Старая девочка

Постепенно зэки понимали, что то, что они еще недавно хотели умереть, — это потому, что такие они Вере были не нужны. И она не шла к ним, наоборот, от них уходила. Она в самом деле уходила из этой жизни, потому что поняла, что между теми, кто ее любит, рождает лишь зло. Теперь они могли ей сказать, что, слава богу, это наваждение кончилось, и они понимают, что нужны ей все потому, что все они — часть ее жизни, никто из них не изгой и изгоем никогда не станет.

И вот не прошло и двух недель, как они начали ухаживать друг за другом, стали говорить друг с другом о Вере, а турок с изумлением отметил, что положение даже самых безнадежных больных перестало ухудшаться. Оно несомненно стабилизировалось, и, главное, было похоже, что больные больше не зовут смерть. Начиная с пятнадцатого декабря он об этом чуде писал в больничном журнале день за днем и по-русски, и по-турецки, и на латыни. Было чудом, что они остановились прямо у края, вдруг, благодаря этим беседам о Вере остановились. Они еще не решили жить, но засомневались, в самом ли деле им надо умирать. Они не начали выздоравливать, но умирать уже перестали.

Словно не веря, что и вправду стоит пытаться жить, они так колебались довольно долго, а между собой сразу договорились об одном — не спешить, хорошо в этом деле разобраться и, пока не узнают всё наверняка, не умирать. Между тем Веры в них с каждым днем становилось больше, и эта Вера звала и звала их, она тянула, тащила их к жизни. Они и раньше любили ее безмерно, но теперь, когда ее было так много, когда они узнавали ее всё новой и новой, они не могли ее потерять, не могли от нее уйти, когда она была в такой полноте.

К концу декабря стараниями турка и Сашки уже почти треть зэков не просто ходили, но были настолько здоровы, что даже могли начать работать. Время это показалось турку подходящим, чтобы попытаться осуществить план, о котором он думал еще с лета, а именно: полностью перестроить лагерь, сделать его пригодным для зимовки. Он хорошо понимал, что, хотя сейчас многие из зэков пошли на поправку, до тепла им без этого всё равно не дотянуть. Конечно, начать в лагере такие работы без согласия Клеймана было невозможно, и турок очень боялся, что разрешения тот не даст, но Клейман и на сей раз равнодушно его выслушал, на прощание сказал, что, наверное, это в самом деле необходимо и они могут использовать для утепления любые материалы, какие найдут.

Зэков в лагере было ровно двадцать душ, они жили в небольших армейских палатках по пять человек в каждой и пытались обогреть их своими телами и двумя небольшими буржуйками, которые, не переставая, топили. Но ветер и холод выдували из палаток тепло быстрее, чем печки могли их согреть, и хотя здоровые таскали в лагерь срубленный на болоте березняк по двенадцать часов в день, поправить дело не получалось. Турок был уверен, что выход только один, но без Сашки ему бы и на этот раз убедить остальных не удалось. К Сашке они с некоторых пор относились почти молитвенно, и турок, видя это, при всякой нужде старался действовать через нее. Идея была проста — свести всех зэков в две палатки, одна как бы семейная, в ней он собирался поселить башкира и его детей, Колю Ушакова, Сашку и себя с Ириной, а в другую — остальных зэков, так получалось примерно поровну. Те же, что освободились, использовать для утепления.

Нужно было сделать следующее: сначала жилые палатки по стенам, а также по центру укрепить колоннами из деревянных ящиков, которых в лагере, слава богу, хватало. Закончив эту работу, они убрали шесты, брезент плоско лег на ящики, и они засыпали его толстым слоем легкого и сухого торфа. Около полотна железной дороги лежали огромные торфяные бурты, вынутые еще несколько лет назад, словно специально на этот случай. Тем же торфом они потом набили другие деревянные ящики, обложив ими палатки снаружи. Теперь оставалось последнее — натянуть поверх вторые палатки и, оставив только трубу для дымохода, в свою очередь снизу доверху засыпать их снегом. В итоге этого строительства, которым зэки занимались с энтузиазмом и всё закончили меньше чем за неделю, получилось пусть и тесное, но довольно теплое жилье, в котором вполне можно было продержаться зиму.

Дальше до середины февраля они прожили тихо и спокойно, с помощью турка постепенно оправляясь от своих болячек. Никто их не трогал, никто ничего особенного от них не хотел, они, как и раньше, дни напролет говорили о своей Вере и, по-видимому, были счастливы. Эти беседы настолько вошли в привычку, что турку не раз казалось, что они уже не могут один без другого ни любить Веру, ни даже просто жить. Всё это так разительно отличалось от прежнего, что под Новый год он даже попытался с некоторыми из зэков, в частности, с Сашкой, переговорить. Убедить ее, что каждая личность должна быть хоть немного отделена от других, иначе они быстро перестанут быть сами собой. Этот разговор казался турку настолько важным, что он заготовил для него бездну разных аргументов, главный из которых был тот, что для Бога мера человека — один; Он создал не народы, не множества, а одного Адама и не раз говорил, что человек, который создан по Его образу и подобию, для Него не меньше целой Вселенной.

Всё это каждый из них выслушивал спокойно, вежливо, но без малейшего интереса, затем отвечал, что он понял, о какой опасности его хотят предостеречь, и благодарен. Турок видел, что они смотрят на него, как на наивного чудака, ведь глупо было даже сравнивать то, чем он их пугал, и то, что они получили. Но они относились к нему очень хорошо, они помнили, как много он для них сделал, помнили, что только благодаря ему они и сошлись вместе, благодаря ему выжили. Этим зэки кончали разговор: что всегда будут помнить, что он для них сделал, и всегда будут ему благодарны. В конце концов турок понял, что влиять на происходящее в лагере возможностей у него больше нет. Придя к этому выводу, он с тех пор при любом, самом мелком деле прибегал к посредничеству Сашки.

В середине февраля Клейман, о котором они почти забыли, вдруг словно вспомнил о зэках и о том, что он начальник лагеря. Неожиданно, что называется, с места в карьер, он начал череду таких интенсивных допросов, с какими после сентября зэкам еще не приходилось сталкиваться. По своему обыкновению он допрашивал их одного за другим строго в алфавитном порядке, но и сейчас, когда они всем делились между собой, даже самые опытные, например, Соловьев или начальник харьковского НКВД Горбылев, не могли сказать, для чего он их вызывает, чего хочет добиться.

За два месяца допросов он ни разу даже не намекнул, что его интересует, просто вновь требовал, чтобы они рассказывали свою жизнь буквально с пеленок. Раньше, в августе и сентябре, подобное уже было, но тогда он собирал материал для их доносов в Москву, теперь же, что ему надо, они не понимали, только видели, что Клейман, будто старательная стенографистка, не пропускает ничего, ни одного имени, ни одной детали, не пропускает даже таких вещей, которые, похоже, до него не интересовали в СССР ни одного следователя. Они гуртом собирали полное жизнеописание Веры, а он, будто им в пику, задался целью составить жизнеописание их самих.

В начале апреля Клейман, по-видимому, решил, что таиться дальше оснований нет, и с перерывом в три дня произнес перед зэками две длинные речи. Речи эти для тех лет были достаточно странные, правда, турок утверждал, что уже тогда назвать Клеймана полностью вменяемым было невозможно. В отличие от зэков, Клейман провел всю зиму в обыкновенной брезентовой палатке; сначала, как и они, наверное, переболел пневмонией, теперь же, турок говорил об этом с уверенностью, у него была самая настоящая скоротечная чахотка, он беспрерывно харкал кровью, температурил, и в лагере мало кто думал, что он протянет до лета.

Начал Клейман с того, что благодарен зэкам, потому что на то, что сейчас делает, именно они его и натолкнули. Раньше, когда до лагеря не дошел строевой лес, он думал, что холод выморит их, как тараканов. В сентябре зэки и вправду стали один за другим болеть, и он решил, что всё в порядке, скоро они подохнут, и Москве станет ясно, что Радостину не остановить. Тогда Сталин сдаст Смирнова с Ерошкиным, а с Верой поступит, как она того давно заслуживает. «И тут, — продолжал Клейман, — благодаря турку — нежданный кульбит. Вы начинаете друг друга лечить, друг за дружкой ходить, как не всякая мать за своим ребенком.