре, отлично понимая, что выгнанные Артузов и Штейнбрюк — это первые ласточки, за которыми последуют многие другие. Очень неуютно чувствовал себя и начальник Разведупра Урицкий, понимая, что и он ближайший кандидат на вылет из разведки со всеми вытекающими отсюда последствиями. И старался как-то оправдаться, выгородить себя.

2 апреля 1937 года он написал доклад наркому о состоянии дел в Управлении. Положение в центральном аппарате военной разведки было очень тяжелым. Достаточно прочная конструкция, после того как из нее выдернули два основных блока (уволили Артузова и Штейнбрюка), дала трещины и начала постепенно разваливаться. Урицкий в своем докладе говорил о нехватке опытных командных кадров, понимая, что все подобные назначения вне сферы его компетенции. Он писал, что третий месяц нет начальника первого отдела. Этим отделом руководил заместитель Штейнбрюка полковник Стефан Узданский. Отмечал также, что начальники основных немецкого и польского отделений отдела «молодые, неопытные люди».

Анализируя обстановку во 2-м (восточном) отделе, Урицкий писал, что начальник отдела корпусный комиссар Карин тяжело болеет и требует освобождения от должности. В отделе не было также обоих заместителей — по агентуре и информации. Урицкий писал, что «т. Борович сейчас за рубежом, подлежит откомандированию из Разведупра — слишком тесно был связан с Радеком». Он также писал, что врид начальника отдела внешних сношений комбриг Мацейлик не справляется с работой и его необходимо заменить. Общий вывод в докладе был неутешительный: «В результате работа 1 и 2-го отделов разваливается. Я работаю третий год без отпуска, систематически недосыпаю, начинаю определенно выдыхаться, а условия работы все больше усложняются. Прошу Вашей помощи». В конце доклада Урицкий предлагал наркому получить санкцию ЦК на возвращение из Наркоминдела полкового комиссара Аскова — «НКИД за него цепляется, отдавать не хочет. Нужна санкция ЦК. Прошу подписать проект письма т. Андрееву». На должность начальника первого отдела Урицкий предлагал назначить комдива Горева, возвратив его из Испании, а на должность начальника отдела внешних сношений — комбрига Орлова, военного атташе в Германии. Из этих предложений ничего не вышло. Нарком отклонил все кандидатуры. Горев, Мацейлик и Орлов до осени 1937 года продолжали работать на своих постах.

В конце апреля была решена судьба еще одного крупного разведчика бывшего начальника агентурного отдела и помощника Берзина Бориса Мельникова. После года работы в Разведупре он был переведен в ИККИ на должность заведующего службой связи. Вполне естественно, что когда весной 37-го начался разгром руководства Коминтерна, то под удар в первую очередь попали сотрудники именно этой службы во главе со своим руководителем. 28 апреля нарком Ежов направил Сталину спецсообщение о Мельникове. В этом документе была собрана вся информация, которую удалось накопать о нем и тех сотрудниках, с которыми Мельников работал. Ему вменялось в вину то, что во время двукратного пребывания в японском плену он якобы выдал коммунистов, находившихся в Китае, а с приходом на работу в ИККИ окружил себя эмигрантами, вернувшимися в Союз из Харбина, которых хорошо знал по своей работе на КВЖД в 20-е годы и которых в НКВД считали «подозрительными по шпионажу». Приписали ему и то, что в 1924 году он примыкал к троцкистской оппозиции, а также моральное разложение в виде дорогостоящих попоек с женщинами. Собрав такой «букет» обвинений, Ежов просил разрешения у Сталина на арест Мельникова.

Генсеку ареста только одного Мельникова показалось мало, и на первой странице спецсообщения он наложил резолюцию: «Т. Ежову. Мельникова и «окружение» надо арестовать. Ст.». Об этом тут же сообщили Ежову, и участь заведующего службой связи и его ближайших сотрудников была решена. Выбить из него «признательные» показания было уже делом техники. Через две недели после ареста он уже подписывал все то, что ему подсказывали следователи, признаваясь и в шпионаже в пользу Японии, и во всех остальных грехах. Очевидно, по такой же схеме собирался компромат и на таких крупных разведчиков, как Артузов, Штейнбрюк и Карин. Без санкции Сталина Ежов, конечно, не решился бы на их арест.

На партийном собрании Разведупра 19 мая 1937 года Урицкий жаловался, пытаясь оправдаться и как-то выгородить себя: «Я беру слово не для того, чтобы преуменьшать наши недочеты. Я беру слово для того, чтобы конкретно разобрать причины наших больших недостатков. Наша парторганизация очень много проморгала и пропустила как в изучении людей, так и в их использовании. Я хочу остановиться на некоторых причинах, мешающих нашей работе. Работавший у нас Артузов, который руководил специальной работой, допускал много безобразий, давал непартийные установки, мешал нам…» Попытка оправдать себя и свалить все на уже отсутствующего зама выглядела не очень убедительно, и он решил попробовать оправдаться: «Теперь дело не только в том, чтобы наказать виновных. Работаю я в разведке всего два года. Дело очень ответственное. Причины, почему я пришел в Управление, всем известны. Это были причины прорыва. И те люди, которые остались здесь, должны были мне помочь. Я пришел сюда, и здесь были люди, которые мне мало помогали. Разведчики мы все вместе с вами плоховатые…» Но весной этого страшного года такие самокритичные выступления уже не помогали. Тем более что на этом собрании начальника Управления вывели из состава партбюро. И это, очевидно, был первый случай в истории Управления. Добиваясь у Ворошилова, а через него и у Сталина изгнания Артузова из Управления, Урицкий рубил сук, на котором сидел. После ухода такого опытного и квалифицированного зама неопытность, некомпетентность и дилетантизм нового руководителя военной разведки выявились в полной мере. Новый зам, чекист Александровский, ничем не мог помочь своему начальнику, будучи таким же дилетантом в разведке, как и Урицкий, и, очевидно, это стало ясно Ворошилову, а через него и Сталину.

Хотя в архивах до сих пор не нашлось каких-либо документальных доказательств, но можно не сомневаться, что разговоры между членами Политбюро Сталиным и Ворошиловым о некомпетентности начальника Управления, конечно, были. Для Сталина в мае 37-го было уже очевидно, что он совершил ошибку, поменяв мастера разведки Берзина, несмотря на все его недостатки, на дилетанта Урицкого, фамилию которого ему наверняка и подсказал нарком обороны. А Сталин был из тех людей, которые, совершив ошибку, всегда старались ее исправить. Очевидно, для него в конце мая было уже ясно, что на посту начальника военной разведки может быть только Берзин. Возможно, свою роль сыграло и то, что в январе 1937 года он был награжден высшей наградой страны — орденом Ленина. Никакой другой подходящей кандидатуры в то время не было. Поэтому и была отправлена в Валенсию шифровка Берзину — немедленно сдать дела комдиву Штерну и выехать в Москву.

Репрессии в аппарате военной разведки начались в мае 37-го. По неполным данным, в основном по справочнику «ГРУ. Дела и люди» было арестовано 17 человек старшего и высшего командного состава. В этот список попали и те командиры, которые в свое время работали военными атташе в разных странах и состояли в кадрах Управления, но к моменту ареста занимали крупные посты в центральном аппарате Наркомата обороны. Это комкоры Восканов, Геккер, Левичев, Лонгва, Петренко-Лунев, корпусные комиссары Артузов и Карин и помощник Урицкого Абрамов-Миров, а также бывший заместитель Берзина Борис Мельников. Были также арестованы и военные разведчики рангом пониже: бригадные комиссары Семенов и Янель, комбриги Боговой и Клочко. Это немногие из печального списка отправленных на Лубянку. 21 мая на совещании в Разведупре выступил Сталин. Он заявил о том, что «разведуправление со своим аппаратом попало в руки немцев», и дал установку о роспуске агентурной сети. Оценка деятельности военной разведки была дана на самом высоком уровне, и для руководства НКВД этих указаний было достаточно, чтобы начать подготовку к уничтожению руководящих кадров Управления.

2 июня 1937 года Сталин выступил с большой речью на расширенном заседании Военного Совета РККА и опять говорил о разведке: «…Нужно проверять людей — и чужих, которые приезжают, и своих. Это значит, надо иметь широко разветвленную разведку, чтобы каждый партиец и каждый непартийный большевик, особенно органы ОГПУ, рядом с органами разведки, чтобы они свою сеть расширяли и бдительнее смотрели.

Во всех областях разбили мы буржуазию, только вот в области разведки оказались битыми, как мальчишки, как ребята. Вот наша основная слабость. Разведки нет, настоящей разведки. Я беру это слово в широком смысле слова, в смысле бдительности, и в узком смысле слова, также в смысле хорошей организации разведки. Наша разведка по военной линии плоха, слаба, она засорена шпионажем. Наша разведка по линии ГПУ возглавлялась шпионом Гаем, и внутри чекистской разведки у нас нашлась целая группа хозяев этого дела, работавшая на Германию, на Японию, на Польшу сколько угодно, только не на нас. Разведка — это та область, где мы впервые за 20 лет потерпели жесточайшее поражение. И вот задача состоит в том, чтобы разведку поставить на ноги. Это наши глаза, это наши уши…»

Вот такие мысли были высказаны генсеком о работе разведки. И так ему представлялась ее работа в будущем. Хотелось бы отметить, что Сталин не только высказывал свое мнение о работе разведки на больших совещаниях. Он внимательно читал протоколы допросов арестованных крупных военачальников, с которыми его знакомил Ежов. И в этих протоколах мелькала фамилия Берзина. Так, еще 4 июня, за несколько дней до нового назначения Берзина, Ежов представил Сталину протокол допроса комкора Лапина, арестованного как участник военно-троцкистского заговора. Ознакомившись с протоколом, Сталин отметил несколько вопросов, которые нужно было задать Лапину. Его интересовало:

«…2) Состоял ли в заговоре Берзин, который перенял от Таирова разведорганы на Дальнем Востоке? 3) Продолжает ли Таиров подрывную работу в МНР?.. 6) Как обстоит дело с окружной войсковой разведкой на Украине, в Белоруссии, в Ленинграде? Не связывала ли она троцкистов с Польшей так же, как наша разведка на Дальнем Востоке связывала троцкистов с японцами».

В начале июня Берзин вернулся в Москву. Конечно, привез с собой документы немецкой и итальянской разведок, которые удалось добыть в Испании, привез ценнейшую информацию о положении в этой стране. Привез и предложения советских советников об усилении помощи Испанской Республике. Обо всем этом нужно было докладывать наркому, отчитываясь о проделанной работе. О дальнейшей работе не думалось. Как солдат партии, готов был принять любую должность в любом месте страны. Конечно, после удачной работы в «X», а награждение орденом Ленина говорило о том, что Сталин был доволен его работой, он надеялся, что на рядовую работу его не пошлют. Но и большой уверенности в том, что его вернут в разведку, тоже не было. У Сталина была отличная память, о таких крупных провалах, как копенгагенский, он не забывал. И Берзин знал об этом.