Станцуй со мной танго

– Как это имя не вспомнит?
– папа сунул нос в дверь, помешав маме поинтересоваться, откуда взялся синяк. – Я зря тебе такое звучное дал? Это Лен, Наташ и Маш полно, а Глафира одна.

– Гладька, глупая ты у нас, - мама опять крепко обняла. А когда к своим женщинам присоединился папа, Глаша чуть не задохнулась. И от счастья тоже.

Споро накрыв стол, Глафира с удовольствием глотнула горячего чая. Толсто намазала на булку масло, откусила, от удовольствия закрыв глаза. «Как в детстве».

Только жила она тогда в другом районе, и квартира была трехкомнатная. Ту она считала домом, а не эту однушку, которую Глеб оставил «в наследство». В качестве извинения за то, что натворил.

Глаша знала, что многие женщины прощают мужей, изменивших им по «глупости», но измену с Кислициной, той, которая еще в выпускном классе организовала избиение соперницы, простить было невозможно.

Глеб стоял на коленях, а у Глафиры не было сил даже плакать. Все внутри выжгло напалмом. Чувства, желание иметь от Мельникова ребенка, надежду любить до гробовой доски. Только бросила на пол конверт с фотографиями, где Сонька улыбалась в объектив, прижимаясь к Глашиному мужу. «Недельные сборы в Питере», - Глафира видела те же памятные места, куда и ее когда-то водил Глеб.

«Люби меня, как я тебя, за глазки голубые…»

Это он уговорил не подавать заявление на развод, обещая подписать его сразу, как только Глаша потребует. «Не будем сжигать мосты. Дай нам время».

Но и три года не стерли из памяти наглую улыбку соперницы.

– Пап, а почему тогда, когда меня избили, вы не стали подавать в суд? Сняли экспертизу, нашли виновных, а дело так ничем и не закончилось…

Отец поперхнулся. Мама как-то затравленно посмотрела на него, а потом уткнулась в чашку.

– Ну, понимаешь… - Степан Глазунов, офицер МВД в отставке, старался подобрать правильные слова. – Мы с мамой решили, что не стоит тебя мучить. Походы в милицию, унижения… А у тебя выпускной класс, экзамены в институт…

«Унижения…»

Глаша посмотрела в окно. На улице было серо и уныло. Так же как и в тот день, когда в дверь к ним постучалась мама Кислициной. Глафира открыла сама и увидела, как за спиной соседки мнется ее дочь, не смеющая поднять глаза.

– Прости ее, прости, - умоляла Кислицына-старшая.

– Мама, не надо, - хватала за рукав матери Софья.

– Ее жизнь превратилась в каторгу. Милиция в школе каждый день. Соня как на раскаленных кирпичах. Прости…

– Нет, – ответила закаменевшая девочка и закрыла дверь.

– Я же говорила тебе! Говорила! Она не простит!
– крик Софьи и рыдание ее матери окончательно лишили сил. Глаша сползла по двери на пол и, отгораживаясь от всего мира, уткнулась в колени. Ее трясло. Потом навалившаяся темнота скрутила тело в истерике.

– А нужно было? – папа положил большую ладонь на руку Глаши.

– Тогда я хотела.

Звонок телефона разорвал напряженную тишину.

– Да? – рассеянно спросила Глаша, даже не посмотрев, кто звонит.

– Глазунова, тебе хана! – громко донеслось с той стороны.

Папа и мама насторожились.

– Это с работы, - закрыв трубку ладонью, шепнула Глафира, поспешно покидая кухню. И уже обращаясь к звонившему, прошипела: - Марк, ты чего так кричишь?

– Тебе хана, - понизив голос, еще раз повторил Дриз. – Директор ищет тебя.

– Ой!

– Вот тебе и ой.

– Что будет? Что будет? – Глафира заметалась по комнате.

– Уволят тебя за аморалку. Пьяная, в туалете, без трусов...

– Черт, ты и это видел?

– Ага. И грудь, которая из декольте вывалилась.

– Ой! – пискнула Глаша, скомкивая ворот халата, и только потом сообразила, что Марк шутит. Какая вывалившаяся грудь, если платье-футляр застегивалось под самым горлом?

Взяв себя в руки, обреченно спросила:

– Когда писать заявление?

– В понедельник сама в директорский кабинет занесешь. По собственному желанию. И оденься попроще. Никаких красных губ и пьяных глаз. Косметику вообще сотри.

– Хорошо.

Подняла глаза и увидела у двери встревоженных родителей.

– Увольняют? – папа достал из нагрудного кармана очки, словно они могли помочь лучше понять суть проблемы.

Глафира кивнула.

– За что? – выдохнула мама.

– За аморалку. Целовалась с директором.

– Ну-ка, дочка, поподробнее, - папа сел на кровать рядом с поникшей Глашей.

Глазунова-младшая замялась.

– Я красила губы в туалете, а тут он ворвался. Развернул и начал целовать, а потом уснул на моем плече. Стоя.

– Дай-ка мне телефон, - мама безапелляционно выхватила трубку из рук дочери. – Алло, здравствуйте. Это Анастасия Кирилловна Глазунова, мать Глафиры. С кем имею честь говорить? Ах, помощник директора…

– Мама, что ты делаешь? – зашипела Глаша.

– Степа, выведи ее отсюда. Дай серьезным людям спокойно поговорить.

Папа прикрывал спиной кухонную дверь, сторожа Глашу, которая грызла кулак, прислушиваясь к звонкому голосу матери, вот уже полчаса беседующей с Марком Дризом. Никакие угрозы, увещевания и даже попытка штурмом взять крепость не подействовали. Степан Глазунов стоял горой.

Когда в дверь постучали, папа строго спросил:

– Пароль!

– Это у вас дочка целуется с директором?

– Нет, наша давно спит.

У Глаши отхлынула кровь от лица, когда она увидела с каким серьезным видом мама села за стол и положила перед собой исписанный листочек. Анастасия Кирилловна дождалась, когда муж торопливо придвинул свой стул ближе к дочери, сразу обозначив тем, что он всецело на стороне подсудимой. Строго взглянув на встревоженные лица родных, мама вдруг широко улыбнулась.