Сталин. Миссия НКВД
Шрифт:
Берия считал, что МВД у него в руках и если даже захотят его арестовать, то кто же арестовывать будет? Обратятся к Кобулову, чтобы арестовать Берия, то он вместе с Кобуловым может арестовать раньше кого угодно. Он был убежден в этом. Но когда мы увидели, что дело имеем с провокатором, то у нас не было никакого разногласия и разобщения, на которое он надеялся. Мы обменивались мнениями друг с другом, спрашиваем: слушай, тебе нравится этот человек? Сначала некоторые удивленно смотрели и, наверное, думали: «А почему он задает этот вопрос, с какой целью?» Тогда мы продолжали: «Что ты смотришь так, ведь это провокатор, ты посмотри и сам убедишься, что это негодяй». После этого следовал ответ: «Да, это правильная постановка вопроса, принципиальная». Когда мы друг с другом поговорили, то оказалось, что мы все одного мнения. После этого мы организовали заседание Совета Министров, а членов Президиума ЦК, которые не входят в Президиум Совета Министров, пригласили на это заседание, а потом открыли заседание Президиума ЦК и там все выложили, прямо в лоб Берия сказали: ты провокатор, не коммунист и не был коммунистом, терпеть дальше не будем. И вот вы бы посмотрели на этого героя, как он сразу обмяк, а может быть, даже и больше.
Товарищи, принимая это решение, мы были глубоко убеждены в том, что Центральный Комитет правильно поймет нас и одобрит наше решение. Единодушного
Я считаю, что до поры до времени это хождение нам пользу приносило и было нужно. В четверг мы – Маленков, я и Берия – ехали в одной машине, хотя мы знали, что он интриган, что он меня интригует против Маленкова и против других, а главным образом против Маленкова. Прощается он, руку жмет, я ему тоже отвечаю «горячим» пожатием: ну, думаю, подлец, последнее пожатие, завтра в 2 часа мы тебя подожмем. Мы тебе не руку пожмем, а хвост подожмем.
Товарищи, с таким вероломным человеком только так надо было поступить. Если бы мы ему сказали хоть немного раньше, что он негодяй, то я убежден, что он расправился бы с нами. Он это умеет. Я об этом некоторым товарищам говорил. И когда мне сказали, что я преувеличиваю, то ответил: смотри, не будь чудаком, похоронит тебя, речь произнесет и табличку повесит: «Здесь покоится деятель партии и правительства», а потом скажет: «Дурак, покойся там». Он способен на это. Он способен подлить отраву, он способен на все гнусности. Мы имели дело не с членом партии, с которым надо партийными методами бороться, а с заговорщиком, провокатором, а поэтому нельзя было раскрывать себя. Мы считали, что если он узнает о том, что на заседании будет обсуждаться о нем вопрос, то может получиться так: мы на это заседание придем, а он поднимет своих головорезов и черт его знает что сделает, ведь мы имеем дело с авантюристом и провокатором. Поэтому надо было хорошенько продумать все эти вопросы. Обстановка такая создалась, что нельзя было иначе действовать. Ведь дело дошло до того, что если начальник МВД сообщит в ЦК о непорядках в органах МВД, то его считали «агентом» ЦК.
Теперь вы видите, какая была это «дружба» и чем она кончилась. Думаю, что нас правильно поймут члены партии. Теперь надо хорошо поставить работу, чтобы впредь не было ничего подобного. Во-первых, надо поставить в МВД честных людей, а во-вторых, усилить контроль партийных организаций за работой МВД.
Нужно отметить, что при решении вопроса о Берия все мы были единодушны – товарищ Маленков, товарищ Молотов, товарищ Булганин, товарищ Каганович и все другие товарищи. Я считаю, что эта операция, если так можно выразиться, не ослабит, а усилит руководство ЦК.
Могут спросить, а как в других странах будут оценивать это решение? Конечно, там узнают, даже если не опубликуем, то все равно узнают. Я убежден, что везде расценят это правильно. А в буржуазных кругах подумают: если они не остановились и арестовали Берия (а слава о его силе была), значит, характер есть.
Товарищи, я заканчиваю свое выступление. Мы твердо уверены, что никому не удастся свернуть нас с правильного пути, по которому идет наша партия, по пути, указанному Лениным и Сталиным. Теперь, после очищения от этой мрази и изъятия врага Берия, мы будет двигаться еще более уверенной и ускоренной поступью вперед к новым победам.
Изгнав Берия, мы, товарищи, стали еще сильнее. Хочу привести такую деталь. Когда перед заседанием товарищ Маленков сказал товарищу Ворошилову об этом деле, то товарищ Ворошилов, который является старейшим членом партии, бросился обнимать товарища Маленкова. При этом товарищ Ворошилов предупредил товарища Маленкова: «Тише, он подслушает». Тогда Клименту Ефремовичу сказали, что если и подслушает, то не успеет расшифровать. Мы его уже расшифровали. Вот какую обстановку он создал внутри Президиума! Бывало, другой раз кто-нибудь скажет: «Правильно, Лаврентий Павлович», а сам потихоньку плюнул. Разве можно такую обстановку заводить в партии? Теперь этого не будет. Будет коллективное руководство, настоящее, партийное руководство. Нужно, чтобы обстановка коллективного руководства была не только в ЦК, но и на местах до первичных партийных организаций включительно. Надо, чтобы регулярно проводились пленумы ЦК. Заседания комитетов партии, сессии депутатов трудящихся, и надо организовать их без парадности и шумихи, без парадной бессодержательной болтовни. Все это надо перестроить. Сила у нас большая. И чем лучше и глубже мы будем развивать внутрипартийную демократию, критику, чем мы лучше будем организовывать и привлекать массы к активному обсуждению нашей политики и всей нашей хозяйственной и политической работы, тем сильнее мы будем. Народ стеной стоит за нашу партию, идет уверенно за партией.
Товарищи, я заканчиваю уверенностью, что очищение от этого подлого предателя, провокатора будет способствовать еще большему укреплению нашего ленинско-сталинского руководства.
ИЗ ВЫСТУПЛЕНИЯ В. М. МОЛОТОВА
Товарищи, мы обсуждаем такой вопрос – вопрос о Берия, в отношении которого необходимо учитывать и особую обстановку последних месяцев, и особое положение Берия в качестве руководителя МВД, являвшегося вместе с тем одним из членов руководящего ядра.
Особенность обстановки, как тут товарищи говорили, заключается в том, что после смерти И. В. Сталина мы должны были продемонстрировать единство ЦК. Это было необходимо как с точки зрения внутренней, так и международной обстановки.
Особенность положения, в котором оказался Берия, также заслуживает серьезного внимания. Добившись поста руководителя Министерства, объединившего Министерство государственной безопасности и Министерство внутренних дел, Берия, как теперь видно, решил использовать аппарат Министерства в своих антипартийных и антисоветских целях. Становилось все яснее, что он настойчиво пробирается к захвату руководящего поста в правительстве. Решения о расстановке сил в Совете Министров и в ЦК, принятые в период мартовских дней, рассматривались им не больше как кратковременная, переходная стадия.
Его расчеты провалились. Всего через каких-нибудь три с половиной месяца он был разоблачен как предатель, как враг нашей партии и Советского государства. Но эти три с половиной месяца заслуживают особого внимания.
Считаю нужным прежде всего поделиться с товарищами на Пленуме ЦК некоторыми личными наблюдениями за истекшие три с половиной месяца. Эти наблюдения, как и наблюдения других членов Президиума ЦК, вначале заставили насторожиться, а затем сделали необходимыми определенные решительные выводы, о которых вам теперь известно.
Вот первый факт, относящийся к этим наблюдениям.
Вы, члены Пленума ЦК, помните, кто здесь в
марте месяце выступил с предложением о Председателе Совета Министров. Это был Берия, который тогда явочным порядком присвоил себе это право. После этого, как известно, собирался Верховный Совет. И на Верховном Совете Берия выступил с предложением о Председателе Совета Министров, хотя он и на этот раз сделал это без какого-либо решения ЦК.Мы, члены Президиума ЦК, не могли не обратить внимания на это. Еще до заседания Верховного Совета я позвонил ему по телефону и пытался отговорить его от этого намерения. Мне казалось, что было бы более правильным, чтобы на сессии Верховного Совета предложение нашей партии о главе Советского Правительства исходило непосредственно от секретаря Центрального Комитета тов. Хрущева. Это и было предложено мною в разговоре с Берия. Однако он не согласился с этим предложением и настоял на том, чтобы именно он выступил с этим предложением в Верховном Совете. Чтобы не вносить разноголосицы, а напротив, и в этом случае демонстрировать единство руководящего ядра партии, пришлось отказаться от того, чтобы ставить этот вопрос на рассмотрение Президиума ЦК.
Второй факт, который нельзя оставить без внимания. Вы читаете протоколы Президиума ЦК и, наверное, спрашиваете себя, почему под этими протоколами нет подписи Секретаря ЦК. Там стоит безымянная подпись – «Президиум ЦК». Между тем с давних лет существует традиция, что протоколы Президиума ЦК, а раньше Политбюро ЦК, подписываются Секретарем ЦК. И это вполне естественно. Так делается во всех ЦК компартий республик и в обкомах.
В партии давно установилось правило, которое действовало и при Ленине, и при Сталине: председательствует в Политбюро– Председатель Совета Министров, а протоколы ведет Секретарь ЦК. Не было никаких оснований менять этот порядок и в марте месяце. Тем не менее это было сделано.
В связи с этим я обратился к тов. Хрущеву: почему нет подписи Секретаря ЦК под протоколами Президиума? Почему они безымянны? Он согласился, что это ненормально, что нужно восстановить существовавший ранее порядок. Звоню тов. Маленкову, и он соглашается с этим. Звоню Берия – и здесь натыкаюсь на возражение. На мое предложение восстановить нормальный порядок – он отвечает: если так решать этот вопрос, то надо решать и другие важные вопросы. Берия умолчал – что за «другие важные вопросы» он имел в виду. Однако стало ясно, что он чего-то выжидает и еще не хочет говорить об имеющихся у него планах в отношении расстановки сил в руководящем ядре ЦК.
26 июня весь Президиум ЦК занимался вопросом о преступном поведении Берия и в течение двух с половиной часов требовал от него объяснений по многим вопросам. Тогда мы попросили его объяснить, что он имел в виду, когда говорил о том, что, прежде чем восстанавливать подпись Секретаря ЦК под протоколами Президиума, будто бы необходимо рассмотреть какие-то «другие важные вопросы». Но он и тогда ничего вразумительного не сказал об этом, упомянув лишь, что будто бы в связи с этим нужно было уговориться о том, как должна составляться повестка Президиума. Видимо, что он и тогда не хотел раскрыть своих планов и просто лгал, продолжая скрывать свои мысли и «планы».
Третий факт, мимо которого нельзя пройти.
С марта месяца у нас создалось ненормальное положение в обсуждении некоторых важных вопросов. Почему-то все вопросы международной политики перешли в Президиум Совета Министров и, вопреки неизменной большевистской традиции, перестали обсуждаться в Президиуме ЦК. Этим отстранились от обсуждения международных вопросов тт. Ворошилов, Сабуров, Первухин, которые не входят в состав Президиума Совета Министров, тов. Хрущев, правда, приглашался на соответствующие заседания Президиума Совета Министров, но и его положение было в этом случае не вполне определенным. Все это делалось под давлением Берия. При этом с его стороны, как это теперь очевидно, преследовались цели подрыва работы и авторитета ЦК.Четвертый факт, окончательно настороживший нас в отношении Берия.
Для большинства из нас истинная политическая физиономия Берия определилась тогда, когда в мае месяце мы приступили к обсуждению германского вопроса.
Ряд фактов, ставших нам известными в последнее время, сделали совершенно очевидным, что в Германской Демократической Республике создалось неблагополучное политическое и экономическое положение, что среди широких слоев населения ГДР существует серьезное недовольство. Это, между прочим, нашло свое выражение в том, что за период с января 1951 года по апрель 1953 года из ГДР перешло в Западную Германию 450 тыс. человек. Было установлено, что особенно увеличился переход населения в Западную Германию в первые месяцы этого года. Среди сбежавших было немало рабочих, и в том числе несколько тысяч членов СЕПГ и Союза свободной немецкой молодежи. Ясно, что это было показателем больших недостатков в работе наших друзей в Восточной Германии. Такое положение могло быть выгодным только правительству Аденауэра, западногерманской буржуазии, иностранным империалистическим кругам.
При рассмотрении дела бросилось в глаза, что в Германской Демократической Республике был взят чрезмерно быстрый курс на индустриализацию и что здесь проводилось не соответствующее возможностям крупное новое строительство. Все это проводилось в условиях, когда Восточная Германия, кроме того, что должна была нести значительные оккупационные расходы и платить репарации, не говоря уже о необходимости проведения больших восстановительных работ после окончания войны. Между тем нельзя забывать, что Восточная Германия находится в особо сложных условиях, когда, используя положение оккупирующих держав в Берлине, власти США, Англии и Франции, а также власти Западной Германии имеют возможность предпринимать немало таких шагов, которые дезорганизующим образом влияют на политическое и экономическое положение в ГДР. Нельзя забывать и о том, что Германия продолжает оставаться расколотой на две части и что следы гитлеровского влияния еще далеко не изжиты во всей Германии.
В этих условиях мы считали своей обязанностью принять срочные меры к тому, чтобы помочь нашим немецким друзьям поскорее поправить явно левацкий курс, который был взят ГДР, особенно начиная с лета 1952 года. Мы так и сделали.
При обсуждении германского вопроса в Президиуме Совета Министров вскрылось, однако, что Берия стоит на совершенно чуждых нашей партии позициях. Он заговорил тогда о том, что нечего заниматься строительством социализма в Восточной Германии, что достаточно и того, чтобы Западная и Восточная Германия объединились как буржуазное миролюбивое государство.
Эти речи Берия не могли пройти мимо нашего внимания. Никто из нас не мог забыть о том, что за развязывание первой мировой войны на Германии лежит весьма большая ответственность, что тем большая ответственность лежит на буржуазной Германии за развязывание Второй мировой войны. Для нас как марксистов было и остается ясным, что при существующем положении, то есть в условиях нынешней империалистической эпохи, исходить из перспективы, будто буржуазная Германия может стать миролюбивым или нейтральным в отношении СССР государством, является не только иллюзией, но и означает фактический переход на позиции, чуждые коммунизму. Возникал вопрос, что, может быть, слова Берия о «миролюбивой» буржуазной Германии являются случайным полемическим увлечением, что, может быть, это было наговорено сгоряча. Скоро, однако, выяснилось, что это совсем не так.