Сталинград. Том пятый. Ударил фонтан огня

Любой, кто рискнул бы сейчас встать на его пути, рухнул бы замертво с пронзённым насквозь сердцем.

Но не успел комбат выхватить из ножен кинжал, как эсэсовец вскинул руку в чёрной перчатке и тут же грянул выстрел.

Близко свистнула снайперская пуля. Ударила в костяной стаканец, стоявший перед комбатом, раздробила его вдрызг, осыпав лицо Магомеда брызгами шнапса. Танкаев остался на месте. Секунду, другую боролся с собою, дрожа от бешенства…Словно усы – знак чести мужской – опозорил он перед людьми своего рода. Но не перед волей Железного Отто, и уж тем более не перед снайперской пулей, остался его клинок в ножнах. Командующий Березин незримо встал перед ним. Магомеду даже померещилось на миг, что он увидел генеральскую фуражку комдива, широкие защитного цвета погоны и его строгое, изрезанное морщинами лицо, выжидающие глаза. Да, перед ним незримо стоял бывалый командир, воевавший ещё с белофиннами Герой Советского Союза Семён Петрович Березин и только перед его выправкой, волей: «Без глупостей, майор Танкаев! Будь на высоте. Верю в тебя, как в сына», – Магомед с лёгким звяком вогнал наполовину оголённый кинжал обратно в узорные ножны. Но дерзкую выходку барону при этом не спустил. Будто невзначай коснулся рукой козырька фуражки – и тут же снайперская пуля, но уже с другой стороны, срезала наполовину сигарету в узких губах штандартенфюрера. Ошеломлённый русским «ответом», фон Дитц шарахнулся вкруг стола. Однако, быстро взял себя в руки и, овладев голосом, со злым восхищением посмотрел на обкусанный снайперской пулей обрубок, будто сказал: «Н-да, красные не дремлют».

– Ты что, всегда такой пугливый, фриц? – насмешливо рыкнул Танкаев, резко встал из-за стола и, поводя плечами, не глядя на барона пошёл прочь. Тихо посвистывал, давая знать своим, что свидание окончено. Он не оглянулся ни разу, не видел замершего у стола эсэсовца буравившего его ледяным ненавидящим взглядом, не слышал брошенных в спину слов:

– До встречи в аду, упрямый дикарь. Вам всем конец, красные обезьяны с гранатами.

Глава 2

Пулемётный расчёт старшего сержанта Нурмухамедова уже как четверть часа заступил вместе с другими на позиции. Буренков, Черёмушкин, ефрейтор Куц родом из Белой Церкви, и он сам привычно расположились в траншее соответственно своим местам. Бой грохотал на левом и правом флангах; снаряды и мины немцев методично выбивали засевших стрелков в развалинах домов, но здесь, на танкаевском рубеже до времени было тихо.

…Все трое жадно следили за неугомонным Суфьянычем с двухколёсным ветераном «максимом». Под его умелыми жилистыми руками пулемёт споро распадался на части. Он вновь борзо собирал его чёткими, намертво заученными движениями, по-привычке в сотый раз объяснял устройство и назначение отдельных частей. Ревностно учил способам обращения, показывал правила наводки, прицела, объяснял меры деривации по траектории, предельную досягаемость в полёте пули. Повторял, как грамотно должно располагаться во время боя, чтобы не подвергаться поражению под обстрелом противника; сам ложился на рогожу под пулемётный щиток с облупившейся защитной краской, говорил о преимущественном выборе места, о расположении ящиков с лентами.

Все, с кем проводил инструктаж старший сержант, усваивали сборку пулемёта легко, и уже через день два, щёлкали эту «науку», как семечки. Иначе обстояло дело с земляком Суфьяныча, – Петром Буренковым из Меседы. У того всё не клеилось, хоть лопни! Сколько ни показывал ему Нурмухамедов правила разборки, – никак не мог взять в толк, что зачем, путал, терялся, пыхтел, как самовар, и нервно говорил:

– Вот ить, зараза! Опять не получатца! Ах, что я…кругом виноват…надо вот этого туда или сюда? Ох, беда…Опять не выходит, Суфьяныч! – теряя терпение, визгливо по-поросячьи вскрикивал он, смахивая рукавом пот с малинового от напряжения лица. – Да провались ты, застрелись! Ну, почему, ты зараза такая настырная?

– Сам ты «зараза», Григорич! – вспыхивал раздражением сержант и костерил Буренкова матом: – Ах, дедас, ты дедас, херувим перезрелый! И на кой келдыш…я дурак, определил тебя к себе? Ну, гляди, зёма, не усвоишь технику, не обессудь. Чо ж я, последний аспид, что ли? Отдам тебя в хозроту, говно за свиньями выгребать и вперёд, с песнями! Помои в бочках таскать тебе, похоже, Григорич, сподручней, ась? Это ж совсем другой коленкор. А то…дело полезное, добровольное и мне сподручное. Ты у нас ещё мерин молодой, хоть куда. Вот и побегай со свиньями на перегонки.

– Ну почему не получатца-то?! – в сердцах хлопал себя по толстым ляжкам Буренков. – Пошто сразу «мерин»? – Обиды Буренкова, как тараканы по полке, бегали по душе.

– По кочану! – передразнивал его скуластый, с рысьими татарскими глазами Марат. – Потому бестолковый ты, дубина. Во как надо! – снова показывал он, уверенно вкладывая очередную часть в принадлежащее ей место. – Я вон с детства анетес имел к военному делу, – под сдержанные смешки Черёмы и Куца, тыкал пальцем в свои бледные рытвины и царапины на лице сержант. – Пушку из железной трубы мастрячил на берегу Юрузани. Ага! Разорвало её суку, трубу-то карбидом, – пришлось пострадать. Зато теперича способности проявляю.

– Да…ладно? – недоверчиво протянул Буренков.

– Контру прикрой! Тепло не трать! – вытирая о ветошь жирные от смазки пальцы, цыкнул Суфьяныч. – Не май месяц…

– Опять не так! Не засоватца холера! Зачем…не знаю!

– Ишак ты, ишак! На весь батальон Танкаева один ты такой! – чертыхался Нурмухамедов. – Погубишь ведь, вражина, матёрым болванством своим…

– На редкость бестолков, – тихо соглашался сдержанный Черёмушкин.

– Оцет оби нэ сало хавать! – фыркал Санько Куц, и все беззлобно посмеивались.

Один Буренков, крепче наливаясь жаром, раздражённо канючил:

– Эх, вы однополчане…Надо товарищу показывать, а не зубы скалить…смеётесь, окаяхи, а дело стоит! Товарищ старший сержант, уйми своих колотушников или гони их к чертям! Не ровён час фрицы попрут, а им – смешки! – по бабьи высоко верещал он, размахивая пухлыми, сдобными кулаками.

– Верно понимаешь фронтовую обстановку, Буренков. Хвалю! Сознательный боец, – хватко поддерживал его Марат. «По-ка-зы-вать» им сволочам надо! Ты у нас славный воин, вот и покажи…У тебя ещё всё спереди.

– Аха-ха-аа! Усё спереди!..

– Охо-хо-о!! – брызгая слюной и слезами, потешались пулемётчики.

– Злой ты татарин Суфьяныч, даром чо земеляки. Одне у тебя жабы, а не слова: «сволочь», «подлец», «в расход», «провокация», «контра», « к стенке»…

– Эй, эй, погодь тарахтеть, Григоричь! Калмык да татарин от веку первые люди в стпи…Ты, дядька, не шути так…Слыхал поди ж то: «Добро должно быть с кулаками»? Вижу не слыхал. Оно понятно: два класса образования и колидор…Где уж тут! А ещё «дегтярь» ему подай герою. Эта штука, брат, – старший сержант кивнул, на стоявший в бойнице на откидных стальных «сошках» ДП, – посложней «максимки» будет. В евоном диске 47 смертей, как с куста…и скорострельность будь-будь – 550 выстрелов в минуту, а ты мычишь, Григорич…Вот ты, пузан, всё на мои лычки косишься, покою оне тебе не дают. Что ж, понимаю. Начальству ты и на гражданке в рот смотрел…Но с каких пеньков, ты в командиры метишь? Коли из тебя солдат, как из дерьма пуля?

– У-ха-ха-а!!

Буренков совсем стал, как спелая ягода, поджал губы, накипел обидой. Отшатнулся от ненавистного пулемёта, сгробастал привычную трёхлинейку, буркнул под нос:

– Иш-ша поглядим чья возьмёт. – Встретился с песочно-зелёными рысьими глазами Суфьяныча и безнадёжно махнул рукой, словно сказал: «Ну, доволен, пересмешник-шайтан? Завёл свою грёбанную шарманку. Что на селе был, как слепень кусучий… Что на фронте такой же едучий паут…А ещё земляк…Ежли с подначки да с крика начинать…Тады и заканчивать надо пальбой».

– Не горюй, Григорич, – -Марат похлопал по стволу пулемёта. – Мы ещё повоюем с тобой! После Победы ещё потрясём чубами. Ну куда ты, Буренков? Отставить! Пригнись дура! Ты сейчас для снайпера лучший приз. Разные выкаблучивания, выкрутасы ваши – хлеб с маслом для него! Бац в чан… и ау…

И то верно! В дневных боях первые помощники смерти – снайперы. За всё время боёв в Сталинграде эта дуэль между ними была самой долгой. Снайперы с той и другой стороны находили цели с бесовской зоркостью и мстили с беспощадной свирепостью. Обиды рядового Буренкова были едва не прекращены снайпером, когда Григорич в сердцах забросил на плечо обшарпанную винтовку. Пуля тирком цвиркнула по каске, оставив жирный зигзаг, оглушила толстяка.