Стальное зеркало

Но оба — дураки редкостные. Трактат они нашли… картинки цветные, синьоры косами лихо сражаются. А их, видите ли, такому не учили! Франконские войны им приемерещились… вот, наверное, кошмар для полевого хирурга.

Кажется, последнее он сказал вслух.

— Кошмар, — кивнул сиенец, — кстати… о кошмарах и Франконии, наш бесценный синьор Абрамо, представьте, отыскал мне нужные сведения — не все, конечно, потому что и записи мало кто вел, и горело все — но все же если не внутри самой Франконии, то вокруг много отыскалось. Ярмарки, зерноторговцы. Так вот, и предстала глазам моим чудесная картина… — Синьор Бартоломео положил рядом небольшой костный напильник. Чем плоха пила, край после нее неровный… коса эту чертову кость так чисто срезала, что даже жалко, но оставлять так — нельзя, будет кость из культи торчать и не заживет же ничего толком… — Все эти их припадки безумия, по годам, действительно совпадают с эпидемиями антонова огня. И с неурожаем. Но что с неурожаем, вроде бы неудивительно, правда? От голода любой взбунтуется… А теперь смотрите. Неурожай по разным причинам может случиться. И несколько раз он случался из-за засухи. Так вот… в эти годы большей частью тихо было — ну, по франконским меркам. И эпидемии тоже не было. А вот как дождь — так на следующий год бунт и антонов огонь. Не беспокойтесь, я держу. А на окрестных ярмарках в эти же самые годы — зерно спорыньей заражено. Все время.

— Синьор Бартоломео, ну что за выдумки? — Вот теперь пациент будет орать, что ж, такова его участь, да и nomen est omen, ибо слово «пациент» происходит от слова «страдающий». — Где антонов огонь, а где эта мерзостная франконская ересь?

— Сама ересь — нигде особенно, ее на трезвую голову сочиняли… Но синьор Пинтор, вы помните, почему спорынью пациентам нужно давать с великой осторожностью?

— Поскольку у беременных она вызывает выкидыши, у прочих же может вызывать судороги, лживые видения, омертвение и гниение конечностей, изъязвление оных, а также может приводить к безумию и смерти, — мерзким голосом студента, который три года гулял по кабакам и вдруг взялся за ум, цитирует Пере.

— Это вам ничего не напоминает?

Пациент, как и положено, кричит. Полоску кожи ему в рот синьор Бартоломео засовывать не стал — кричать ему недолго, а все наглядней будет. Кость, однако, пошла хорошо. И крови мало. А ведь какое простое средство — лед. А со спорыньей… и правда напоминает, вертится в голове.

Вот оно… две вещи помешали — вопли страдающего и неизлечимая ненависть к Священному Трибуналу. А ведь проповедующие братья все ж таки не полные безумцы и не враги рода человеческого, хотя и очень похожи. Случается, что и они называют белое белым, а черное — черным. Бывало в королевстве Толедском такое, что в монастырях, а особо — в женских, обнаруживались одержимые Дьяволом, а вскорости одержимость распространялась как поветрие, почище оспы. А вот доминиканцы, которых немедля вызывали, крутили носом, морщились, от признаний в сношениях с нечистой силой отмахивались и велели звать обычных лекарей. Ибо сделки с Сатаной по их части, а вот массовое безумие — никак не их дело. Может быть, мозговую лихорадку кто занес в обитель. Или отрава какая-то в общий котел случайно попала. Не их дело…

И очень тогда помогали от «одержимости» запреты на употребление сырой мучной болтушки и непропеченного хлеба.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, — кивает синьор Бартоломео.

— Но как проверить? — Если удастся это доказать, если, черт побери, удастся это доказать, то, считай, одной болезнью станет меньше…

— Да проще простого, — да Сиена аккуратно промывает распил, вынимает мелкие осколки, добавляет льда. — Написать всем корреспондентам на севере Арелата и Аурелии. У них там климат похожий. Пусть отслеживают, что едят пациенты. А пока что самим парочку опытов поставить.

Осталось уже совсем немного: ушить кожу культи, наложить повязки и оставить больного в покое. Ему повезло — лишился чувств, но пульс сильный и размеренный, дыхание ровное, а кожа хоть и бледная и влажная, но это понятно: много крови потерял. Может быть, и выживет.

Иглы тупятся слишком быстро. Шелк, у каких мастериц его ни заказывай, все равно слегка узловат, и приходится перед каждым стежком продергивать иглу сквозь свечку… Ушивание — дело привычное, справится и ученик, но доктор Пинтор хочет закончить сам. Закончить, отдохнуть и продолжить удивительно интересный разговор об антоновом огне, спорынье и Франконии. Если бестолковый юноша умрет, может, и не будет шанса — или будут сидеть в одной камере и беседовать вволю.

Его Святейшество не Трибунал, опередить его на полшага — много тяжелее.

— Превратности профессии, — улыбается, поймав его мысль да Сиена, — вашей, да и моей. Но хотели бы вы заниматься другим делом?

Глава девятая,

в которой родственники наслаждаются семейными отношениями, монархи и полководцы — перспективами, какой-то черт — популярностью, а зритель в лице драматурга едва не падает с крыши

1.

Людей он взял все в том же месте. В «Зайце». Хорошее у хозяина чувство юмора. А у игорного дома — название. «Жареный заяц». И каждый, кто туда заходит, думает, что это не к нему относится. Но игра — такое дело, требует не менее холодной головы, чем политика, разве что поле поуже да ставки поменьше. Забудешь об этом — добро пожаловать на решетку. И если тебе предлагают отработать расписку таким простым делом, считай, что повезло. Не так ли?

Джеймс беззвучно фыркает. За спиной у него — кривые сколки с него самого, числом пять штук. Игроки и бретеры из самых скандальных и нерасчетливых. Чтобы никто не удивился и чтобы, в случае чего, не о ком было жалеть. В общем — родня по духу. Ему, конечно, цена много побольше — ну так в том и разница между куртизанкой и шлюхой.

Пятеро. Меньше — никак, потому что Его треклятая Светлость герцог Беневентский никогда и никуда не ходит и не ездит один. Ему положение не позволяет. Даже в гости к новообретенной родне — только с положенным хвостом наперевес. Как какая-нибудь мелкая горная шушера, те и на двор ночью без сопровождения не выйдут, невместно.

Всех пятерых знал в лицо, о троих даже какие-то подробности — впрочем, не больше, чем та сомнительная часть Орлеана, которой есть дело до «Зайца» и его посетителей. Выбирать и раздумывать было некогда, времени в обрез: невесть кто наступает на пятки.

Взял людей, тут же пошел, сделал дело — и удирай как побыстрее. Отходные пути подготовлены еще давно. И в Лион, и в Арморику, и в Данию. На выбор. Куда получится. Да и перескочить с одной дорожки на другую всегда можно. Главное — выбраться из Орлеана. Чертова столица — то не войдешь в нее, то не выйдешь. Кто там говорит про широкую торную тропу греха? Или брешут, или убийство ромского посла — исключительно праведное деяние…

Домой попасть не получилось. Да что там домой… в город поди попади. Только проехали Лисьими воротами, так доброе утро — засада. И если бы не сведения о пропавших гонцах, так не сторожился бы и вляпался бы по уши. Потому что подготовились хорошо… Едешь себе, не свистишь, а у телеги впереди обвязка подалась, мешки с черт его знает чем на улицу посыпались, ты, конечно, в сторону прибираешь, чтобы под все это не попасть — но опасности явно нет, да и дорога не перегорожена, просто неудобно… прибираешь в сторону, а там проулок, а в проулке ждут уже. Ловкие ребята. Он Гордону и «вперед» скомандовать успел и тот даже послушался — а его все же с коня сдернули, достали. Что выручило, что нужны были живыми. Оба. И только живыми. И целыми. Потому что в самом начале, хотели бы убить или остановить надежно — достали бы.

Самое возмутительное — невесть кто. Не альбийцы, вроде, не люди Клода, не люди посла… Орлеанцы, но в Орлеане всякой твари по паре, и нанять эту пару, и три пары, может кто угодно. А выяснять было недосуг — тут бы ноги унести. Унес — сначала верхом, потом крышами, задворками, проулками и огородами. С тем, что при себе было, то есть, почти ни с чем, но это дело наживное.

В город, конечно, пробрался. Смех и грех — переодевшись торговкой овощами из ближайшего предместья, и хорошо, что предместья эти все знакомы наизусть, и говорить как местные давно привык. Тележку добыл, овощи, все как полагается… и вспомнил свои давешние издевательства на пару с Жаном. Устыдился даже — это им было весело, а жертвам шуточек? Бедную торговку, даже такую здоровенную, всякий обидеть норовит: стражник денег хочет, проезжающий мимо дворянчик грязью обдал, с дороги пару раз столкнули, воришка луковицу схватил — и деру… А поблизости рынка мелкий альбиец, смутно знакомый — из посольских, — уставился так, словно прямо сейчас под венец готов тащить… зараза! Так глазами и ест. Зато в тележку, под лук и капусту, никто заглядывать не стал. Повезло. Все под юбку норовили…

Пока до «Зайца» добрался, все на свете проклял и род мужской возненавидеть успел. А женщины эти всю жизнь так живут, страшно подумать. Чем «Заяц» опять же хорош — там видали всякое. И его самого видали всяким. Хозяин, конечно, с людьми прево дружбу водит, но какое им дело до очередной затеи Джеймса Хейлза? Это пусть у городской стражи голова болит, если после прошлого случая уже перестала.

Там же и узнал, что ищут. Неизвестно кто. Только подтвердили — и не свита Клода, и не толедцы, и не альбийцы. Местные какие-то, вроде бы из тех, что служат орлеанским негоциантам. Чертовщина, да и только… и некогда с ней разбираться, и опасно сейчас этим заниматься, и не хочется оставлять их у себя на хвосте. Ладно, дожить бы до утра, а там ото всех оторвемся — и в Лион. Ищи ветра в поле…