Станция на пути туда, где лучше
Шрифт:
Учебу он бросил в девятнадцать лет, по непонятным мне причинам, но оценки в ведомости были ниже среднего, наверняка он воспринял это как провал, как приговор своим способностям. Если бы ты видел хоть раз, как отец клеит обои, то понял бы, как основательно подходил он к любой работе, во всяком деле стремился к совершенству, однако для всех вокруг скорость была важнее качества, и, подозреваю, со временем это его сломило. Любой дар без признания глохнет. До двадцати одного года отец кочевал по центральным графствам, вкалывал за гроши то на одной, то на другой стройке.
В это время его старший товарищ – Эрик Флэгг, столяр, – открыл в Мейденхеде ремонтную мастерскую. Отец нанялся к нему, освоил столярное ремесло, снял каморку. Сблизился с Эриком и его женой – та, администратор в стоматологическом кабинете, возглавляла местный
4
Алан Эйкборн (р. 1939) – популярный английский драматург, автор семидесяти двух пьес.
Основы монтажа декораций он изучал по библиотечным книгам, а секреты плотницкого мастерства узнавал от Эрика. В импровизированной мастерской у Эрика в гараже он экспериментировал с материалами – древесиной различных пород, оргстеклом, пенопластом, цементом, эпоксидной смолой. Методом проб и ошибок учился экономить на материалах, превращать грубые наброски в простые декорации, которые легко собрать и разобрать. Он строил декорации к школьным спектаклям – брал за основу эскизы учителей-энтузиастов, и те восхищались его талантом. Его имя и телефон передавали клубам и драмкружкам, а оттуда – профессиональным театрам и небольшим гастрольным труппам. От мелких заказов не было отбоя. “Брал он в десять раз меньше остальных, – рассказывал мне Эрик, – а делал в десять раз лучше. Я ему твердил: ставку назначай приличную, не скромничай, – но он не ради денег этим занимался, твой отец. Горбатился на стройке за шестьдесят фунтов в день, а потом собирал декорации за пинту пива и пакетик чипсов. Он всегда был бессребреник”. На год Эрик приютил его в гараже – разрешил хранить материалы, брать инструменты. “В гараже у него была своя нора. Как освободится, вечно там пропадает – включит радио и орудует пилой. Он там появлялся чаще, чем мой брат. Его было оттуда не вытащить”. Отец поднабрался опыта – хватило бы на неплохое портфолио. “Впрочем, зарабатывать этим на жизнь он и не надеялся, – вспоминал Эрик. – То есть все мы ему твердили: ты мастер, хоть сейчас в Национальный театр главным декоратором. Я грозился: если не уйдешь от меня и не выбьешься в люди, уволю, – но в себя он не верил, в этом плане точно. А когда он встретил Кэтлин… скажем так, я заполучил назад свой гараж”.
Слушать, как Эрик говорит об отце, все равно что читать некролог. В его рассказах Фрэн Хардести предстает невезучим, непонятым, надломленным. “Он потерял из виду цель, вот как я бы сказал, – мечтал о чем-то, но пришла Кэт и все заслонила. Он ее боготворил, а она никогда не понимала его стремлений – из ничего сотворить что-то. Ей нужно было, чтоб он деньги зарабатывал, платил по счетам, и все. Да где ему с такой скоростью зарабатывать! Вот как я это себе представлял”. Но совсем не таким видел я отца вблизи. Если он и “боготворил” маму, в нашей повседневной жизни это не чувствовалось. А если и мечтал о чем-то большем, то не торопился эти мечты воплощать. Зато хотя бы не махнул с самого начала рукой на супружеские обязанности. Сбегали из семей и люди покрепче, а он терпел.
Из мастерской Эрика он ушел вскоре после моего рождения. “В нашем деле с заказами то пусто, то густо, а ему нужно было что-то понадежней, вот он и уволился. Я его не удерживал. Первое время он давал о себе знать, а потом пропал. Думаю, так ему было проще – не звонить, не заходить”. Он устроился подсобным рабочим в коммунальную службу Мейденхеда и Виндзора – чинил трубы, мостил тротуары, клал асфальт, ремонтировал общественные туалеты и административные здания. В те годы он совсем забросил театр. Если когда-то он и успел заработать репутацию в театральных
кругах, то потом ее растерял.Насколько я могу судить, с тех пор он и покатился медленно по наклонной. Из коммунальной службы его выгнали за нарушение дисциплины: “спор с руководителем в общественном месте”. Его взяла на работу крупная отделочная компания, подрядчик государственной службы здравоохранения. График был постоянный, и работа отвращения не вызывала; он красил коридоры в тусклые больничные цвета, клал плитку в домах престарелых, клеил обои в приемных у стоматологов, белил потолки в поликлиниках. Но и с этой работы его тоже уволили после спора с начальником из-за разбитого служебного микроавтобуса.
И отец решил, по маминому настоянию, открыть ремонтную фирму. Мама дала объявление в местную газету:
ХАРДЕСТИ И ХАРДЕСТИ
ВНУТРЕННИЕ И НАРУЖНЫЕ РЕМОНТНЫЕ РАБОТЫ
ДЛЯ ЧАСТНЫХ ЛИЦ И ОРГАНИЗАЦИЙ. МАЛЯРНЫЕ РАБОТЫ,
КАЧЕСТВЕННАЯ ПОКЛЕЙКА ОБОЕВ.
ВЕЖЛИВОСТЬ И НАДЕЖНОСТЬ, ГИБКИЕ РАСЦЕНКИ
Второго Хардести отец придумал сам. Как изощренный лжец он понимал: люди наверняка представят семейную фирму, надежную, с хорошей репутацией, а когда он приедет один договариваться о цене, то скажет, что его отец или брат заняты. “У нас аврал, они заканчивают ремонт в [любом богатом предместье по его выбору]”. Тактика эта плюс навык угадывать расценки конкурентов и чуть снижать ставку, в разумных пределах, чаще всего приносила успех.
Он неплохо заработал на первых заказах, за ними последовали новые. Он повесил объявление в центре занятости: ищу ученика – и нанял долговязого подростка по имени Уэс, за жалкие гроши. Уэс задержался у отца на годы; мне он запомнился нескладным парнем, молчаливым пассажиром в отцовском “вольво”, с лающим смехом и розовой корочкой псориаза на щеках. Однажды отцу неожиданно позвонил викарий из Браденхема: в церкви нужны декорации для рождественского вертепа, сделайте божескую милость. Рекомендовал отца кто-то из прихожан – как выяснилось, моя бабушка, причем без всякой задней мысли: зять у нее талантливый как-никак! Отец назвал это “с паршивой овцы хоть шерсти клок”, но согласился, и, видимо, с тех пор в нем вновь пробудился интерес к работе.
Он связался кое с кем из прежних театральных знакомых. Поинтересовался заказами на монтаж декораций, и спрос оказался больше, чем он ожидал. Раз в кои-то веки он наткнулся на золотую жилу: как выяснилось, хороших работников днем с огнем не сыщешь, с десяток мастеров в Вест-Энде отошли от дел, а большинство опытных плотников устроились на постоянные места. И его стали приглашать на временную работу – строить декорации к спектаклям в Стоу и Виндзоре, Каслфорде и Кентербери, Гастингсе, Нортгемптоне, Болтоне, Эбериствите, Рэксхеме, Мейдстоне, Ньюкасле, Пуле, Хай-Уикоме и в других местах. Назови любую точку на карте Британских островов – наверняка он оформлял там сцену.
Между заказами на ремонт он разъезжал по театральным мастерским страны, работал под началом то одного, то другого мастера, спал в автомобиле, если надо, или в постелях случайных женщин (сколько их было, и думать не хочется). Его стали приглашать в более отдаленные места – Дублин, Джерси, остров Уайт. Ночевал он у товарищей-плотников, а гонорары едва покрывали дорожные расходы. За эти шесть лет (с 1986-го по 1992-й) он вложил душу в бесчисленное множество постановок, пусть работа его никак не отмечена, – от интеллектуальных пьес – Чехова, Пинтера, Шекспира, Беккета, Ибсена, Брехта и т. д. – до дурацких пантомим с участием сомнительных “звезд” (бильярдистов, олимпийцев, шеф-поваров).
С его опытом стоило бы поискать постоянное место в одном из лондонских театров, работу главного монтажера сцены, куда более денежную и благодарную, не говоря уж о надежности. Но, как он однажды писал моей маме, “на таком уровне это работа как работа, не лучше других. А мне нравится приходить и уходить когда захочу, выбирать заказы по душе. Люблю разнообразие, а ответственность – это слишком хлопотно. Попросите меня что-нибудь сварганить – сварганю, а лишняя головная боль мне ни к чему”. В промежутках между заказами на ремонт он строил декорации – и был, казалось, доволен, втянулся в этот рабочий ритм; скитался по чужим домам, а у себя дома почти не бывал. Напрашивается вывод, что этого он и хотел, и если бы так и осталось, его устроило бы.