Сталинград. Великая битва глазами военного корреспондента. 1942-1943
Шрифт:
Солдаты не стали подниматься наверх и остались в подвале, а час спустя – прямое попадание в подвал артиллерийского снаряда. Накрыло сразу всех до единого.
22-я танковая дивизия вела бои с самого первого дня. Тогда она вместе с 48-м танковым корпусом прорвалась на юг и постоянно закрывала бреши или прикрывала отход частей с позиций. В битве за Сталинград вся дивизия до последнего человека истекала кровью, боевые группы и ударные батальоны гибли одни за другим, от полков не осталось ничего, от каждой роты остался, может быть, один человек. Те, кто не остался лежать под снегом, бежали через Донец, чтобы продлить свое существование до 27 февраля в качестве еще «ударных групп». О бывшей танковой дивизии напоминало только ее название.
В конечном итоге эту дивизию постигла та же
Люди погибли, танки подбиты, цель не достигнута.
Остатки 194-го пехотного полка добрались до Орловки и там были уничтожены.
Истребители танков 60-й мотопехотной дивизии, заняв позиции погибшего полка, уложили в небольшой котлован, в котором раньше располагался командный пункт, двадцать одно тело последних погибших солдат данного полка. Не было снега, который мог бы покрыть тела этих несчастных. Через некоторое время пришли русские танки, и, когда все было закончено, котлован принял еще тринадцать тел истребителей танков. Затем подошла русская пехота, которой предшествовал огонь гранатометов. Истребители танков удерживали позиции, но погибли еще семнадцать человек. Подошли еще пятьдесят три русских пехотинца. Вечером котлован был наполовину заполнен телами.
На следующее утро истребители танков, имея одно последнее противотанковое орудие, отошли на восток. Позиции занял разведывательный батальон 44-й пехотной дивизии, и опять в течение нескольких часов все шло как по маслу – русские гранатометы, артиллерия и катюши позаботились о том, чтобы котлован был заполнен до краев. Ночью выпал снег, много снега, и, когда наступило утро, была заметна лишь небольшая впадина на том месте, где находилась могила четырех немецких подразделений. Затем снова подошли русские танки, и разведывательный батальон отступил туда же, куда до него за день до этого ушли истребители танков, – бой за пятьсот метров покрытого снегом пространства был закончен.
Головной русский танк полз по высотке и, заметив небольшое углубление, видимо, подумал, что это просто впадина. Тяжелая машина рухнула в яму, наполненную двумя сотнями мертвых солдат, и танк, пытаясь выбраться из ямы, начал перемалывать тела, смешивая мясо и кости с кровью, но выбраться ему не удалось.
Ночью они были подняты по тревоге со своих коек: в Торгау, Анкламе, Гродницах и на Геле. В свое время каждый из них совершил какой-нибудь проступок: своровал, взбунтовался, играл напропалую в карты, держал руки в карманах и вовремя не отдал честь, ударил по лицу командира и т. д. Итак, они были подняты по тревоге, а на следующий день прошли медкомиссию, получили одежду и были распределены по ротам. Из четырех рот был сформирован 8-й штрафной батальон. У них не было петлиц, погон, знаков различия, поясных ремней и, разумеется, оружия.
Штрафбат предназначался для отправки на Восточный фронт. Шестьдесят солдат разместили в грузовых вагонах, а когда состав пришел в Изюм, во время высадки были обнаружены девять трупов. Батальон прибыл в Россию в качестве специального рабочего подразделения: солдаты обезвреживали мины и вели борьбу с партизанами, каждый четвертый имел автомат. Когда гибло определенное количество людей, 3, 5 и 8-й штрафбаты пополнялись новым составом. Через некоторое время они насчитывали две тысячи восемьсот солдат.
Расположившись в нескольких метрах перед передовой, солдаты ждали удобного случая, чтобы захоронить погибших, а могилой был весь фронт. Сначала они еще устанавливали кресты, под которыми могли лежать как один труп, так и сотня. Со временем они приобрели навык в рытье ям и рыли могилы не так, как этого требовал устав, а в зависимости от ситуации. Ноги укладывать в могилу было легче, чем туловище и голову, что позднее удавалось сделать лишь в том случае, если на это хватало времени. В январе командование решило, что солдаты штрафбатов заслужили того, чтобы «бороться с оружием в руках». Они были распределены в инженерно-саперные части и в качестве пехотинцев вошли в состав отделений истребителей танков: голодали вместе со всеми, окапывались, вгрызаясь в землю, и погибали. Земля принимала всех. Позднее стали возникать
общие ямы, в которых лежали друг с другом мертвые солдаты. Ледяной ветер заносил могилы снегом.Сегодня этих людей уже нет в живых, поэтому довольно трудно назвать их имена или сказать, сколько их было. Памятник следует ставить не войне, а ее жертвам. То, что они проявили храбрость в бою, отнять у них нельзя.
Следует вспомнить об обер-ефрейторе Цинке из зенитной батареи, который закрывал смотровые щели танков кусками брезента от палаток. На его счету девятнадцать танков.
Был один капитан, носивший Золотой крест за боевые заслуги. В то время ему было пятьдесят два года, сегодня его уже нет в живых. Он очистил три бункера и вернулся с шестью автоматами и двадцатью девятью пленными. Все это стоило ему четырех пальцев на левой руке.
Был один унтер-офицер, стоявший на тридцатиградусном морозе со своей 88-миллиметровой пушкой у железнодорожного полотна. Из двадцати танков, шедших на Гумрак, им было подбито семнадцать.
Были и еще капитан, и военный священник, и ефрейтор, и лейтенант, и рядовой, и…
В Сталинграде были и довольно странные солдаты. Следует упомянуть здесь три случая.
Ефрейтор Ферманн приехал в Германию из Бразилии 25 августа 1939 года. Теперь он был в Сталинграде в звании ефрейтора. Он носил с собой странный багаж – рюкзак, наполненный железнодорожными справочниками, атласами, расписаниями самолетов и пассажирских судов, планами городов, географическими картами, кроме того, у него был еще карманный глобус. Война интересовала его мало, а в учебном батальоне он обратил на себя внимание тем, что каждый свободный час посвящал разработке грандиозных планов путешествий в Африку, Азию, Америку. Он перелистывал справочники, составлял маршруты путешествий, определял время той или иной поездки и ее стоимость, принимая во внимание время года и погодные условия, изучал правила оформления паспортов и таможенные инструкции.
В одном портфеле он носил сорок девять заграничных паспортов, которые были изготовлены в Дрездене, Бреслау, Полтаве и Сталинграде. Целью его путешествий были Сирия и Ближний Восток, Дамаск и Тонкинский залив, Вальпараисо и какое-то небольшое местечко в Пиренеях с неразборчивым названием. Нет смысла перечислять здесь все его планы путешествий, так как сам Ферманн достоин того, чтобы написать о нем целую книгу. Он знал все бюро путешествий мира, мог указать их класс и агентов, которые в них работали, мог рассказать все о многих гаванях вплоть до борделей, которые можно там посетить. Ферманну было сорок два года, и он знал шесть языков.
В Сталинграде он входил в состав обоза. Снабжения уже никакого не было, но само подразделение еще существовало. Под второй приказ фюрера «об усилении фронта за счет свежей крови» он не попал, с повседневными военными тяготами справлялся легко: тот, кто привык спать в ящиках в машинах для перевозки мебели, мог освоиться и в России.
В один прекрасный момент Ферманн собирался разработать план поездки через Владивосток в Японию и далее на Филиппины. В это время Иван, или Константин, или кто-либо другой с подобным именем нажал на высоте трехсот метров над ним кнопку бомбосбрасывателя.
Когда товарищи нашли его, он уже был в пути, и это было его самое большое и самое длительное путешествие.
Унтер-офицер Михель был часовых дел мастер. Другие стреляли, ели, писали письма, копили деньги, накапливали опыт, а унтер-офицер Михель делал часы. Они были его страстью, один их вид уже будоражил его – карманные часы, будильники, маятниковые часы, может быть, даже башенные часы. Не важно какие – все они были главным делом его жизни.
С самого начала ему повезло – его подразделение располагалось вокруг Орловки. Его бункер напоминал музей. Михель бродил в округе в поисках часов, ремонтировал их даже в том случае, если поломка была самая сложная, искал среди развалин и в еще сохранившихся домах. И его поиски оказались не безрезультатными: девятнадцать великолепных экземпляров тикали, жужжали, издавали звон в его бункере, словно в игрушечном магазине. Удивительно, что в то время, когда весь мир кругом рушился, можно было встретить такого человека, который радовался подобным вещам и которому больше ничего не надо было, как ребенку, принесшему домой в пакетике сладкую булочку.