Стальной век: Социальная история советского общества

«Кризис сбыта» 1923 г. удалось преодолеть с помощью мер конъюнк­турного характера - предоставления льготных кредитов сельскому насе­лению и скидок на приобретение сельскохозяйственных орудий, монети­зации сельхозналога, введения твердой валюты в бумажных деньгах, а также нескольких волн снижения отпускных цен на товары промышлен­ных трестов. Правда, последний шаг способствовал, в первую очередь, расцвету торговой спекуляции. Были усилены меры государственного ре­гулирования в экономике.

«К концу 1925/26 года общий объем промышленного производства, по официальным данным впервые превзошел уровень 1913 года. Но вряд ли этим цифрам можно доверять, - отмечает историк И.Б.Орлов.
– Экономи­ческая информация того периода была весьма неточной... Советская на­ционализированная промышленность производила товары весьма плохого качества. Рельсы, из которых треть не выдерживала испытания, железобе­тон, выдерживающий напряжение на 30% меньше нормального, галоши, которые носятся два месяца, - такими характеристиками отечественной промышленности пестрели страницы советских газет и журналов» [202] .

202

Россия нэповская... С.376.

Между тем, с развитием тяжелой промышленности были связаны и политические амбиции правящих верхов, и их представления о способах обеспечения внешнеполитической и военной безопасности государства. «Ты отстал, ты слаб - значит, ты неправ, стало быть, тебя можно бить и порабощать. Ты могуч - значит, ты прав, стало быть, тебя надо остерегать­ся. Вот почему нельзя нам больше отставать», - объяснял Сталин [203] .

В сложившейся ситуации большевистские лидеры избрали путь «бег­ства вперед». XIV съезд правящей партии в декабре 1925 г. сформулиро­вал задачу превратить страну из аграрной в индустриальную, способную своими силами производить необходимое оборудование, и добиться хо­зяйственной самостоятельности. В течение 1925-1926 гг. были одобрены новые крупные капиталовложения в металлопромышленность. Оборудо­вание и отчасти сырье для индустрии предполагалось ввести из-за грани­цы, приобретая его на средства, вырученные от продажи хлеба. Но кре­стьянство, испуганное предшествующим неурожаем, боялось увеличить продажу хлеба; импорт оборудования, напротив, сократился, а банковских средств и кредитов не хватало, произошло снижение курса золотого чер­вонца. Властям пришлось заморозить строительство новых предприятий, повысить косвенные налоги и приступить к широкой продаже водки насе­лению. Утверждают, что когда оппоненты возражали против «спаивания» населения, Сталин ответил им: лучше вываляться в грязи, чем идти в ка­балу к капиталистам... Замораживание капитальных затрат немедленно вызвало рост себестоимости продукции.

203

Сталин КВ. Собр.соч. Т.13. М., 1951. С.89.

В 1927 г. была сделана новая попытка ускорить развитие промышлен­ности, особенно тяжелой. Соответствующие решения принял и XV съезд большевистской партии. Власти попытались ослабить централизованный контроль над промышленностью, передав некоторые вопросы из ведения ВСНХ в компетенцию республиканских экономических органов и трестов и «раскрепостив» заводы, предоставив им большую самостоятельность и возможность поддерживать с трестом договорные отношения. В ВСНХ вместо Центрального управления государственной промышленностью бы­ли образованы отраслевые главки и комитеты, которые получили в 1928 г. все полномочия по оперативному выполнению планов. Тресты станови­лись промежуточной структурой государственного управления промыш­ленностью, предприятия получили большую оперативную самостоятель­ность и переводились на хозрасчет. Им поручалось максимальное сниже­ние себестоимости продукции, то есть осуществление режима экономии за счет работников. С 1927 г. власти распространили на частную промыш­ленность принцип регулирования цен и повысили налоги на прибыли предпринимателей.

Особое беспокойство верхов вызывало отставание страны в области производства вооружений - особенно в условиях внешнеполитической на­пряженности 1927 г. (разрыв с Великобританией, убийство советского посла в Польше). Мощности военных заводов в стране уступали уровню 1916 г. Развитие этой сферы также потребовало дополнительных расходов.

В целом, по данным, которые приводят современные историки, итоги развития НЭПа в промышленности оказались не особенно впечатляющими. Конечно, если сравнивать их с крахом периода «военного коммунизма», успехи были налицо. Существуют различные подсчеты, согласно которым общее индустриальное производство России по сравнению с довоенным периодом выросло на одну пятую или же, напротив, сократилось - в абсо­лютном значении и на душу населения. Снизились прибыльность и рента­бельность предприятий. Как бы то ни было, в историческом смысле, страна оказывалась примерно на том же «уровне развития» - «на начальном этапе индустриализации» [204] : доля тяжелой промышленности составляла не более четверти национального дохода, объем производства на душу населения в 5-10 раз отставал от показателей для промышленных стран, доля городско­го населения составляла лишь около 20%. Что еще существенней, внутрен­ние ресурсы для изменения такого положения к 1927 г. были исчерпаны. Небольшие объемы экспорта позволяли обеспечить лишь половину импорта зарубежного оборудования по сравнению с дореволюционным периодом.

204

Россия нэповская... С.397.

3. Социальный портрет нэповского города

Вид городов разительно изменился и теперь во многом напоминал прежний, дореволюционный - с резкой поляризацией богатства и бедности.

Писатель И.Г.Эренбург, тогда еще не ставший певцом «сталинского СССР», оставил яркие описания ранненэповской Москвы: «Бывшим «то­варищам» дали белый хлеб, но их разжаловали в «граждан». Нищенка на углу Столешникова переулка, оперируя, как вывеской, гнойным младен­цем, по-модному вопила: «Гражданинчик, явите милость!..» На углу по­мещалась кондитерская, где, компенсируя себя за былые карточки..., мо­сквичи ели пирожные, взбитые сливки в натуральном виде и бриоши с маслом. Люди толстели на глазах... Разумеется, толстели далеко не все - Волга и на московские улицы выплеснула своих голодающих. Они при­несли с собой вшей, человеческую муку и темный доисторический дух... Как на вернисажи, граждане собирались созерцать витрины гастрономи­ческих лавок. Трудно описать трогательность физиономий всех этих вновь обретенных друзей: молочных поросят, сигов, лососей. Деньги перестали быть абстрактным наименованием. Они вспомнили свое исконное назна­чение и занялись распределением между гражданами молочных поросят и голодных слюнок. Даже милиционеры стали уважать этот, на плакатах давно побежденный и зарезанный, капитал. Они теперь ограждали во­кзальные буфеты от явно деклассированных граждан... Вагоны отлича­лись деликатностью - они выбрали себе псевдонимы: «мягкий», «жест­кий», «особого назначения»... Рестораны и казино оказались откровенней: они не стали ни «столовыми особого назначения», ни «клубами для кар­точных испытаний». Посетители, впрочем, не интересовались вывесками. Дети своего времени, они презирали слова и заменяли поэзию хорошим нюхом. Поэзия действительно пошла на убыль, и не менее половины чле­нов «Всероссийского союза поэтов» занялись перепродажей галстуков, мест в спальных вагонах и эстонского коньяка. Литературные критики преважно объявили, что «открывается эпоха прозы» <...>

Швейцары «Эрмитажа» и прочих увеселительных заведений, прини­мавшие в свои почтительные объятия млеющих от неги новых клиентов, чье порхание по лестнице, несмотря на весомость комплекции, могло быть приравнено к порханию первых весенних мотыльков, вряд ли дума­ли, что их вывески, их уютно завешенные окна, их люстры и реставриро­ванные пальмы вызывают негодование, скорбь и даже отчаяние во многих и многих сердцах. Но переживать различные трагические чувства могли отдельные люди, а партия, быстро переменив движение отдельных рыча­гов, должна была работать. Для трагедии не оказалось времени. Открыва­лись новые пути и возможности. Нечеловеческая воля прозвучала в этом приглашении «учитесь торговать», брошенном бескорыстнейшим борцом своим товарищам, принужденным менять теперь диаграммы главков и карты генштаба на стук костяшек или на книги двойной бухгалтерии. Трезвость, эта самая требовательная и, скажем откровенно, наименее за­манчивая из всех добродетелей, быстро вернула людям сознание времени и пространства. Она безжалостно вмешалась в высокое человеческое вдохновение, чтобы металлическим голосом напомнить людям о всей дол­готе времени. Время, жестокое время, оно слишком мучительно для наше­го поколения, привыкшего жить, не переводя дыхание, для детей Мазур­ских болот и Октября! <...>

Фраки! <...> Они исчезли в семнадцатом году, наравне с другим ве­щами, большими и малыми, с «народолюбием» интеллигенции, с домо­рощенными файф-о-клоками у Трамбле, с фельетонами «Русского слова», с территориальным пафосом «единой и неделимой». Прошло четыре года, каких, читатели! Сколько явлено было героизма, безумия, зверства и под­лости! Сколько великих идей родилось и умерло!.. Кто же помнил тогда о фраках? Казалось, все взрыто, до самого пупа земли, все заново перепаха­но, от старого не осталось и следа. Прошло четыре года. В один (как на­звать его, прекрасным или мерзким?
– назовем его лучше «будничным»), в один будничный день появился крохотный декретик, несколько строк под заголовком..., и тотчас чудодейственно из-под земли выскочили эти жи­вые покойники... Никто не знает, как провели они эти годы, как, спрятан­ные от посторонних глаз, хитро выжидали своего дня, уверенные, что ра­но или поздно, но обязательно понадобятся. Они не превратились ни в пыльные тряпки, ни в вороньи пугала. Поджав осторожно свои фалды, они пересидели безумье и вдохновение <...>

Почему спецы и просто хапуны... катаются в автомобилях? Почему школы снова стали платными? Почему спальные вагоны полны надушен­ными дамочками, едущими в Ялту?.. Кругом шла игра. Смелые и счастли­вые выигрывали. Ставкой (как, впрочем, и при всякой крупной игре) явля­лась жизнь, ибо нередко Чека, а впоследствии ее новое воплощение, то есть Гепеу, неожиданно прерывали повесть о счастливчике металлическим акцентом «высшей меры» [205] ».

За счет чего образовывались такие прибыли, позволявшие дельцам вести роскошную жизнь? Прежде всего, за счет торговых операций и раз­ницы между розничными и отпускными ценами. По исчислениям ВСНХ, «накидки частной торговли» на отпускную цену выросли с 8% в октябре 1923 г. до 66,5% в январе 1927 г. [206]

205

ЭренбургИ. Рвач // ЭренбургИ. Собрание сочинений в девяти томах. Т.2. М., 1964. С. 157—158,159,162, 172-173.

206

Под знамя Ленина («Письмо 15-ти») // Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР. 1923-1927. Т.З. М., 1990. С.146.

Внешне облик НЭПа был полон противоречий. Вот еще одно описа­ние Эренбурга, на сей раз - провинции начала 1920-х: «Чтобы отыскать путаницу, следует уехать куда-нибудь подальше, хотя бы в... Одессу... Сра­зу же на вокзале вы увидите нищенок, путающих упраздненного «госпо­дина» с «товарищем» и гражданина с «барином». Улицы все переимено­ваны, некоторые даже дважды... Где кончается общежитие и где начина­ется гостиница, этого уж никто вам не скажет. Окажется у вас мало денег, вы попадете в финотдел. С червонцами приедете, чего доброго, попадете в Гепеу. Совершенно неожиданно у вас спросят на улице, занимаетесь ли вы производительным трудом? Но это не мешает всем спекулянтам... со­стоять в различных профсоюзах... В угрозыске сотрудничают некоторые граждане, разыскиваемые угрозыском... Если же, показав на стилизован­ный славянский лик, украшающий собой одну их площадей, вы полюбо­пытствуете, Что это за удельный князь, вам ответят: «Карл Маркс» [207] ».

207

Эренбург И. Указ.соч. С. 185.

С одной стороны, можно было «предпринимать». С другой стороны, до известных пределов - причем никто не знал заранее, каковы будут эти пределы завтра. Приливы и отливы НЭПа не смущали предпринимателей, но лишь служили своего рода «искусственным отбором» наиболее пред­приимчивых и ловких. «Стоит... носам раздобреть, размякнуть от вбира­ния исключительно приятных запахов гуся с яблоками или духов..., пода­ренных дамочкам, как рабкоры начинают ругаться, - замечал Эренбург.
– В «Правде» появляется ехидный фельетон. Известное боевое оживление, как ветерок, пробирает ремингтоны и лица сотрудников ГПУ. Носы тоже не клюют носом: одни направляются в идиллические захолустья - пере­ждать, другие запасаются различными удостоверениями. Валютчики ока­зываются агентами Госбанка, а маклера - служащими солиднейших учре­ждений... Наконец - наступает... Все невнимательные и нерасторопные носы отбывают. Окошко в вестибюле ГПУ, где выдают справки, облипает взволнованными шляпками. Нэп, являя образец чисто христианского дол­готерпения, уходит в катакомбы. Балы отменяются. Закрываются рестораны. Ощущение великого поста сказывается даже на тетерках и семге Охотного ряда. Потом самый предприимчивый нос решает выглянуть: что слышно? Не имея конкурентов, он быстро растет и пухнет. Молва о носе-умнике ширится. Мало-помалу возвращаются провинциалы...» [208] .

208

Там же. С.310-311.

Кем они были, эти новые «хозяева жизни», «пена НЭПа»? Вот что пишет о них Карр: «...Некоторые из них принадлежали к некогда почтен­ным - или не очень почтенным - бизнесменам, вышедшим из подполья, где они находились со времени революции; другие представляли собой новичков, которые быстро усвоили преимущества торгового дела... Сила нэпмана зависела от того, насколько он преуспеет в том, чтобы стать необ­ходимым государственным торговым учреждениям и крупным промыш­ленным трестам. По словам полуофициального отчета, «характерная черта современной оптовой торговли и состоит именно в этом сильном внедре­нии частного капитала в государственные торговые органы и в их взаим­ном переплетении». Нэпманы разъезжали с мандатами государственных учреждений и требовали и получали предпочтительное к себе отношение; их прибыли... были достаточно велики, чтобы давать им возможность прибегать к прямым или завуалированным формам коррупции. Они про­ложили себе путь в кооперативы, часть из которых со всей очевидностью служила простым прикрытием для частных торговых предприятий. Таким образом, «частный капитал охватывает государственные органы со всех сторон, питаясь ими и наживаясь за их счет»».