Стандинг

Берю снова перебивает ее.

– В виду того, что пепельницы – это реклама, – говорит он, – в этом, моя графиня, нет ничего плохого, за исключением, естественно, пепельниц приятелей.. Поскольку они сами их где-то стибрили, они им дороги как память, поэтому было бы большим свинством брать их у них!

Дама снисходительно улыбается. Она переходит к рубрике, которая ее очень волнует. Это грубые выражения.

– Господа, – говорит она, властно глядя на нас своими смущающими, смущенными и чуточку блудливыми глазами, – в современном разговорном языке существуют, так сказать, отбросы, на которые уже никто не обращает внимания, потому что они стали совсем привычными для наших ушей. Так, например, ни в коем случае не следует говорить: «Я говорю за это»...

– Нет, – вмешивается Толстый, – надо говорить: «Я разговариваю за это».

Она продолжает:

– Никогда не говорят; «Я иду к парикмахеру!»

– Следует говорить: «Я иду к цирюльнику», – прерывает ее Берю. – А еще проще и естественнее: «Я иду обкорнать свои патлы».

– Не следует говорить, – продолжает она, еле сдерживая раздражение, – что поделываешь?"

– А следует говорить: «Над чем колупаешься», – утверждает Энциклопедист.

– Не следует говорить, – продолжает гостья благородных кровей: «Я иду в концерт».

– Особенно, если концерт симфонический, – иронизирует Находчивый.

– Не следует говорить: «Ехай туда»...

– Следует говорить: «Едь туда!»

– Не следует говорить: «Идите, пожалуйста, есть»...

– Надо просто крикнуть: «На рубои!»

– Не следует говорить «Аэроплан».

– Говорят: «Боинг».

Графиня пожимает плечами.

– Не следует также говорить: «Я мечтал об вас», а надо: «Я мечтал о вас!»

Тут Толстый встает со ступенек. На его лице написана робость и смущение. Он подходит к даме, берет ее отяжелевшую от драгоценностей руку и прижимает ее к своей широкой груди.

– Я всего-навсего простой Берюрье, – лепечет Его Нежность, – но я позволил себе мечтать аб вас, моя графиня. Вы слышите? Аб вас! С большой "А". Да, Аб вас!"

Это публичное признание в любви рассмешило нас, и мы прыснули, но он и ухом не повел.

– Я мечтал аб вас каждый день и, особенно, каждую ночь, моя прекрасная графиня. Поэтому я не боюсь это сказать вам перед моими дорогими учениками (он повышает тональность), а первый, кто возникнет, будет иметь дело со мной (голос его теплеет); моя жизнь, моя честь и мое счастье у ваших ног.

Мы хотели захлопать, но тут открывается дверь, и в аудиторию входит Дюбуа-Дюран, один из посыльных по школе. Это опять ко мне. Он подходит к моему столу.

– Господин директор просит вас немедленно зайти к нему! – говорит он мне.

– Это что такое! – лает Толстый с эстрады. – Вы не знаете, что надо стучаться, когда входишь в класс?

– Извините меня, но это срочное дело, – растерянно бормочет Дюбуа-Дюран.

Но внезапно он меняется в лице. Он замечает графиню Труссаль де Труссо.

– Вот так ничего себе, – раскрыв от изумления рот, говорит он.

– А ну, брысь отсюда! Исчезните с моих глаз! – приказывает Толстый.

Но посыльный не подчиняется его приказу, а подходит к Верю и графине. Из его глаз вылетают мыльные пузыри, а из ноздрей валит дым.

– А тебе чего здесь надо, потаскуха! – кричит он.

Берю вскакивает, сжимает кулаки и готовится нанести удар.

– Я тебя научу уважать графиню Труссаль де Труссо! Ее предки были полковниками во время крестовых походов и обезглавленными во время Революции!

– Вот эта? Графиня! – не стесняясь хохочет посыльный, – вы шутите, господин преподаватель. Да ведь это Толстозадая Мими! Она держала бордель в Монбризоне, а сейчас, кажется, заправляет тайными притонами в Сеyт-Этьене и в Лионе! Это еще та красотка! Однажды, когда мы делали ночью облаву в одном из ее притонов, эта стерва сыпанула мне в глаза горсть молотого перца! Скажи, что это не так, ты, шлюха! – кричит Дюбуа-Дюран в лицо нелицеприятной гостье этой недели.

Так называемая графиня слегка бледнеет и теребит кончик носа. И тут ее естество прорывается наружу.

– Сам ты шлюха! Гомик! – кричит она Дюбуа-Дюрану-Испортившему Обедню. – О, ля, ля! Все вы, легавые, одинаковые, в общем, элегантные, как бульдоги!

– Это невозможно! Это невозможно! – умирающим голосом стонет Толстый, перехватывая руками горло, чтобы сдержать рвущиеся изнутри душераздирающие стоны.

– Вы только посмотрите на этого борова! И он еще строит из себя «Даму с камелиями!» – мечет она громы и молнии, от чего начинают звенеть все навешанные на ней побрякушки.

Она клеймит его пальцем и голосом.

– И этот Господин Мешок с супом воображает, что у него есть способности научиться хорошим манерам! Шматок вонючего сала, который месяц валялся на помойке, пока бастовали мусорщики! Он годится только на то, чтобы выучить отрывной календарь «Вермо», да и то двадцатилетней давности! Очаровашка! Пупсик розовый в вонючих рубашках! Научись сначала правильно спрягать глаголы!

И это Его Высочество Стакан еще берется учить других, как делать реверансы, – с такими-то слоновьими ногами – и чмокать ручки! Он и без картонного носа похож на клоуна из цирка! А когда он разденется догола, то у него, у этого залатанного-перелатанного херувима, сразу и не поймешь, где морда, а где задница! Козел вонючий! Ты можешь хоть сто лет долбить свои пособия и правила хорошего тона – все равно из тебя никогда не получится джентельмена великого века!

Чтобы хоть как-то заглушить хохот своих учеников, Берю, как створками раковины, закрывает уши. А потом, чтобы спасти лицо, сдавливает его своими заскорузлыми и порезанными пальцами.

Я не в силах больше смотреть на страдания своего коллеги и незаметно смываюсь. Я бы вышвырнул под зад коленом эту графиню, но боюсь, что она меня узнает и во всеуслышанье объявит о присутствии в зале такой знаменитой личности.

Глава шестнадцатая, В которой все проясняется

Директор, заложив руки за спину, меряет ногами свой кабинет. Время от времени он останавливается у одной из картин, украшающих стены помещения, чтобы снять нервное напряжение.

– Друг мой, – говорит он мне, – я не мог ждать, пока закончится лекция. Мне надо с вами поговорить... Присаживайтесь!

Мы садимся по разные стороны его рабочего стола.

– Вы видели фотографию Канто?

– Да, – говорю я. – Видел. В школу подсунули мнимого Канто.

– Еще вчера, – признается Босс, – я отправил фотографию моего экс-слушателя в службу архивов и в службу криминалистики уголовной полиции. На всякий случай,