Старая сказка

Неужели родители и вправду продали ее за горсть горькой зелени? Ведь наверняка это очень нелегко — отдать собственную дочь ведьме. Или ее родители были очень бедны? Умирали с голоду? В таком случае, разумнее было бы продать ее в обмен на курицу или поросенка. Зелень для салата быстро вяла, да и съесть ее можно было в один присест, чего явно не хватило бы для того, чтобы сохранить жизнь умирающей с голоду семейной чете. Или же им грозило наказание? La Strega однажды обмолвилась, что ворам в Венеции отрубали руки. Смириться с этим было бы трудно. Если бы речь шла о ней, что бы она выбрала: сохранить ребенка и потерять руки, или сберечь руки, но отдать ребенка? А что, если карой служила смерть? La Strega говорила, что воров вешали, если они крали слишком уж часто. Но ведь никто не станет вешать человека только за то, что он сорвал горсть зелени?

Быть может, ее отец испугался колдуньи? Тогда Маргерита вполне понимала его. Она и сама боялась ведьмы. Даже сейчас, спустя столько лет, она смотрела на прибывающую луну с ужасом, от которого у нее холодело в животе, хотя приход La Strega означал еду, компанию и беседу.

Или же родители решили отдать ее, потому что понимали: рано или поздно их дети повзрослеют, и им придется самим искать свой путь в этом мире, и к тому, что La Strega забрала ее, они отнеслись, как к неизбежному злу? Они могли отдать ее в услужение, или в ученицы, или отправить в монастырь, или же со временем выдать замуж — но все это было бы все той же неволей, только в разных формах. Она разбиралась в таких вещах, потому что La Strega часто говорила ей о том, как Маргерите повезло, ведь она избежала подобной участи.

Ни на один из этих вопросов ответов у нее не было. И расспросить колдунью Маргерита тоже не могла, поскольку любое упоминание о ее настоящих родителях приводило ведьму в ярость. Она могла задавать вопросы только самой себе и пытаться понять.

Вот такие мысли не давали Маргерите покоя, пока она перебирала струны лютни и пела.

И тут снизу раздался голос:

— Петросинелла, опусти свои косы и дай мне подняться по золотой лестнице.

От неожиданности Маргерита едва не свалилась с подоконника, и лютня выпала у нее из рук. Она машинально посмотрела на луну, но стоял белый день, и в небе сияло солнце. «Но ведь колдунья ушла только сегодня утром, и она никогда не возвращается раньше времени», — подумала Маргерита.

— Петросинелла, опусти свои косы и дай мне подняться по золотой лестнице.

Голос был глубоким и сильным. И девушке показалось, что в нем звучат нотки сдерживаемого смеха. Это явно не La Strega. Но кто еще это может быть?

Страх и недоумение заставили ее сердечко забиться чаще. Маргерита выпростала волосы из-под серебряной сеточки и, прижавшись к стене, намотала один конец косы на крюк, вбитый в камень, а потом сбросила шелковистую массу вниз, в узкое окно. Через несколько мгновений она ощутила, как кто-то ухватился за них, и стиснула зубы, когда неизвестный начал подниматься. От каждого рывка на глаза у нее наворачивались слезы. Она обеими руками вцепилась в волосы возле самых корней, стараясь хоть как-то ослабить натяжение. Рывок, рывок, еще один. Боль стала невыносимой. И вот, когда она решила, что больше не выдержит и закричит, неизвестный добрался до подоконника. Маргерита, прижав руки ко рту, попятилась от окна. Перед нею стоял абсолютно незнакомый ей мужчина.

Он был высок, с черными вьющимися кудрями и живыми черными глазами. На нем были плотно облегающие рейтузы, расшитые золотой нитью, приталенный дублет с широкими рукавами, в разрезах которых виднелась прозрачная белая ткань сорочки, и бархатный берет, украшенный богатой вышивкой. Он окинул быстрым любопытным взглядом Маргериту, ее косу, намотанную на крюк и сбегавшую вниз по подоконнику, крошечную комнатку с узкой кроватью, сидячую ванну, яркий ковер и камин с козырьком, в котором тлели оранжевые угли, отметив полное отсутствие двери или лестницы.

— Милосердная Дева Мария, что все это значит? — пожелал узнать он.

Но Маргерита лишь смотрела на него во все глаза и молчала. Когда он шагнул к ней, она испуганно отпрянула, выставив перед собой руку.

— Не бойся. Я не причиню тебе зла. Мне просто стало любопытно. — Он говорил негромким и мягким голосом, больше не пытаясь приблизиться к ней. — Мы проплывали мимо, вверх по озеру, и я услыхал пение. Боже, что это было за пение! Оно меня очаровало. Поэтому, когда мы прибыли в порт, я сказал своим людям, что намерен вновь отправиться на север. Я подумал, что мой дядя должен непременно заполучить обладательницу такого голоса для своей concerto delle donne. Но они отнеслись к моим словам без особого восторга, так что мне пришлось сделать вид, будто я отправился на охоту.

Он с сожалением развел руки в стороны. На пальце у него сверкнул перстень со щитом, на котором геральдическим узором алели пять камней.

— Но наши расспросы в деревне ни к чему не привели — певицу не знал никто. Кто-то из жителей сказал, что в озере появилась сирена, которая заманивает рыбаков в пучину, где они и находят свою погибель. Ведьма, которая обитает в старой заброшенной башне, а в полнолуние обращается волком, сказал другой. Богиня, которая гуляет по лесу, напевая и собирая цветы для своей усыпальницы, заявил третий. Но большинство уверяло, будто все это мне почудилось. Но разве мне показалось, что этот таинственный голос выводил колыбельную, которую пела мне нянечка? — Он взял несколько нот, а потом запел: «Farfallina, bella e bianca, vola vola…»

Маргерита хранила молчание, хотя сердечко ее затрепетало в груди, как заяц, заслышавший звук охотничьего рога.

Спустя мгновение он продолжал:

— Вот я и пришел сюда прошлой ночью в надежде увидеть девушку, чей голос не дает мне покоя. И что же я вижу? Башню без двери и женщину, которая просит сбросить ей золотую лестницу. И чьи-то косы каскадом обрушиваются вниз, превращаясь в веревочную лестницу чистейшего червонного золота. Ну вот я и решил, что непременно должен подняться по этой лестнице и посмотреть, куда она ведет. Ты ведь на моем месте сделала бы то же самое, верно?

Разговаривая, незнакомец расхаживал по комнате. Он то и дело брал в руки разные предметы, вертел их, рассматривая, и ставил на место. Он отдернул занавеску, заглянув в отхожее место, наклонился и приподнял толстую косу, взвешивая ее на руке. Он старался не приближаться к Маргерите и говорил беззаботным дружеским тоном, словно они были знакомы вот уже долгие годы. Но девушка молчала, глядя на него широко раскрытыми глазами и едва осмеливаясь дышать. На поясе у юноши висел кинжал, а под облегающими рейтузами на бедрах и лодыжках перекатывались бугры мускулов.

Он встретился с нею взглядом.

— Не бойся. Я не причиню тебе зла, честное слово. Как тебя зовут? Неужели взаправду Петросинелла? Разве оно не означает «маленькая петрушка»? Что ты делаешь в этой старой сторожевой башне? Как ты сюда входишь и как выходишь отсюда?

— Никак, — хриплым голосом прошептала Маргерита.

— Надо же, она, оказывается, умеет говорить! — Незнакомец сделал вид, будто готов упасть в обморок от изумления. — А я уж было решил, что ты — немая. Ну так ответь мне, пожалуйста! Это ведь ты пела?

Маргерита кивнула.

— У тебя поистине замечательный голос! Но ты, наверное, и сама знаешь об этом. Если бы ты слышала, как он разносится над водой в сумерках, когда в голубой дымке видны вершины гор, которые, кажется, плывут на землей, а на небе восходит полная луна… Волшебное зрелище. Чарующее. Я непременно должен поведать обо всем дяде, чтобы он попробовал воссоздать эту сцену дома. Разумеется, озера у нас нет — одна только река, зато очень красивая. Может быть, на закате стоит посадить в лодку молоденьких девушек, которые играют на лютнях и поют. Это твой инструмент?