Старая сказка

Впрочем, никто точно не знал, сколько гугенотов погибло. Герцог де Сюлли, избежавший смерти только потому, что нес под мышкой «Книгу Часов», [36] уверял, что цифра близка к семидесяти тысячам. Мой же дедушка говорил просто, что погибли все, кого он знал: его отец, брат, дядя, двоюродные братья и его слуги…

Марго спасла жизнь мужу, спрятав его в своей комнате и отказавшись впустить наемных убийц, среди которых находился и ее любовник, Генрих де Гиз. Тем не менее брак ее оказался несчастливым: обе стороны были повинны в супружеских изменах. Как часто случается в жизни, мужчины стремились сломить Марго. После бойни бедняжку Марго силой удерживал в Лувре ее брат, а впоследствии — после того как она восстала против мужа — Генрих держал ее под замком в нескольких замках, включая и тот, что принадлежал моей семье, в течение восемнадцати долгих лет. В конце концов брак их был аннулирован, и ей позволили поселиться в Париже и открыть литературный салон, в котором собирались поэты и философы, придворные и куртизанки.

36

«Книга Часов» (Бревиарий, Часослов) — книга, содержащая краткие богослужения, которые соответствуют знаменательным часам дня.

Меня бесконечно восхищали ее смелость, ум и стремление остаться несломленной. Кроме того, история была чересчур уж захватывающей, чтобы можно было пройти мимо нее. Я собирала все байки и анекдоты о ней, которые смогла найти, штудировала собственные мемуары Марго, читая между строк, и в результате сочинила самую занимательную новеллу из всех, что когда-либо мне удавались. Опубликованная в шести томах в Париже и Амстердаме, тайная история ее жизни произвела фурор при дворе, к моему несказанному удивлению. Какое-то время все только и говорили, что о моем романе, а я изо всех сил старалась скрыть радость и гордость. Но мне следовало бы помнить слова, сказанные самой королевой Марго: «Чем незаметнее яд, тем он опаснее».

Король ничего не сказал, лишь улыбнулся безмятежной, непроницаемой улыбкой и продолжил свой день, как ни в чем не бывало. Встал с постели, помолился; неподвижно сидел, пока его брили и завивали; поднялся на ноги, когда первый камердинер передал королевскую сорочку главному камергеру, который подал ее дофину, тот вручил ее королю, и уже последний надел ее. Каждое мгновение дня Его Величества строго оговаривалось этикетом, даже час, в который он навещал своих фавориток и любимых собак, вплоть до отхода ко сну, когда первому камердинеру дозволялось расстегнуть подвязку на его правой ноге, а второму камердинеру — на левой. Вообще-то, заведенный порядок в монастыре не слишком отличался от установленного при дворе, разве что здесь это была молитва и работа, работа и молитва, преимущественно на коленях.

Я осторожно огляделась по сторонам. Вокруг меня виднелись лишь ряды черных спин, склонившихся перед позолоченной ракой, в которой должен был храниться кусочек кожи святого Варфоломея. Она сверкала в пламени сотен свечей, дрожавшем от сквозняков, которые хватали монахинь за лодыжки, подобно голодным крысам. Высоко над головой, в полумраке, в котором терялись каменные колонны, изящные арочные своды поддерживали куполообразный потолок. Мне стало интересно, каким это образом древние каменщики ухитрились построить столь внушительное сооружение. Ведь это же был настоящий вызов природе, и каменные своды в любой миг могли обрушиться на наши головы. Я вдруг ощутила себя маленькой и ничтожной, как муравей, под тяжестью нависающих каменных глыб. «В чем заключается глубинный смысл?» — спросила я себя. Все эти устремленные ввысь очертания, огромные витражные окна с разноцветьем ярких оттенков, негромкое бормотание молитв и ритуалов — неужели все это предназначено только для того, чтобы мы ощутили свою незначительность и ничтожность?

В нужный момент я опускалась на колени и вновь поднималась на ноги, осеняла себя крестным знамением и бормотала «аминь», не чувствуя тела, словно душа моя заледенела и умерла. Но при этом разум мой парил свободно и высоко. Я вспоминала теплые солнечные деньки, когда мы с сестрой наперегонки носились по замковому парку, скакали на лошадях, катались на лодках на мельничном пруду, исследовали пещеры и подземелья замка и строили сказочные домики в лесу. Я вспомнила, как однажды раскачивалась на качелях, взлетая все выше и выше, изо всех сил толкая деревянное сиденье ногами, а потом постепенно замедляла ход до тех пор, когда могла уже чертить в пыли узоры пальцами ног. Я вспомнила себя в первые дни при дворе, ошеломленную и испуганную. Вспомнила, как фаворитка короля, Атенаис, учила меня, как надо разговаривать веером и куда клеить мушки. Я вспомнила тот самый первый раз, когда встретила Шарля, своего возлюбленного, супруга, свою судьбу…

Сила любви

Люксембургский дворец, Париж, Франция — июль 1685 года

— Уф! Я больше ни секунды не могла оставаться в Версале. Этот отвратительный запах, жара, толпы людей. Клянусь, я бы сошла с ума, если бы пробыла там еще хотя бы день. Зато сейчас я дышу и не могу надышаться сладким воздухом Парижа, — воскликнула я.

Собравшиеся дружно рассмеялись. Париж пах намного хуже Версаля. Отправляясь в столицу из Версаля, вы чувствовали приближение города задолго до того, как он появлялся на горизонте. Мы носили надушенные перчатки и золотые круглые футлярчики с ароматическими шариками, висевшие на поясе, которые регулярно подносили к носу, оказываясь на улице. Так что все прекрасно понимали, что я имею в виду зловоние низкопоклонства, подхалимства и ханжества, которые сопровождали короля везде, куда бы он ни направлялся.

— Что ж, мы очень рады, что вы нашли в себе силы расстаться с Версалем и почтить нас своим присутствием, — улыбнулась Мадлен де Скюдери. Она была коренастой женщиной невысокого роста, дурно одетой и с рябой от оспы кожей. Тем не менее она вращалась в высших кругах общества. Свободно владея французским и латынью, она, как уверяли посвященные, являлась автором двух самых популярных романов современности, «Артамен, или Великий Кир» и «Клелия, римская история», [37] хотя оба были опубликованы под именем ее брата. Я, во всяком случае, этим слухам верила. Ни один мужчина не способен с такой страстью и чувственностью описать сердечные страдания женщины.

37

Эти романы состоят из десяти томов каждый, считаются одними из самых длинных в истории литературы, и были написаны в 1654–1660 гг.

Я только что вошла в Salle du Livre d'Or, [38] похожий на позолоченную шкатулку, в Люксембургском дворце, в доме Анны-Марии-Луизы Орлеанской, герцогини де Монпансье. В комнате было столько народу, что на стенах я едва разглядела знаменитые портреты и позолоченную потолочную лепку. В одном ее углу куртизанка Нинон де Ланкло спорила о чем-то с Жаном Расином, драматургом, и его мрачным и угрюмым другом Николя Буало, который недавно написал поэму, в которой жестоко высмеивал женщин. С первого взгляда было видно, что он не понравился Нинон де Ланкло. Тут же стоял и аббат де Шуази, томно обмахиваясь кружевным веером. Роскошное платье, которое было на служителе церкви, не отказалась бы иметь в своем гардеробе любая женщина. Жан де Лафонтен, пожилой поэт, известный своими баснями и иносказаниями, о чем-то увлеченно беседовал с Шарлем Перро, чье лицо под тяжелым париком, кажется, осунулось еще сильнее. Бывший придворный писатель, создатель знаменитых биографий любимых художников и фавориток короля, Перро лишился и должности, и жалованья, хотя и сохранил склонность к безвкусной пышности, о чем буквально кричал его усыпанный серебряными позументами атласный камзол. Рядом с ним скромно стояла его невзрачная умненькая племянница, Мари-Жанна Леритье. Она одарила меня летящей улыбкой и взяла под руку.

38

Зал золотой книги (фр.).

— Шарлотта-Роза! Я не видела вас уже целую вечность! Вы написали для нас что-нибудь новенькое?

— Сущие пустяки. Ничего особенного, — ответила я. — У кого при дворе есть время писать? Это вам хорошо, вы — женщина с независимыми средствами к существованию. А мне приходится зарабатывать на жизнь.

— Танцуя каждый вечер на балах, — поддразнила меня она.

— Если хотите знать, жизнь фрейлины состоит не только из танцев и увеселений. Я советую маркизе, какие драгоценности надеть, и в каком месте лучше всего приклеить мушку. На какой-нибудь дюйм ниже — и она подаст сигнал о своем целомудрии вместо кокетства. Только представьте, какой выйдет конфуз!

Мари-Жанна рассмеялась, но моя госпожа, Атенаис, маркиза де Монтеспан, нетерпеливо поманила меня к себе, и я повиновалась. Атенаис надела кружевное платье с золотой оторочкой — просто неприлично дорогое, — которое едва прикрывало ее пышную грудь. Волосы ее были завиты тысячью светлых кудряшек.

— Вы не должны так отзываться о Версале, — укорила она меня. — Это — самое волшебное место на земле, достойный символ королевской славы и величия.

— Слишком много придворных и слишком мало отхожих мест, — отозвалась я. — Жить в табакерке и носить за собой ночной горшок на балу — на мой взгляд, это не совсем подходящий символ величия.

С обитой золотой парчой кушетки мне улыбнулась Анна-Мария-Луиза де Монпансье. Как кузине короля, ей единственной позволялось сидеть в комнате.

— Мадемуазель де ля Форс, вы чересчур уж язвительны. Вы приготовили нам какую-нибудь историю?

— Подскажите тему. Какую угодно!

— Что ж… — И Анна-Мария-Луиза ненадолго задумалась, постукивая пальчиком по подбородку.

— Что-нибудь о любви, — крикнул какой-то молодой человек.

Я взглянула в его сторону. Он был молод и носил винно-красный бархатный камзол, ворот и манжеты которого утопали в пене кружев. Я развернула веер и принялась обмахиваться им.