Сталин. По ту сторону добра и зла
Шрифт:
Однако начальник секретно-политического отдела Молчанов придерживался другого мнения и действовал без нужного Ежову рвения. Тем не менее в начале февраля 1936 года заместитель наркома внутренних дел Прокофьев направил органам НКВД директиву, в которой сообщал о постоянно растущей активности теперь уже троцкистско-зиновьевского контрреволюционного подполья и в жесткой форме потребовал ликвидации «без остатка» этого самого подполья и «вскрытия всех организационных связей троцкистов и зиновьевцев».
Аресты не заставили себя долго ждать и, желая, видимо, сделать Сталину подарок к 23 февраля, Прокофьев доложил ему об успешном ведении следствия и
«Ягода, — вспоминал генерал Орлов, — очень болезненно воспринимал вмешательство Ежова в дела НКВД и следил за каждым его шагом, надеясь его на чем-либо подловить и, дискредитировав в глазах Сталина, избавиться от его опеки...
По существу, на карту была поставлена судьба Ягоды. Он давно уже знал, что члены Политбюро ненавидят и боятся его. Это под их влиянием в 1931 году Сталин направил в «органы» члена ЦК Акулова, который должен был стать во главе ОГПУ. Правда, Ягоде вскоре удалось добиться дискредитации Акулова и убедить Сталина убрать его из «органов». Но Ежов-то был действительно сталинским фаворитом и поэтому представлял несравненно большую опасность.
«Наблюдение» Ежова означало не только выявление недостатков в деятельности наркомата, но и прямое вмешательство в нее. И Ягоде не оставалось ничего другого, как ужесточить работу с троцкистами.
Первой жертвой новой волны стал известный политэмигрант Валентин Оль-берг, который в свое время был завербован ОГПУ и вел работу среди зарубежных групп левой оппозиции. С ним уже не церемонились, и после нескольких допросов он заявил следователю: «Я, кажется, могу оговорить себя и сделать все, лишь бы положить конец мукам. Но я явно не в силах возвести на самого себя поклеп и сказать заведомую ложь, что я троцкист и эмиссар Троцкого».
Следователь только пожал плечами, и еще через неделю Ольберг признался в том, что «прибыл из-за границы с заданием Троцкого и завербовал в террористическую организацию многих преподавателей и студентов Горьковского пединститута». Надо ли говорить, что все названные Ольбергом лица были мгновенно арестованы и расстреляны.
Гордый сознанием выполненного долга Ежов с чистой совестью доложил на пленуме ЦК в марте 1936 года о начале следствия по делу «объединенного троцкистско-зиновьевского центра».
На свою беду, в игру снова вмешался Молчанов, который, в отличие от Ежова, видел в Ольберге не организатора группы, а обыкновенного одиночку. Пусть и с заданием от самого Троцкого. А посему с ведома Ягоды он решил связать Ольберга со Смирновым, Шемелевым и Сафоновой и таким образом поставить точку на «всесоюзном центре» троцкистов.
Так и не разгадав замысла вождя, Молчанов имел глупость утверждать, что никакой связи центра с самим Троцким не было и в помине. Однако Сталин думал иначе и приказал продолжать успешно начатое дело. Ежов вызвал к себе на дачу Агранова и обратил его внимание на ошибки, которые были допущены, по мнению товарища Сталина, в деле о троцкистах.
От имени вождя он потребовал найти настоящий, а не указанный Ягодой и Молчановым мнимый центр и выяснить истинную роль Троцкого во всем этом деле. А чтобы тот не утруждал себя долгими поисками, Ежов тут же передал ему подготовленный Сталиным список самых доверенных людей Троцкого, первым
в котором стоял заместитель директора завода «Магнезит» Дрейцер.Не прошло и недели, как он был доставлен во внутреннюю тюрьму НКВД. А еще через несколько дней к нему присоединился Пикель, бывший заведующий секретариатом Зиновьева.
Следователь Радзивиловский принялся за весьма «тяжелую», по его словам, работу, и уже очень скоро арестованные троцкисты начали давать показания. Однако Ягода не верил всей той чепухе, которая была написана в протоколах допросов, и писал на них «не может быть», «ерунда», «ложь»... Не изменил он своего мнения и на июньском пленуме ЦК, где снова говорил об отсутствии связи террористического центра с Троцким.
Однако Сталин с удивительной легкостью восполнил эти пробелы в знаниях своего наркома такими фактами, которые заставили не только его поверить в то, что все это время вождь целыми сутками следил за известными только ему террористами и диверсантами. Ягода спорить не посмел и 19 июня направил вождю список на 82 троцкиста-террориста, которых можно было судить. Сталин просмотрел список, приказал объединить их с зиновьевцами и подготовить первый открытый процесс над лидерами оппозиции. Но сначала надо было «добить» Зиновьева и Каменева, которых в середине июля привезли из политизолятора для «переследствия».
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
С Зиновьевым проблем не было. К этому времени это был уже полностью сломленный человек, то и дело писавший Сталину слезливые письма. «В моей душе, — сообщал он вождю, — горит одно желание: доказать Вам, что я больше не враг. Нет такого требования, которого я не исполнил бы, чтобы доказать это... Я дохожу до того, что подолгу гляжу на Ваш и других членов Политбюро портреты в газетах с мыслью: родные, загляните же в мою душу, неужели Вы не видите, что я не враг больше, что я готов сделать все, чтобы заслужить прощение, снисхождение». Так и не получив ответа от «родных», Зиновьев попросил перевести его в концлагерь.
Комментарии, как принято говорить в таких случаях, излишни. Остается только добавить, что эти письма писал тот самый Зиновьев, который одним росчерком пера обрекал на смерть в Петрограде десятки тысяч человек... Каменев вел себя поначалу гораздо мужественнее, в пух и прах разбивал выдвинутые против него обвинения и обвинял партию в том, что она не смогла уберечь революцию от термидора.
Сталин желал быстрее покончить со всеми этими людьми. Он был недоволен той мягкотелостью, которую, на его взгляд, Ягода проявлял по отношению к его злейшим врагам. И в приступе сильнейшего раздражения он однажды заметил: «Плохо работаете, Генрих Григорьевич, мне уже достоверно известно, что Киров убит по заданию Зиновьева и Каменева, а вы до сих пор этого не можете доказать!» Передавая эти слова близкому ему Прокофьеву, Ягода разрыдался.
Несмотря на патологическую ненависть, которую вождь испытывал к своим бывшим соратникам по триумвирату, пытки к ним не применялись. И единственным неудобством, которое испытывали они в тюрьме, было включенное даже в самые жаркие дни отопление. Тяжелее пришлось Зиновьеву, который страдал приступами астмы и печеночными коликами.
К этому времени Ягода и его подручные повидали виды, но даже они не верили в то, что Сталин посмеет расстрелять старых большевиков. И как выразился один из близких к этому кругу людей, «имена Зиновьева, Каменева, и в особенности Троцкого, по-прежнему обладали для них магической силой».