Стальная империя

— Хорошо, — вздохнул каперанг и обернулся к лейтенанту. — Петр Генрихович, попросите командира лодки идти еще два часа и только потом лечь на грунт. Все-таки заряд серьезный, как бы не потек наш корабль, если слишком близко окажемся.

— Слушаюсь, господин капитан первого ранга! — вскинулся лейтенант и испарился.

— Ложитесь отдыхать, братцы, — приказал «Дон Серджио». — И за шлем не беспокойся, Степаныч, я его вместе с чеками сначала государю представлю, а потом в музей сдадим.

Лодку качнуло, глухой звук взрыва донесся, словно бы со всех сторон сразу. Все трое завертели головами, выискивая течи, но вроде бы на этот раз обошлось.

— Пят-тичас-совые замедлит-тели срабат-тывают обыч-чно черес-с три час-са-а, — произнес второй унтер, белобрысый и молчаливый.

10 мая 1902 года. Харбин

Плохие новости перемещаются во времени и пространстве быстрее хороших, иногда опережая даже сами события. Этот удивительный закон искривления временного континуума ждет своего пытливого исследователя. Парадокс “ещё ничего не случилось, а уже все знают, что произошло” имеет место быть, осталось только научиться использовать это явление с толком для дела.

Именно это постарался сделать Роман Исидорович Кондратенко (*), уловив первые слухи о капитуляции Мукдена. Военный инженер, произведенный в генералы с назначением окружным дежурным генералом штаба Приамурского военного округа и лично назначенный месяц назад императором ответственным за полевую фортификацию города Харбина, отменил все совещания в штабе и выехал с неплановой инспекцией на позиции.

Оборона Харбина была категорически не похожа на всё, что ранее он видел и создавал. План ее родился всего за шесть ночных часов. Четыре пятых всех линий и отметок на этом плане были сделаны лично рукой императора. Целая ночь вдвоем с монархом над картами и планами города. Роман Исидорович ещё неделю ходил больной, никак не мог восстановиться — столько душевных и физических сил отняла эта работа. Но зато по количеству новой, свежей, нестандартной, уникальной информации о полевой фортификации эта ночь стоила академического года!

Главный вопрос, бившийся беспомощной птицей в голове генерала “откуда ОН всё это знает”, находил только один, абсолютно не соответствующий воинствующему материализму ответ — “Помазанник ведь божий — даровано свыше!”…

План, разработанный вместе с императором, хотя честнее — разработанный императором, ибо Кондратенко чувствовал себя рядом с ним школяром на экзамене у профессора, был прост только в одном — девять десятых всех работ по его реализации заключались в примитивной выемке огромного количества грунта на огромной территории. Харбин и подступы к нему — равнина, и в эту плоскую местность предстояло буквально вкопать две дивизии, превратив их в подобие кротов-землероек. Ничего, хотя бы отдаленно напоминающего знакомые люнеты и редуты, никаких внешних признаков оборонительных сооружений! Пологие скаты, небольшие холмики, выступающие над поверхностью на одну-две сажени, все остальное — на уровне земли и под землей.

За новое дело Роман Исидорович взялся с молодежным энтузиазмом. На 1902 год общая численность инженерных войск и служб составляла сорок тысяч человек в 54 батальонах, четверть из них была передана Кондратенко. Но сил и времени все равно не хватало. Три линии обороны, больше трехсот вёрст непривычно изломанных окопов. Последние ходы сообщений упирались в самую границу города, и всё это за какие-то две недели….

Первые две линии обороны и западную часть третьей, прилегающей к Сунгари, заняла самая многочисленная дивизия, сформированная по старым штатам генерал-майора Ренненкампфа. С тыла и с фланга ее подпирала кадрированная дивизия генерала Гернгросса (**) — офицерские выжимки двух Сибирских корпусов. Она занимала восточную часть третьей линии обороны и центр города. Только здесь, строго по плану императора, успели возвести долговременные земляные огневые точки, благо их было чем насыщать. Дивизия Гернгросса получила на вооружение невиданное для старой армии количество пулеметов — на каждый взвод по два новейших ручника “Федорова-Рощепея”, внешне похожих на располневшие трехлинейки, и один солидный, элегантный, как рояль, станковый “Браунинг”. Пулеметчики быстро осваивали отданное им на откуп “подземное царство”, деля его с артиллерийскими корректировщиками подполковника Бржозовского (***), чьи шестидюймовки стояли ближе всех к Владивостоку за речкой Модягой, или по-маньчжурски — Модягоу.

Скрежетал о грунт шанцевый инструмент, в мастерских на Пристани грохотал паровой молот, шлепали по речной воде древние пароходики и над всей этой рабочей деловой суетой незримо витал тревожный дух прифронтового города, так знакомый многим харбинцам по недавнему восстанию ихэтуаней.

—Поручик! Узнайте, что там за суета у причалов Сунгари? — распорядился Кондратенко.

Исполнительный адъютант, даже забыв отдать честь, растворился в суете Железнодорожного проспекта среди обладателей военных мундиров и партикулярных костюмов, торопящихся на посадку в поезд, отбывающий во Владивосток. Петербургское направление уже неделю как было перекрыто.

“Не успеваем, ах как не успеваем!” — подумал Кондратенко, придирчиво осматривая тянущиеся вперед — вбок ходы сообщений, над которыми мелькали кирки и лопаты, как вдруг раздался такой знакомый еще с русско-турецкой войны свист и около железнодорожной насыпи вздыбилась земля, хлестнув по стоящему на путях поезду каменной крошкой и чугунными осколками. Первые заполошные крики раненых, женский визг и разноязычную ругань перекрыл еще один взрыв, сверкнувший на этот раз прямо на перроне и превративший пёструю толпу в орущую, обезумевшую человеческую массу, ломившуюся в разные стороны от внезапно и неизвестно откуда прилетающей смерти.

Всё дальнейшее Кондратенко помнил смутно. Он куда-то бежал, что-то кричал, отдавал распоряжения, ему отвечали, отрывками в ушах звучали чьи-то доклады, пока перед глазами земля не встала на дыбы и душная, грязная волна горячего воздуха не бросила его безжалостно на землю.

Начальник штаба Приамурского округа пришёл в себя в просторном блиндаже, куда набилось множество народа, вообще не относящегося к гарнизону укрепрайона. Штатские, спрятанные от обстрела, причудливо перемешались с постоянными обитателями блиндажа, превратив строгое армейское обиталище в подобие цыганского табора. Среди этой штатской публики абсолютно чужеродным телом возвышался у амбразуры вороненый “Браунинг”, да безумной трелью надрывался полевой телефон, ожидая внимания связиста, кричавшего что-то в другую трубку.

—Доложить обстановку, — почти шёпотом приказал Кондратенко адъютанту, заметив его сидящим у топчана и занятым перевязкой какого-то тучного мужчины с окровавленной головой и пенсне, скособоченном так нелепо, что оно, как увеличительное стекло, демонстрировало плотные усы, забитые песком и каким-то мусором.

—Гренадёры Рененкампфа прошляпили вооруженные пароходы англичан, — не прекращая санитарные манипуляции, вполголоса доложил адъютант, — те подошли вплотную к берегу под видом купцов, выбросили десант прямо на пристань и сразу начали обстрел города. Одновременно японцы начали фронтальную атаку со стороны Мукдена. Первую линию обороны прорвали с ходу, сейчас бои идут у второй. Бржозовский одной батареей поставил заградительный огонь по фронту, второй пытается нащупать английские пароходы. Осторожничает — боится задеть мост и жилые кварталы — там же семьи, дети…

— Что с десантом?

—Неизвестно. Сначала стреляли шибко, теперь тихо. Телефонная связь нарушена. Вестовые не вернулись. Есть подозрения, что штаб Ренненкампфа в результате неожиданной атаки десанта уничтожен или пленен. Гернгросс приказал полк Лечицкого перебросить на правый фланг и организовать дополнительную линию обороны вдоль железной дороги. Фактически Харбин уже разрезан на две части…

— То есть дивизия Ренненкампфа обезглавлена, — прошептал Кондратенко, опуская голову на жесткую, набитую травой, подушку. — Тогда нет ничего удивительного в том, что первая линия не удержалась, да и вторая вряд ли долго протянет… Вот что, голубчик! Закончите с перевязкой — обеспечьте перемещение меня на КП Александра Алексеевича — будем думать, как воевать в создавшихся условиях.

* * *

В то время, когда генерал Кондратенко ломал голову, что стало со штабом правофланговой дивизии, а посланные им вестовые успешно пополнили список военнопленных, генерал Ренненкампф, вполне живой и здоровый, сидел в своем штабе за одним столом с генералом Артамоновым и командиром английского речного десанта майором Драйком, чьи головорезы из Роял марин сейчас добивали каких-то непонятливых интендантов, засевших вместе с караулом на одном из складов и не понявших, что при встрече с британской морской пехотой полагается покорно поднимать руки, а не пытаться оказать сопротивление.