Стародум

Он всем её дал: кому-то больше, кому-то меньше. Митьке повезло и ему достался кусок пожирнее.

— Нет, — отвечает Седой. — Мы двинем прямо к торгашам на Перепутье, и как следует там напьёмся. Не боись, и за тебя кружку опрокинем.

— Спасибо, не надо. Не хочу, чтобы обрыганы, вроде вас, меня поминали.

Доставлять им удовольствие и просить пощады я не собираюсь. Если они хотели насладиться мольбами, то зря надеялись. Поскрипеть зубами — вот и всё, что у них сегодня получится.

— Толкни уже сучёныша, — произносит Валера Свистун. — Хочу посмотреть, как этот выблядок болтается. Как его рыло вздуется.

— Я из его черепа чашу сделаю! — добавляет Конопатый.

Каждого из разбойников я знаю по именам и прозвищам: когда-то давно уже доводилось пересекаться, да я ещё ребёнком был. Они меня не запомнили, а я их — очень даже.

— Не торопись, — возражает Седой. — Пусть постоит. Чем дольше тянем, тем ему горше умирать будет. Вот, попей.

Протягивает мне бурдюк с яблочным вином. Не таким плохим, как могло бы показаться при взгляде на облезлых и побитых жизнью разбойников. Должно быть, ограбили одного из торговцев на дороге — тут много телег ездит.

Набираю полный рот и выплёвываю его в рожу главаря. Митька Седой лишь ухмыльнулся, вытирая лицо рукавом.

— Ничего, на покойников не сердятся.

— Яйца бы ему оторвать, да в глотку затолкать! — злобно произносит Свистун.

— По крайней мере они у меня есть, — говорю.

Разбойники думают, что всё кончено. Я проиграл, а они победили.

Как бы не так.

У меня в рукаве — старый, ржавый кусок серпа. Маленький и тупой: таким человека не убьёшь, но верёвку перерезать можно. Главное, отвлекать их до тех пор, пока путы на запястьях за спиной не разойдутся. И уж тогда я им устрою заварушку! Уложу столько, сколько смогу.

Ранним утром я вышел из своего села в город. Все прекрасно знают, что на дороге можно встретить грабителей, но это обычно всякие деревенские голодранцы: дай одному поджопника, остальные разбегутся. Мне же на пути попалась старая и организованная группа Митьки Седого. Они уже много лет обирают, убивают, да насилуют людей.

Не повезло.

Постарался от них убежать — не получилось. Они издали меня заметили и устроили засаду.

Обычно путь в город довольно безопасен, если идти налегке и быстро, проторенным маршрутом через лесок. Но не сегодня — бандиты оказались не в том месте и не в то время.

И теперь, пока я стою на колодке с петлёй на шее, эти сукины дети ковыряются в мешке, который был у меня с собой. Лазят в нём, как будто он их собственный. Но самое паскудное, что я нёс в город целую кучу денег. И теперь всё достанется им.

— А это чё? — спрашивает Свистун, доставая кошель.

— Хуй через плечо! — отвечает Федька Лапоть. — Серебро! Слышишь, как гремит?

— Да слышу я. Откуда они у оборванца деревенского — понять не могу. Штук двадцать кунов, если не больше. И гривны тут рублёные, и шкуры…

— Слыш, — обращается ко мне Митька Седой. — Откуда у тебя столько денег?

— Накопил, — говорю. — Копил, копил, и накопил.

— Что ж, спасибо. Заберём их себе, если не против.

— Против, ясный хер. Положите всё обратно в мешок, мне ещё в городе ими расплачиваться.

Папаня послал меня в город с мешочком серебра и шкур куниц, чтобы я раздобыл новый серп для нашего хозяйства. Старый совсем истончился и сломался прямо в начале жатвы. А без него сбор урожая превращается в настоящее мучение.

Пришлось топать в город за новым.

Ну а куски старого серпа я прихватил с собой, чтобы продать городскому кузнецу. Даже ржавые куски железа можно сбыть по неплохой цене — он их перекуёт для другого инструмента. И сейчас одним таким куском я перепиливаю верёвку за спиной. Нужно успеть, пока они не вытолкнули колодку из-под ног.

— Посмотрите на него, — кивает Митька. — В шаге от загробного мира, а всё шутки шутит. Смелый чёрт, уважаю. Ты мне вот, что скажи, поганец, каким раком смог троих моих людей укокошить?

— Палицей по роже заехал, они и легли, — говорю. — От этого любой сляжет.

— Да, но троих! В тебе даже силы нет! Пусто внутри, как у бабы между ног. А троих умертвить смог.

— А мне сила и не нужна, сам видишь.

— Неужто лес обделил?

Когда я был совсем мальцом что-то произошло в глуби сибирских чащ. Грохнулось так, что земля затряслась. Тогда-то и началась эпоха безумия. Люди стали немыслимые вещи творить, обыкновенные крестьяне силу получили.

Что именно грохнулось — никто не знает. Не возвращались оттуда. Только чувствуется, дует нечеловеческим.

Митька, вот, чёрным умеет становиться, как тень. И ни копьё, ни молот его задеть не могут. Остальные разбойники тоже кто чем владеют: и чешуёй покрываются, и слизью поганой плюются, и глазеть могут так, что взгляд не отвести. Один только я оказался не у дел — получил силу, да не знаю какую. Чувствую внутри что-то, а наружу не выходит.

Странно быть единственным человеком, у которого силы нет. Но я смирился. Зато крепкими руками меня природа не обделила.

Пришлось учиться оружием махать.

Пока одни могут воду в целом озере вскипятить, я наловчился так быстро засадить палицей по роже, чтобы ни одного целёхонького зуба не осталось. Чтобы все повыпадали до самого последнего.

Однажды я узнаю, что за сила сидит у меня в груди. Что именно пульсирует рядом с сердцем, раздирает изнутри, заставляет просыпаться по ночам от нестерпимой боли. Если не повесят, конечно же.

А сила эта ой какая могучая! Иногда так сильно вдарит по внутренностям, аж дышать трудно!

— Обделил, как погляжу, — замечает Митька. — Нечасто таких встретишь — вы как домовые. Вроде есть, а своими глазами увидеть — чудо.

— Зато вас лес наградил, и где сейчас три твоих дружка? Червей кормят.

— Я знаю, что у него за сила, — заявляет Валера Свистун. — Он дышать может без воздуха!

— Ну, это мы и проверим.

Разбойники не стали толкать подо мной колодку. Отошли подальше в тенёк, раскинули мешки и принялись ужинать. Знают, что я никуда не денусь — петля на шее, руки стянуты за спиной. Единственный путь — вниз. Только они не могут видеть, что я уже почти развязался, осталось лишь руки напрячь, и верёвки на земле окажутся.