Сталин и НКВД

Выше говорилось, что резкое увеличение числа арестов в рамках «большой чистки» произошло в мае 1937 года. Тогда же удельный вес номенклатурных работников среди арестованных увеличился с 43 % до 61 %. Среди арестованных было много военных (маршал Тухачевский, командармы 1-го ранга Уборевич и Якир, командующие Белорусским и Киевским и военными округами. Командарм 2-го ранга А.И. Корк, комкор Б.М. Фельдман (начальник главного управления РККА о начсоставу), председатель Центрального Совета Осоавиахима Р.Э. Эйдеман и другие).

Вслед за этим произошло изменение в социологических характеристиках арестованных членов ЦК. Если в первой половине 1937 года преобладают т. н. «старые большевики», то с середины 1937 года среди арестованных преобладают те, кто выдвинулся при Сталине. Вряд ли эти два обстоятельства не связаны между собой. Скорее то, что среди арестованных номенклатурных работников преобладают военные, и одновременно среди арестованных членов ЦК доминируют люди «старые большевики» – разные стороны одного явления.

Вполне возможно, что обдумывая в 1936 г. «левый поворот», вождь еще не планировал «зачистки» ЦК, выбранного на XVII съезде. Однако, после майских событий его планы изменились. 22 мая 1937 года был арестован Тухачевский. Если заговор Тухачевского был сфабрикован, то это произошло либо по приказу Сталина, либо в результате провокации НКВД.

На мой взгляд, в конце мая – начале июня 1937 года Сталин искренне верил в то, что Тухачевский – предатель. В пользу этой версии, как мне кажется, во-первых, говорит то, что до самого конца 1936 года Сталин поддерживал маршала и сделал его первым заместителем Ворошилова. В литературе нередко говорится о ненависти и зависти вождя к Тухачевскому, но до начала 1937 года она не очень мешала карьере этого человека. Скорее, наоборот: Сталин спас Тухачевского от чекистов в 1930. А то, что он не очень любил этого человека, так кого Сталин любил и кому верил?

Во-вторых, суд над группой Тухачевского, Якира, Уборевича отличался от других московских процессов: над Зиновьевым и Каменевым в 1936 году, Пятаковым и Радеком в 1937 году и процессом над Бухариным 1938 года. Все остальные московские процессы были пропагандистским акциями, рассчитанными как на внутреннюю, так и на внешнюю аудиторию. Заключенные месяцами находились под следствием, их показания часто долго репетировались. Военных же арестовали и почти сразу расстреляли. Причем их судили закрытым судом. Иными словами, это была не пропагандистская, а политическая акция.

В-третьих, после ареста в апреле 1936 года группы Ягоды, Тухачевский неизбежно попадал под подозрение. Ведь следить за лояльностью руководства РККА должны были чекисты. Но если и Ягода, и Гай, и Молчанов, и другие оказались «правыми заговорщиками», то разве могли они разоблачить заговор военных? Так или примерно так должен был думать Сталин, ведь в его системе координат и Тухачевский, и Ягода – «правые». Именно поэтому в январе 1937 г. Тухачевского отправляют в длительный отпуск.

Спустя десятилетия В. Молотов поддерживал Сталина и давал Тухачевскому, в сущности, ту же оценку: «ненадежный». «Тухачевский – человек, который неизвестно куда поведет. Мне кажется, он повел бы вправо… Куда бы повернул Тухачевский, никому не известно… То, что он был не совсем надежным, – это безусловно». Хрущев также не сомневался в реальности заговора: «О Ворошилове тогда военные были очень невысокого мнения. Они его формально принимали, но все считали себя выше него. Так оно, видимо, и было… Арест Тухачевского я очень переживал. Но лучше всех из осужденных я знал Якира… С Тухачевским я не был близко знаком, но относился к нему всегда с уважением…Потом, когда сообщили о судебном процессе, я… ругал себя: «Как хорошо я к нему относился! Какое же я г., ничего не видел, а вот Сталин увидел». Что такое увидел Сталин, что не увидел Хрущев?

Как говорил Фриновский, «все правительство висело на волоске». Руководитель УНКВД Ивановской области В. Стырне, рассказывая Шрейдеру о заговоре, утверждал: «Не сомневайтесь, Михаил Павлович… дело чистое». Кстати, и сам Шрейдер, хотя и утверждает, что в душе сомневается в виновности Тухачевского, вслух говорит Стырне другое: «высказал свое негодование по поводу того, как могло случиться, что мы доверяли командование Красной Армии предателям, и если Тухачевский действительно шпион, то всех нас надо расстрелять, так как мы проглядели его» (выделено мной… – В. Н.). Можно, конечно, сделать акцент на других словах Шрейдера: «…если Тухачевский действительно шпион…». Но это не позволяет сделать другой его рассказ: «Вскоре вслед за арестом командующего Киевским особым военным округом Ионы Якира, застрелился начальник Главного политуправления Красной Армии Ян Гамарник… В это время в Иванове проходила партконференция, и я, как член секретариата, был в президиуме. После перерыва Носов, возвратившись в президиум и, видимо, только что узнав о самоубийстве Гамарника, со злобой сказал: Вот сволочь Гамарник, отпетый шпион и троцкист. Побоялся ответственности и застрелился. Не был бы виноват, не застрелился бы. Многим из нас, в том числе и мне, это, увы, казалось правдоподобным (выделено мной… —В. Н.)».

Начальник охраны Сталина Н.С. Власик в своих воспоминаниях тоже пишет о том, что доверял следствию по делу Тухачевского. Заместитель начальника ИНО НКВД Шпигельгляс летом-осенью в 1937 году вслух никаких сомнений в деле Тухачевского не высказывал, и даже наоборот, с горячностью утверждал обратное. В начале июля в Париже у Кривицкого был разговор с Шпигельглясом о деле Тухачевского. После спора об эффективности официальной пропаганды, советские разведчики перешли к существу дела, и Шпигельгляс провозгласил возбужденным тоном: «Они у нас все в руках, мы всех их вырвали с корнем…».

В реальность заговора верили и за рубежом. Нет смысла объяснять, почему руководство других коммунистических партий поддержало Москву. Но «Сталина поняли» не только коммунисты.

В 1938 году, обсуждая бухаринский процесс, фактически открыто поддержал обвинение Тухачевскому и английский лейборист Притт. Его свидетельства тем более казались заслуживающими доверия потому, что незадолго до того, как отправиться в СССР, он председательствовал на контрпроцессе по делу о поджоге рейхстага, организованном в Лондоне немецким коммунистом Мюнценбергом. «Первое, что произвело большое впечатление на меня как английского юриста, – писал Притт, – было свободное и непринужденное поведение заключенных. Все они хорошо выглядели… Судебный приговор и прокурор Советского Союза снискали себе добрую славу в крупных державах современного мира». Посол США в СССР Дэвис также поверил в реальность «заговора Бухарина-Рыкова-Ягоды», а значит и заговора военных. В дни суда Дэвис писал своей дочери: «Процесс показал все элементарные слабости и пороки человеческой природы – личное тщеславие самого худшего образца. Стали явными нити заговора, который чуть было не привел к свержению существующего правительства». Дэвису удалось убедить государственного секретаря США Хэллу принять его точку зрения, а «во время поездки в Англию [он] поделился своими соображениями с Черчиллем, после чего последний заявил, что Дэвис «открыл ему совершенно новый взгляд на обстановку». О своих московских впечатлениях Дэвис написал книгу, по которой в США был снят фильм «Миссия в Москву», в значительной части посвященный московским процессам».

Вне зависимости от того, что было на самом деле, «заговор Тухачевского» стал реальностью политической жизни нашей страны в 1937 г. Политики и внутри страны, и за ее пределами исходили из того, что «заговор был».

В литературе неоднократно упоминалось о «немецкой провокации» со ссылкой на мемуары Шелленберга. Вне зависимости от доверия к «фальшивке гестапо», из этих мемуаров следует, что немцы создали поддельные документы, будучи уверенными, что заговор реально был. Гейдрих получил от проживавшего в Париже белогвардейского генерала Скоблина сообщение о том, что советский генерал Тухачевский во взаимодействии с германским генеральным штабом планирует свержение Сталина. Следует помнить при этом, конечно, что на самом деле генерал Скоблин сотрудничал с НКВД. Иными словами, немцев в данном случае, «использовали втемную».

В работах 2008–2010 гг. я пытался показать, что «все не так как кажется» и мы имеем основания считать, что «информация Скоблина» была частью более сложной интриги Лубянки.

По мемуарам Кривицкого можно восстановить, как начальник ИНО НКВД А. Слуцкий создал материалы, «уличающие Тухачевского» в «фашистском заговоре». «Вброс» компромата должны были осуществить агенты ИНО, которые играли роль сотрудников абвера..

«Технологически» операция Слуцкого является повторением дела «Весна» и включает в себя все те же элементы: «крамольные разговоры» военных между собой, которые интерпретировались в контексте предоставленной иностранным отделом информации о «заговоре в РККА». Отличие только в том, что в 1930 г. источники ИНО были из Польши, а в 1937 г. – из Берлина и Праги. Затем информация ИНО усиливалась использованием агентов-двойников, в роли которого в 1937 году выступил генерал Скоблин. Затем с «пакетом документов» Ежов и Фриновский (как в 1930 г. Менжинский и Ягода) шли на доклад к Сталину и получали санкции на арест. Очень показательно, что одним из основных организаторов дела военных в 1937 г. был И. Леплевский, который ранее «размотал» дело «Весна». По мемуарам Орлова можно понять, что к Слуцкому был близок Борис Берман, видимо, в курсе всего был Сергей Шпигельглас.

Зачем нужна была им эта провокация? Зачем Слуцкий хотел скомпрометировать Тухачевского? В работе «Заговор Ежова» я пытался реконструировать позицию этого чекиста. Кажется, что начальником ИНО двигала верность революционному прошлому и вера в коммунистическую партию. По образному выражению троцкиста Мрачковского «еще не вытравили всю душу», при этом у Слуцкого не было особенных симпатий к Сталину и было понимание того, что в реальности второй половины 30-ых другого лидера у СССР нет.

О чем думали эти люди в 1936, что было их целью? Конечно, для этих людей главной угрозой оставалось перспектива буржуазного разложения власти, особенно опасная в условиях возможной внешней агрессии. Это в терминах того времени «правая» угроза, а не «левая». Иными словами, «левый поворот» вполне отвечал их настроениям. «Идейные чекисты» считали (подозревали? были уверены?), что Сталин причастен к убийству Кирова. Выше уже говорилось об опасениях, которые вызвал в их среде первый московский процесс: «Хотя верхушка НКВД связала свою судьбу со Сталиным и его политикой, имена Зиновьева, Каменева, Смирнова и в особенности Троцкого по-прежнему обладали для них магической силой (выделено мной. – В. Н.). Одно дело было угрожать старым большевикам по приказу Сталина смертной казнью, зная, что это всего лишь угроза, и не более; но совсем другое дело – реально опасаться того, что Сталин, движимый неутолимой жаждой мести, действительно убьет бывших партийных вождей».