Сталин

"В ноябре 1947 года в управление МВД Фрунзенской области (Киргизская ССР) поступили данные о том, что в г. Фрунзе действует группа спекулянтов опиумом в составе Нигматжанова, Хабибулина, Хисмутдинова, Гайнуллиной (инициалов в документе нет.
– Прим. Д.В.). Изъято 17 килограммов опиума... "1007

Считалось, например, что бесспорным достижением государства является система подготовки рабочих кадров. Конечно, было немало сделано в этой области. А вместе с тем:

"... В 1946 году органами МВД задержано 10 563 ученика, бежавших из школ ФЗО, ремесленных и железнодорожных училищ... Много преступлений на этой почве: воровство, бандитизм. Бытовые условия в училищах неудовлетворительные: антисанитария, холодно, часто нет света...

С. Круглов"1008.

Казарменные порядки, насилие, административные методы были не в состоянии не только устранить, но и снизить преступность. Едва ли Сталин был согласен с тем, что уважение закона, высокая культура отношений и демократичность социальной среды способны успешно противостоять криминальным аномалиям.

Противоречия, рожденные единовластием, - абсолютная диктатура одного и несвобода миллионов, утверждение тотальной бюрократии и жизненная необходимость социальной активности, насаждение единомыслия и естественная потребность в творчестве масс - углубляли генезис грядущих кризисов. Сталин этого или не хотел, или не мог понять. "Букет" этих противоречий как бы обрамлял нимб триумфатора. Он все более настойчиво нажимал на рычаги идеологические вместо экономических, не видя медленного, но неуклонного угасания революционного энтузиазма. Сталин по-прежнему делал ставку на социалистическое соревнование, сковав тем самым творческую активность масс; все чаще обращался к испытанным методам - угрозам, административным, директивным мерам. Совсем не случайно апогей культа Сталина, пришедшийся на празднование его 70-летия, совпал с так называемым "ленинградским делом". Сталинские "триумфы", все до единого, связаны с насилием. Это закономерность диктаторского единовластия в тоталитарной Системе. Даже в условиях реализации крупных социально-экономических программ ему нужны были внутренние "гражданские войны", хотя бы регионального масштаба. После победы над фашизмом эпицентр этой "внутренней войны" Сталин перенес в Ленинград.

Сегодня мы знаем, что разгромное постановление 1946 года о ленинградских журналах "Звезда" и "Ленинград" было принято по инициативе "вождя". Вслед за этим постановлением были преданы остракизму кинофильм режиссера Л. Лукова и сценариста П. Нилина "Большая жизнь", опера В. Мурадели "Великая дружба", был нанесен удар по репертуарной политике театров. Сталин почувствовал, что в области литературы и искусства появились, хотя и не явно выраженные, попытки выйти за рамки установленных партией, а значит им, параметров. "Вождь" видел в этом угрозу единомыслию, а стало быть, пусть в перспективе, и единовластию. Его духовный мир, опирающийся на систему незыблемых постулатов, не мог мириться с таким вольнодумством. Травля Зощенко и Ахматовой стала сигналом к кампании идеологической чистки. Ленинград, еще не оправившийся после нечеловеческих испытаний, выпавших на его долю в годы войны, был поставлен в положение идейного еретика. И это не случайно. Сталин дал понять: если нет спуску героическому городу Ленина, то тем более его не дадут никому другому.

В фонде Жданова есть большое письмо Веры Зощенко Сталину.

"Уважаемый товарищ Поскребышев!

Очень прошу Вас передать письмо на рассмотрение тов. Сталина или, если оно утомит его, вкратце передайте его содержание...

8.IХ.47 г.

С сердечным приветом

Вера Зощенко".

В письме, особенно вначале, есть строки, почти обязательные для того времени, но которые сегодня горько читать. "...Самой большой радостью в моей жизни является мысль, что на свете существуете Вы, и самым большим желанием, чтобы Вы существовали как можно дольше". Далее жена писателя пишет: "Дорогой Иосиф Виссарионович! Я была буквально потрясена постановлением ЦК ВКП(б) о журналах "Звезда" и "Ленинград"... Как все это могло произойти, ведь Зощенко все любили. Признавали (Горький, Тихонов, Шагинян, А.А. Кузнецов, Майский). Ни о каком бегстве из Ленинграда не могло быть и речи... Он всю зиму 44 года работал над книгой о партизанах... Ни о какой клевете и злопыхательстве не может быть и речи в его книгах..." Мужественная женщина фактически отвергает все наветы и обвинения в адрес мужа. В порыве откровения, защищая писателя, она говорит о сокровенном: "...он тяжелый психопат-неврастеник... странные мании. Он очень боялся сойти с ума, как Гоголь. Стал лечить себя самоанализом и... вроде вылечил. Его болезнь одарила его талантом сатирика, и в этом его беда. Но он не может подчиняться чужой воле, не может действовать по чьей-то указке..."1009

Судя по всему, Сталин прочел письмо, т.к. есть подчеркивания тем же карандашом, которым он адресовал послание Жданову. "Вождь" не мог не почувствовать, что не только жена писателя не приняла его оценку творчества мужа. Удивительно, что Сталин ограничился в отношении Зощенко и его семьи лишь моральным террором, не прибегнув к большему.

Нанеся по Ленинграду удар идеологический, через два года Сталин дополнил его жестоким ударом политическим, карательным, в котором многие не без оснований усмотрели "репетицию" новых возможных массовых репрессий. В середине февраля 1949 года "вождь" направил в Ленинград Маленкова, предварительно проинструктировав его. Формально повод был нарушение норм внутрипартийной жизни во время партийной конференции Ленинграда. Выразилось оно в факте, едва ли единичном в то время. Несмотря на то что областные руководители П.С. Попков, Г.Ф. Бадаев, Я.Ф. Капустин, П.Г. Лазутин получили во время выборов в обком партии по нескольку голосов "против", председатель счетной комиссии А.Я. Тихонов, сообщая о результатах голосования, заявил, что все эти товарищи были избраны единогласно. Тут же один из членов счетной комиссии написал в ЦК анонимное письмо. И хотя Сталин сам еще в 1934 году прибег к грубой фальсификации результатов голосования на XVII съезде, его реакция была жесткой:

– Накопилось слишком много опасных сигналов о деятельности ленинградского руководства, чтобы можно было и дальше не реагировать. Поезжайте, товарищ Маленков, и хорошенько разберитесь во всем. У товарища Берии еще есть некоторые данные...

– Хорошо, товарищ Сталин, сегодня же выезжаю ночным поездом.

А "сигналы" были такие. Мол, обком партии, при поддержке секретаря ЦК А.А. Кузнецова, не считается с центральными органами партии. Факты? Организация в январе 1948 года в Ленинграде Всероссийской торговой оптовой ярмарки. Без специального решения центральных органов. Маленков, как прилежный выученик Сталина, нанизывал одну за другой "ошибки" ленинградских руководителей на бичеву обвинений, выступая на объединенном заседании бюро Ленинградских обкома и горкома партии. Притихший зал подавленно слушал, как Маленков, распаляясь, выдвигал все новые и новые обвинения. Случай с ярмаркой он квалифицировал как антипартийную групповщину, противопоставление Ленинградской парторганизации Центральному Комитету. Но главное было дальше. Следуя линии, намеченной в Москве, Маленков, использовав неудачные выражения П.С. Попкова, сформулировал и основное обвинение - попытку создания компартии России с далеко идущими целями. Все поняли: выступление Маленкова - предвестие большой беды.

Сидящие в зале еще не знали, что их бывший секретарь А.А. Кузнецов, ставший недавно секретарем Центрального Комитета, уже неделю как отстранен от работы. Естественно, после доклада Маленкова все руководство области и города было освобождено от своих постов. Но это было только началом. За каждым из подозреваемых тянулись нити быстро фабрикуемого "дела". Затем последовали аресты. Сразу же нашлись и "шпионы", вроде Капустина, и "перерожденцы", типа Попкова, и "вдохновители антипартийного курса", как Кузнецов.

В марте 1949 года еще один ленинградец, Н.А. Вознесенский, был выведен из состава Политбюро. Подлинный полководец экономики в годы Великой Отечественной войны, академик, человек с прямым, открытым характером, стал казаться Сталину слишком опасным. Круглов, Абакумов, Гоглидзе, ведомые Берией, буквально из ничего состряпали громкое "дело". Начались допросы, цель которых - любой ценой добиться признания в антипартийной, антигосударственной деятельности. Один из главных исполнителей крупной провокации против Ленинградской партийной организации, Маленков, довольно потирал руки: указание Сталина выполнено. Он хорошенько разобрался. Тем более что он, равно как и его ближайший приятель Берия, откровенно недолюбливал и Вознесенского, и Кузнецова. В них они видели потенциальных соперников в борьбе за лидерство в партии (ведь "вождь" быстро старел). В стране вновь, как и в 1937 году, началась "охота за ведьмами". Не без основания все вновь со страхом ожидали самого худшего, тем более что бывшие ленинградцы изымались из различных республик и областей, куда в разное время были направлены для работы.

Что руководило Сталиным в организации этой преступной акции? Почему он затеял ее в канун своего 70-летия? Почему после идеологического удара по Ленинграду в августе 1946 года через два с лишним года последовал еще один, более страшный удар - карательный? Все мотивы этого преступления были известны лишь диктатору. Но я, опираясь на документы, анализ материалов того времени, сохранившихся в ряде архивов, могу предположить следующее.

Сталин никому не прощал независимости и "вольнодумства". И Вознесенский, и Кузнецов менее других славили его устно и письменно. Их большая, чем у других, независимость постоянно настораживала Сталина. "Вождь" какое-то время колебался, не внемля наветам Берии и Маленкова. Известны лестные эпитеты Сталина в адрес двух ленинградцев, которые, учитывая преклонный возраст единодержца, могли потенциально рассматриваться и как возможные преемники первого лица. Вот этого камарилья из сталинского окружения допустить не могла. В тайных докладах Сталину вновь и вновь указывалось, что Вознесенский накануне войны фактически не нашел "врагов" в Госплане, возможно покрывая их. Берия не раз между делом жаловался, что Вознесенский, курирующий химическую и металлургическую промышленность как председатель Госплана, явно занижает задания этим отраслям, а лесной, за которую отвечает Берия, завышает. Сталин пропускал пока все это мимо ушей. Но как-то его неприятно поразило выступление Вознесенского на Политбюро, когда тот высказал целый ряд убедительных доводов против дополнительного обложения новыми налогами колхозников: не понравилось намерение Кузнецова, ведавшего в ЦК кадрами, взять под более жесткий контроль министерства внутренних дел и государственной безопасности. Сталину стали известны также высказывания Кузнецова о том, что расследование "дела Кирова" не вскрыло подлинных вдохновителей преступления.

Вождь всегда исходил из того, что даже самые ценные, нужные люди должны были отвечать главному критерию - полной надежности и преданности лично ему. В этих строптивых ленинградцах он уже не просто засомневался, он увидел в них потенциальных оппонентов. Сталин помнил, например, что когда он познакомился с рукописью Вознесенского, на которой и оставил свою роспись в знак согласия, то не мог не оценить интеллектуального размаха и глубины анализа самого молодого члена Политбюро.

С.И. Семин, работавший начальником управления Госплана при Вознесенском, отмечал его исключительную энергию и прекрасную подготовку в области планирования развития народного хозяйства. При всей жесткости директивной экономики председатель Госплана пытался, где только мог, более широко вовлечь трудящихся в процесс планирования, контроля, определения перспектив развития каждого предприятия. Не знал отпусков и выходных дней. После Бухарина это, пожалуй, был второй и, наверное, пока последний крупный экономист в нашем высшем руководстве.

Хотя еще до ареста Сталин получил записку от Вознесенского и некоторых других ленинградцев, в которой они утверждали свою полную невиновность, "вождь" почти не колебался. Правда, сначала он хотел отправить Вознесенского директором Института Маркса-Энгельса-Ленина, но передумал - пусть вся ленинградская "обойма" полностью выпьет "чашу Иосифа". Суд, состоявшийся в сентябре 1950 года, действовал в соответствии с его указаниями. К расстрелу были приговорены Н.А. Вознесенский, А.А. Кузнецов, П.С. Попков, Я.Ф. Капустин, М.И. Родионов. Несколько позже эта же участь ждала и многих других ленинградцев - Г.Ф. Бадаева, И.С. Харитонова, П.И. Кубаткина, П.И. Левина, М.В. Басова, А.Д. Вербицкого, Н.В. Соловьева, А.И. Бурлина, В.И. Иванова, М.Н. Никитина, В.П. Галкина, М.И. Сафонова, П.А. Чурсина, А.Т. Бондаренко, всего около двухсот человек1010.