Сталин. По ту сторону добра и зла

Что же касается хорошо знавшей своего отца Светланы, то она объясняла его депрессию так: «Он не мог предположить, что пакт 1939 года, который он считал своим детищем и результатом его великой хитрости, будет нарушен врагом более хитрым, чем он сам. Это и была основная причина его депрессии в начале войны. Это было его огромной политической ошибкой. Даже когда война кончилась, он часто любил повторять: «Эх, вместе с немцами мы были бы непобедимы». Но он никогда не признавал своих ошибок».

Вполне возможно, что с немцами Сталин был бы непобедим. Но считал ли он Пакт о ненападении «результатом своей великой хитрости?»

Пакт с Германией был скорее вынужденным актом оставшегося в одиночестве Сталина, с которым отказались иметь дело Англия и Франция в его стремлении создать, как сегодня бы сказали, систему европейской безопасности. Да и сложно, откровенно говоря, поверить в то, что тот самый Сталин, который заставлял Власика пробовать принесенную ему пищу на предмет отравления, мог так уж безоговорочно поверить никогда не скрывавшему своих планов завоевать Россию Гитлеру.

Но в то же время нет никаких сомнений в том, что Сталин был действительно растерян. Может, он и не находился в той глубокой прострации, о которой упоминал Хрущев, но угнетенное состояние духа, конечно же, было. Не могло не быть. Возомнивший себя божеством, он не привык получать такие пощечины.

«Я знал, — напишет позже Хрущев, — каким героем он был. Я видел его, когда она был парализован страхом перед Гитлером, как кролик перед удавом... В первой половине войны, когда наши дела обстояли очень плохо, от меня не укрылось, что он не поставил свою подпись ни под одним документом, ни под одним приказом».

Конечно, это все только догадки, и то, что на самом деле творилось в душе Сталина в те страшные июньские дни, теперь не узнает уже никто.

* * *

Если Сталин все-таки и впал в депрессию, то случилось это уже после посещения комиссариата обороны, где он, возможно, впервые по-настоящему понял, что на самом деле представляла собою столь хваленая им и его окружением Красная Армия и ее славное командование. Как вспоминали встретившие вождя в комиссариате военные, поначалу он был спокоен и сосредоточен. А вот уходил он совершенно в другом настроении.

Картина была и на самом деле неприглядная. Те самые генералы, которые уверяли его, что закидают противника шапками, не имели ни малейшего представления, что им делать! И именно отсюда шло то истинное отчаяние, с каким он взирал на сновавших от телефона к телефону генералов.

«Сталин, — вспоминал один из свидетелей того посещения Сталиным комиссариата, — внешне обычно такой спокойный и осторожный в своих словах и жестах, не смог сдержать себя. Он разразился злой, оскорбительной бранью. Затем, ни на кого не глядя, сгорбившись и опустив голову, вышел, сел в машину и уехал домой».

И кто знает, не злился ли он в те, возможно, самые скорбные минуты своей жизни на себя. Ворошиловы, тимошенки, кулики... Все эти не хватавшие с неба звезд военачальники были его ставленниками, и именно они заменили расстрелянных им маршалов и генералов. Что ж, все правильно, камни он разбросал, и теперь было время собирать их...

Скрывался ли он на даче? Да кто его знает! Сталинисты охотно демонстрируют записи его секретарей о посетителях с 21 по 28 июня. И судя по ним, он чуть ли не круглые сутки работал в Кремле. Может быть, так оно и было на самом деле, а может быть, и нет. Особенно если вспомнить, как делались все подобные записи и то, что писал советский полпред в Англии И. Майский: «Наступил второй день войны — из Москвы ни слова, потом пришел третий, четвертый день — снова ни слова. Ни Молотов, ни Сталин не подают признаков жизни. Тогда мне еще не было известно, что в момент нападения немцев Сталин заперся, никого не принимал и никак не участвовал в решении государственных дел».

Что ж, все верно, что позволено Юпитеру, то не позволено быку. Любой другой за подобное поведение был бы немедленно поставлен к стенке. Но сказал же поэт: «Раз власти, на то они и власти...»

Винил ли Сталин себя в обрушившейся на страну катастрофе? Вряд ли... Вся его психика была давно уже настроена на то, чтобы обвинять в неудачах кого угодно, но только не себя самого. О чем в один голос говорят и изучавшие личность Сталина психологи, которые объясняют паническое настроение вождя и соответственное ему поведение его социальным инфантилизмом и крайним нарциссизмом, которые оказывали на его поступки очень большое влияние. Именно такие социально незрелые люди не могут смириться даже с малейшей фрустрацией без явно неадекватных, гипертрофированных реакций.

Если же пойти немного дальше, то именно этот необычайно низкий порог сталинской фрустрации лежал в основе его мании нарциссической непогрешимости, которая никогда не позволяла ему мириться с собственными просчетами, да еще такого вселенского масштаба. Наверное, именно этим и объясняется, что тот стыд, который он, вполне возможно, испытывал в глубине души за свое недостойное руководителя такого ранга поведение, выразился не в самобичевании, а в огульном обвинении высших командиров Красной Армии в разразившейся катастрофе.

Другой способ вытеснения собственной трусости, к которому он стал прибегать едва ли не с самого начала войны, заключался для него в гиперкомпенсации собственной слабости и любой отход наших войск, даже из тактических соображений, объявлением трусости. Потому и рассылал он не тактические планы, а приказы о расправах.

Ключевой является и знаменитая фраза Сталина: «Ленин оставил нам государство, а мы его про...» Не я, а именно мы. И как тут не вспомнить о том, что у победы всегда много отцов, а поражение всегда сирота... Объясняя столь плачевное начало войны, очень многие историки будут говорить о той прямо-таки слепой вере в Пакт о ненападении и подписавшего его Гитлера.

«Большинство окружавших Сталина людей, — писал Жуков, — поддерживали его в тех политических оценках, которые сложились у него перед войной, и прежде всего в его уверенности, что если мы не дадим себя спровоцировать, не совершим какого-либо ложного шага, то Гитлер не решится разорвать пакт и напасть на нас... Сталин переоценил меру занятости Гитлера на Западе, считал, что он там завяз и в ближайшее время не сможет воевать против нас. Положив это в основу своих прогнозов, Сталин после разгрома Франции, видимо, не нашел в себе силы по-новому переоценить обстановку».

Что же касается разведки... Да, перед самой войной на столе Сталина лежала целая кипа донесений и посланий от разведчиков всех мастей и рангов. И тем не менее, по словам очень многих общавшихся с ним в то время людей, Сталин хотел слышать только то, что соответствовало его убеждениям, и готов был уничтожить каждого, кто только пытался оспаривать его точку зрения.

А вот должен ли он был так уж безоговорочно верить своим разведчикам, еще вопрос. Да и как можно было основывать свои решения на донесениях того же Зорге, которого Сталин считал двойным агентом и каковым он, по всей вероятности, был. И ничего удивительного в этом не было, во всех разведках мира есть такие люди. А иначе как бы попал прекрасно известный в Германии Зорге в Японию, в которую он направлялся через Берлин в 1933 году? В самый разгар гонений на коммунистов? Его поездка очень напоминает прибытие бессмертного Ильича через враждебную Германию в Россию в 1917 году.