Сталинград. Великая битва глазами военного корреспондента. 1942-1943

– Господин подполковник, сегодня ночью румыны ушли. Это просто свинство по отношению к дивизии.

Как ни печально это прозвучало, но это был факт. Румынский полк, насчитывавший тысячу сто человек и имевший своей задачей оборону участка фронта между 44-й пехотной и 29-й мотопехотной дивизиями, тайно покинул линию обороны и со всем оружием и всеми техническими средствами сдался ночью русским в плен. Как выяснилось, в румынском полку имелась телефонная связь с русскими и поэтому румыны были информированы о всех готовившихся наступлениях русских частей.

Исправить, казалось бы, несложную ситуацию было уже невозможно. В образовавшуюся четырехкилометровую брешь сразу же устремились русские войска, стоявшие наготове, и быстро вклинились в глубь немецкой обороны. Во время этого неожиданного наступления все части 44-й пехотной дивизии, находившиеся в обозе, были полностью уничтожены.

Закрыть брешь было невозможно. Ударным частям 29-й мотопехотной дивизии, брошенным навстречу русским, удалось вместе с батальоном самокатчиков, находившимся в резерве корпуса, приостановить дальнейшее продвижение русских частей, но вернуть прежнюю линию обороны было уже невозможно.

У охранного поста 44-й пехотной дивизии сидел на корточках румынский старший лейтенант, имевший Железный крест 1-й степени. Закрыв лицо руками, он плакал – ему было стыдно за своих соотечественников, совершивших это предательство. В тот же день он погиб.

Вместе с прорывом русских начался раскол котла. До этого котел имел наибольшую протяженность с севера на юг, поэтому целью наступления русских, поддерживаемого крупными танковыми частями, было рассечение котла с востока на запад. Каждый день был отмечен потерей какого-либо участка фронта.

На юге пехота и моторизованные части русских наступали на Царицу, захватили зернохранилища, консервную фабрику и вокзал Сталинград—Юг. Крупные боевые группы закрепились у железнодорожной линии. Особенно сильно пострадала в ходе наступления 371-я мотопехотная дивизия, лишь отдельные, разрозненные ее части были в состоянии оказывать дальнейшее сопротивление.

На западе русский танковый удар был направлен на железную дорогу под Гумраком. После тяжелых боев за аэродром и летную школу, располагавшуюся восточнее от него, линию обороны пришлось переместить назад.

На севере 53-й артиллерийский полк сделал свои последние прощальные залпы, и, как сказали артиллеристы, они устроили себе праздничный вечер: все боеприпасы были израсходованы, и орудия взорваны.

Одновременно с наступлением с запада на восток в направлении высоты 107,5 с плацдарма «Теннисная ракетка» была проведена русскими мощная артиллерийская подготовка. Огонь артиллерии был сосредоточен на металлургическом заводе, северная часть которого была вечером сдана. В тот день большие потери понесла 305-я пехотная дивизия. Основной удар был направлен на высоту 102, которая в прямом смысле слова была нашпигована 60 батареями и представляла собой мощную артиллерийскую группировку.

Теперь ее непрерывно обстреливали катюши, гранатометы и тяжелая артиллерия. С северо-востока русская артиллерия вела огонь с плацдарма «Теннисная ракетка», дальнобойная артиллерия обстреливала немецкие позиции восточнее Волги, с запада русские танки пристреливались к отдельным батареям. Русские вели непрерывный огонь из всех видов оружия по участку размером три квадратных километра, с которого также отвечали огнем. После восьмичасового обстрела, поддержанного к тому же бомбовыми атаками с воздуха, немецкие части израсходовали все боеприпасы. Орудия на высоте 102 вышли из строя, были разбиты или полностью уничтожены; те, которые уже нельзя было использовать, взрывали, но не всегда, так как в большинстве случаев расчеты к тому моменту уже погибали.

51-й и 8-й корпуса были оттеснены на юг. У 14-го танкового корпуса дела обстояли не лучше. До этого он удерживал дорогу на Гумрак вместе с остатками 14-й танковой, 29-й и 3-й мотопехотной дивизиями. Бои продолжались до поздней ночи, 14-я танковая дивизия закрепилась в казарме инженерных войск, командование армии заняло универмаг на Красной площади, 4-й корпус обосновался в санатории.

В ночь на 27 января связь между 11-м и 51-м корпусами была прервана. В развалинах и в уцелевших домах вели круговую оборону отдельные, разрозненные группы, но, несмотря на это, частям 11-го корпуса под командованием генерала Штрекера пришлось отступить к северной части Сталинграда. Основной опорный пункт корпуса располагался теперь на территории тракторного завода.

В два часа ночи вся территория котла была разбита на две части – северную и южную, между которыми существовала только радиосвязь.

Затерянные в степи

– Толпа безумцев, – пробормотал унтер-офицер Нивег 26 января 1943 года в 18 часов и вытряхнул из трубки пепел, постучав ею о голенище сапога лежавшего рядом солдата.

Солдат ничего не сказал, он и не мог что-либо сказать, так как его рот был забит снегом, а на груди в том месте, где располагалось сердце, зияло отверстие размером с рукавицу. Нивег не думал об этом неизвестном солдате, лежавшем под снегом, – таких неизвестных здесь было много и справа, и слева от него, – и было просто невозможно разгребать на всех трупах снег, чтобы найти личный знак, как то предписывал устав. «Позже, – подумал Нивег, – но только когда это будет».

От остатков пепла в трубке исходил жуткий запах – сено, которым набивали матрасы, было плохим заменителем табака. Командир этих безумцев встал, вслед за ним поднялись Нивег и остальные: связисты, несколько артиллеристов, два человека из почтовой службы, лейтенант из 71-й пехотной дивизии, два десятка пехотинцев из всевозможных частей и подразделений. Среди них были даже два пилота, сбросившие за день до этого груз над Ельшанкой, после чего их самолет был подбит русскими истребителями. Несколько тюков, сброшенных с самолета, были вскрыты, и содержимое сразу же разделили между солдатами. Всего их было пятьдесят шесть человек, собравшихся вместе. Вчера здесь еще находился командный пункт дивизии, а сегодня эти люди были готовы к тому, чтобы, не дожидаясь приказа, осуществить операцию «Лев» – прорыв был единственной возможностью уцелеть, даже если шансов на успех было ничтожно мало.

Нивег знал еще о двух группах, отправившихся пять дней назад из Сталинграда в южном направлении. После себя эти группы не оставили ничего, кроме раненых, голодных и замерзших людей, в конечном итоге – трупов. Одному богу известно, что стало с этими группами, во всяком случае, Нивег этого не знал, да ему и не до этого было – он был полностью занят своими собственными мыслями. Он думал о людях в рваных шинелях, которые иногда еще подавали признаки жизни, о домах, которые уже нельзя было назвать домами, о жалких лачугах, в которых еще недавно жили люди. Еще он думал о том, что захватить с собой в «дорогу, которая вела на свободу». Многое приходилось оставлять здесь: жестяные бидоны, в которых солдаты в лучшие времена приносили еду, небольшую рацию, которая работала до тех пор, пока не сели батарейки, покрытые ржавчиной автоматы. Нивег думал также о холодных как лед касках, ремнях, ранцах и всякой мелочи, которую солдаты брали с собой, переходя с одной позиции на другую. Автоматы и пулеметы приходилось оставлять только потому, что в ящиках для боеприпасов лежали пустые патронные ленты.

С собой люди брали то, что на них было: сапоги, шинели, одеяла и платки. В нагрудных карманах лежали несколько писем или фотографий. Личных документов, солдатских книжек и квитанций на довольствие уже давно не было, но у людей оставалось то, что для всех было очень важно, – желание вырваться из кольца и надежда на то, что удастся это сделать. Это была действительно «толпа безумцев», и у каждого из них был опыт, накопленный за последние полгода, тот опыт, который научил их различать, что главное и что несущественное, и действовать соответствующим образом. Сейчас важным были компас и какое-нибудь оружие. Часы у всех этих людей показывали время различных поясов земли, но всем было безразлично, закончится ли все по Гринвичу или по московскому времени. В тюках, сброшенных за день до этого с самолета, были ветчина, свиные консервы и завернутые в пергамент батоны хлеба. Набор этих продуктов был очень удачным, и каждый брал с собой столько, сколько мог унести. То, что оставалось, укладывали у дороги на тюки или шинели, а то и прямо на снег.