Сталин и заговор Тухачевского

На улице повсюду охрана из войск НКВД.

«Все сидят в рядах амфитеатра отчужденно, подавленно. Нет обычных шуток и каких-либо разговоров. Организаторы заседания тихо ходят по ковровым дорожкам и разговаривают между собой шепотом». (С. 29.)

В президиуме сидят Сталин, Ворошилов, Калинин, Молотов, Жданов, Каганович, Ежов, Буденный, Блюхер. За боковыми столами — Смородинов, Хмельницкий, Штерн и другие сотрудники, близкие к Ворошилову, руководящие работники НКВД, секретари ЦК партии.

«Все в президиуме выглядели очень озабоченно, даже угрюмо, если не считать Ежова. Маленького роста, почти карлик, с квадратной головою, похожий на Квазимодо из „Собора Парижской богоматери“: он был суетлив, улыбчив и о чем-то перешептывался с сопровождавшими его генералами НКВД. Он победно оглядывал президиум и зал. Сталин в своем привычном френче, в сапогах и брюках навыпуск выглядел постаревшим с тех пор, как я видел его на заседании РВС в декабре 1936 г. в Доме Красной Армии. Он тоже не показывал признаков угнетенности, наоборот, имел уверенный, даже веселый вид. Он с заинтересованностью оглядывал зал, искал знакомые лица и останавливал на некоторых продолжительный взгляд. Что касается Ворошилова, то на нем, что называется, лица не было. Казалось, он стал ростом меньше, поседел еще больше, появились морщины, а голос, обычно глуховатый, стал совсем хриплым. Буденный с пышными усами носил, как всегда, благожелательную улыбку, а Блюхер был сверхозабочен, тревога сквозила во всех его движениях. Маршала Егорова в зале не было. Приглашенные разместились главным образом в передних рядах, прямо перед президиумом. Правда, первый ряд был пуст, его занимать избегали». (С. 30.)

Первым выступал Ворошилов. Он посвятил свою речь группе заговорщиков и собственному «ротозейству» и доблестным органам НКВД, сумевшим вскрыть тайное гнездо заговорщиков. Он призвал всех разоблачить преступников, других соучастников заговора, беспощадно уничтожить их и восстановить сильно поколебленную обороноспособность страны.

Затем начались выступления участников совещания: Дыбенко (а он только что виделся с Тухачевским в Куйбышеве!), маршала Блюхера, друга Гамарника, адмирала Орлова, Кучинского, бывшего начальника штаба Якира, Алксниса, тоже друга Гамарника, Осепяна, еще одного друга Гамарника, Кулика, будущего маршала, знаменитого кавалериста Городовикова, Мерецкова.

Все проклинали заговорщиков и требовали для них беспощадной кары. Они выражали свое возмущение коварством их преступной деятельности и заверяли в своей преданности партии и лично Сталину. Тодорский на первом заседании не выступал, а на второе и третье уже не явился».

«При всяком выступлении (они происходили с мест, без выхода на трибуну) Сталин внимательно слушал оратора, пристально смотрел на выступавшего, изредка попыхивая трубкой, а иногда вставал и прохаживался возле стола. Никаких бумаг перед ним не было, и я не замечал, чтобы он записывал что-либо. Реплики он давал редко. Замечания его были краткими. Так, во время выступления Мерецкова, когда тот клялся, что он ни в чем не виноват, Сталин сказал: „Это мы проверим“, а на его заявление доказать на любой работе преданность Родине, Сталин сказал: „Посмотрим“. Все время заседаний Сталина не покидала уверенность, приподнятое настроение и даже ироничная усмешка.

Молотов, Калинин, Каганович все заседание сидели молча, с сосредоточенным видом, тоже внимательно слушали и изредка о чем-то переговаривались между собой. Ежов, напротив, вел себя очень оживленно, он то и дело вскакивал со своего места. Уходил куда-то, потом снова появлялся в проходе, приближался к Сталину, шептал что-то ему на ухо, опять вскакивал и надолго исчезал из поля зрения. На лице его была квазимодовская усмешка и желание показать энергию и смелость действий. Иногда, выходя из зала, он забирал и всю команду своих помощников, которые плотно толпились у входа в зал; через час-полтора все вновь появлялись в зале, а Ежов снова шептался со Сталиным». (С. 31.)

В ходе первого дня заседания, прямо во время перерыва, люди Ежова хватали того или иного, на кого у них имелись компрометирующие материалы, и отправляли его на Лубянку. «Все мы понимали, что происходит, в кулуарах фамилии исчезнувших шепотом прокатывались волнами, но в зале все молчали, с ужасом ожидая, кто следующий».

«Все, как кролики, смотрели на Сталина и Ежова, все наэлектризованно следили за движениями Ежова и его помощников, толпившихся у входа, все следили за перешептываниями Ежова со Сталиным, все думали: „Пронеси, Господи!“ Над всеми царил дух обреченности, покорности и ожидания». (С. 31.)

«За первый день с покаяниями разного рода и заверениями в своей преданности выступили все самые знаменитые военачальники. Можно было бы заседание закрывать. И тут по залу пронеслись шум и оживление».

«В зал в очередной раз вбежал Ежов с кипой каких-то бумажек. Он подошел к Сталину, дал ему две бумажки, пошептался с ним, а затем с остальными бумажками подошел к входу в зал, к толпе своих помощников, которые удовлетворенно переговаривались друг с другом. Ежов передал своим агентам бумажки, и они начали разносить эти бумажки по рядам заседающих военачальников и давали каждому по две бумажки. Получил и я также две бумажки в пол-листа. Это оказались заявления Бухарина и Рыкова. Они были напечатаны на машинке и имели следующее содержание. Я помню их дословно. Вот они:

«Народному комиссару внутренних дел Н.И. Ежову

Ник Ив. Бухарина.

Заявление

Настоящим заявляю, что я готов давать показания о своей контрреволюционной деятельности.

Н. Бухарин, 1 июня 1937, Москва, Внутренняя тюрьма НКВД». (С. 31.)

То же — и от А.И. Рыкова.

Возбужденный и смеющийся Ежов торжествовал победу своих пыточных мастеров». (С. 31.)

Участники совещания вышли на улицу в состоянии совершенной прострации, не веря самим себе. Никто не подвергал сомнению то, что слышал.

«Откуда такая слепота? Если хоть чуть-чуть критически отнестись к протоколам, то „липа“ обнаруживается просто блистательно.

Все читавшие эти протоколы были слепые люди, они потеряли остроту зрения до 1937 г., они были изувечены культом личности, они не хотели думать, критиковать, анализировать. Они верили. И почти всем им пришлось вскоре подписывать такие же липовые собственные показания и идти на плаху.

Несмотря на грубость, невежество и очевидность обмана, постановка Ежовым спектакля военного заговора заворожила «стреляных воробьев» революционной борьбы и гражданской войны и опытных полемистов во внутрипартийных дискуссиях и оппозиции. Как кролики, они смотрели в змеиные очи великого вождя и смиренно ждали, когда их схватят и проглотят. Иначе, чем массовым обалдением, это состояние не назовешь». (С. 31-32.)

«В таком же духе прошел и второй день заседания. Над всеми царил дух обреченности, покорности и ожидания. В общем, из Свердловского зала после двух дней заседаний своим ходом вышло меньше половины высших военачальников Красной Армии, а другая половина под охраной ежовской команды оказалась уже на Лубянке». (С. 31.)

«Вернувшись в Ленинград, в академию, я ощущал полную опустошенность; дни за днями шли слухи, что новые и новые мои руководители и товарищи исчезают в неизвестности».

10 мая и сам К. Полищук тоже оказался арестован. Его заключили в ленинградскую тюрьму «Кресты». Начался для него собственный долгий путь хождения по мукам.

Таковы эти интересные воспоминания, имеющие большие достоинства: яркое изображение Сталина и его товарищей, колоритная передача духа времени, множество конкретных ценных деталей, определяющих ситуацию. Вместе с тем явственно видны недостатки. Автор несомненно грешит против психологии и фактов истории. Отметим эти моменты:

1. Смешно слышать, что во времена Сталина «не было конкретных случаев вредительства», что они-де не были «засвидетельствованы»! А кто их, собственно, должен «засвидетельствовать?! Сам диверсант, явившись для этого к нотариусу или в редакцию какой-то газеты? Но такого еще ни в одной стране мира не водилось, если не говорить о немецких разведчиках после Второй мировой войны, которую Германия проиграла, да еще о высокопоставленных предателях в СССР, разваливших страну! И потом, из чего это следует, что актов вредительства принципиально не было? Что же, прекратилась классовая борьба? Империализм стал ручным? Возлюбил вдруг коммунистов, своих заклятых врагов? Решил помогать им строить социализм? Распустил армии и разведки? Как будто нет! Вся история с 1917 г. (включая день сегодняшний) это доказывает! И очень характерно вполне откровенное признание-призыв официальной программы „Русской национал-фашистской революционной партии“, созданной в 1933 г. в США беглым деникинским офицером и „графом“ А. Вонсяцким: „Помните твердо, братья фашисты! Мы вредили, вредим и будем вредить“. (М. Сейерс, А. Кан. Тайная война против Советской России. М., 1947, с. 394.) Эта партия, как и многие другие партии буржуазного профиля, действовала в тесном контакте с немецкой и японской разведкой и снабжала их шпионской информацией, которую собирала в СССР.