Стальное зеркало

— Я бы и больше провел с удовольствием, не поймите меня превратно. — Да и уже больше месяца провел…

— Что ж, тогда поздравляю.

— Благодарю. И можете не беспокоиться за столь ценного для всех посла. Я, может быть, и дурак, но…

Человек за столом раздраженно дергает уголком рта. Пустая трата времени, говорит он, если бы я беспокоился, все кончилось бы иначе.

— Боюсь, что этот долг вы вряд ли сможете вернуть.

Два долга. Два. И оба уж как-нибудь да верну. Хоть ему и на юг, а мне на север — а все равно ухитрюсь. Хоть чудом, хоть еще как-то… но это уже не клодово дело. Его там не было.

— Позвольте вопрос, кузен?

— Да?

— Для вас-то он что значит?

— Теперь уже, скорее всего, ничего. Но это не имеет значения.

Странно как-то. И ответ странный, и все вокруг этой темы — чудно. Куда-то я встрял, а куда — не понимаю, в упор не вижу…

— Я этому… родственнику, в общем, полную благодарность еще выразить не успел. Могу и выразить при личном визите. С объяснением обстоятельств.

— Кузен, вы сделаете именно то, что было перечислено. Заберете молодого человека, принесете присягу, покинете страну. Я надеюсь, что вы меня поняли.

— Как пожелаете. — Нет уж, навязываться я не буду. Наше дело предложить… — Благодарю вас, кузен.

— Благодарите Бога за то, что от мертвого от вас существенно больше вреда. И за то, — усмехается хозяин дома, — что на вашем месте я бы делал примерно то же самое. Только лучше.

Чем отличается счастливый Гордон от обычного? Ничем. Только глаза у него подозрительно блестят. Торжествующе так. И ведь знаю я, знаю, что он мне скажет, как только мы отъедем на сто шагов от дома герцога Ангулемского. Улица вокруг бурлит — середина дня, каждой твари по паре, от расписных карет, что ползут в сторону дворца до разносчиков, должно быть шумно, а нас словно колпаком каменным накрыло. И отчеркнуло ото всей суматохи. Как это у мальчишки получается?

— Господин граф… я ему ничего не сказал. — Так и есть. Угадал, слово в слово. И тон угадал. Начинаю понимать Клода…

— Эсме, если бы вы понимали, что говорите, вы бы меня оскорбили. Вы не могли ничего никому сказать, потому что я очень постарался, не упоминать ни о каких своих планах в вашем присутствии.

Соображает. Молча. Хлопает глазами — не обиженно, нет. С полным пониманием. Разумеется, так и нужно было. Кто ничего не знает, тот ничего не выдаст. Вот только чем он Клоду тогда голову морочил?

— Так что вы такого не сказали?

— Ничего. Ни про Арморику, ни про то, что вам велели передать.

— А вас спрашивали?

— Да… — Юноша слегка морщит нос. Что-то мне эта гримаса напоминает… кого-то. — Меня спрашивали обо всем.

— И вы ничего ни о чем не сказали… но, кажется, второй раз изложили господину герцогу мою теорию. Очень своевременно.

— Он хотел меня убедить… помочь ему в розысках. Спросил, понимаю ли я, что будет у нас дома, если вы не найдетесь… Он не сказал, в чем именно дело. Но я отчасти догадался. И сказал, что если вы найдетесь, то будет… Я сразу понял, что вообще говорить не следовало, и замолчал.

— О чем вы догадались, Эсме, и что вы сказали? Излагайте… уж.

Четыре загадки в голове одновременно — и все жужжат. Кто за мной охотился? Ну не королевская же тайная служба. Она, как раз, если я правильно Клода понял, ничего не знает, совсем. Зачем меня выдали — и кому? Почему Клод меня отпустил? Я не предупредил его об опасности. Я подставил его под удар и едва не убил важного союзника. И, пожалуйста — на свободе, живой и целый. И какого рожна он на меня кричал?

— Я знаю, что так отправляют на корабле, господин граф, — потупилось упрямое дитя. — Вы посылали господину графу Хантли деньги. Больше, чем получили от Ее Величества Жанны. А господин герцог Ангулемский не хочет, чтобы окончательно победила партия Ее Величества королевы-регентши Марии.

— Да? Почему же?

— Так дома говорят, — Эсме пожал плечами. — От него тогда никто не будет зависеть.

— Эсме, — морщится Джеймс, — никогда не полагайтесь на то, что говорят. Даже на правду.

— Я знаю, что нужно думать самому. Но у господина герцога всегда находятся причины нам не помогать, но вмешиваться.

— Эсме, как вы думаете, зачем меня искали? И что произошло после того, как меня нашли?

— Не знаю, господин граф. Со мной… беседовали до середины ночи, но ни о чем не рассказали.

— Где мы сейчас с вами находимся?

— В Орлеане.

Есть у семейства Гордонов недостатки.

— Поднимите голову, что вы видите над собой? Видели ли вы это вчера вечером?

Честно поднял, посмотрел, прищурился. Покачал головой.

— Помогать, Эсме, можно по-разному.

— Если я только помешал, прошу меня простить. Меня не учили многому из того, что здесь в обычае.

— Здесь это тоже не в обычае. Так что вы там наговорили?

— Господин герцог Ангулемский мне угрожал. И был очень настойчив. Я не мог предположить, что он хочет помочь, а не убить. И я ему попытался объяснить, что у нас будет. Торфяники эти помянул… только потом вспомнил, где про них услышал, — на последней фразе в голосе звучит вполне различимое смущение.

Непростительная совершенно для Гордона вещь — не помнить, кто что сказал. Когда тебе шестнадцать, ты один в чужой стране и тебя пытается разобрать на части второй человек в этой стране… при том, что от его взгляда и люди много постарше лужей растекаются.

— И что еще?

— И все. Господин герцог очень рассердился и напомнил мне о том, что мне не подобает поучать его. Я перестал.

Разговаривать, вероятно, он тоже перестал. Чудеса. И ему ведь позволили замолчать. Потому что поняли — мальчик будет следовать приказаниям, сколько сможет.

Я теперь понимаю, почему ни один курьер до столицы не добрался. Их допрашивать бесполезно. Отобрать письма можно, но все остальное… то, что начнет говорить, останется только добить, а верить сказанному все равно будет нельзя. Знали канцлер с королевой, кого отправлять.

Ну что ж. Мне остается только действительно благодарить Бога. За тех десятерых, спасибо им огромное. Очень вовремя они там оказались. И к месту. Я дурак, я дважды и трижды дурак, но теперь у меня развязаны руки. И я, кажется, знаю, что я стану этими руками делать — потому что здесь же, прямо под носом есть простой способ даже не выиграть нашу войну, а сделать так, чтобы эти два года ее не было вовсе. Если у меня получится — а у меня получится. Должно получиться.

2.

Молодые замужние дамы быстро обзаводятся некоторыми весьма приятными в семейной жизни привычками. Например, лично встречать любимого супруга, когда он — поздно ночью — возвращается из гостей. Впрочем, по меркам супруга — где-то в середине дня, а достойные жены следуют образу жизни своих мужей.

Да и ложиться спать в одиночестве совершенно не хочется. Вдруг еще решит не будить…

Герцогиня Беневентская созерцала возвращение супруга и его свиты с лестницы. И одолевали ее совершенно неподобающие даме, являющей из себя само совершенство, желания. Например, что-нибудь этакое сказать или что-то бросить. Не в возлюбленного супруга, хотя… можно и в него. Поскольку благоверный был очень, по замечательные свои уши, счастлив — а причину счастья можно было обнаружить на клинке, а также на воротнике и заткнутых за пояс перчатках. На остальном — не с лестницы. Кровь на черном плохо различима.