Старое пианино

— Глупости! Нет ничего вечного, есть разные сроки существования. Наш срок огромен, мы в вашем понимании бессмертны, но всему, абсолютно всему приходит конец.

— Зачем же ты упорствуешь в ненависти, упиваешься кознями и жестокостью, если и твое время не бесконечно?

— Вот-вот, о чем и говорю. Все вы — философы-невежды. Ты с кем разговариваешь, человек? Хочешь убедить льва, что рвать зубами жертву — безнравственно? Беда ваша в том, что вы судите по себе. Пойми, наконец, я — другой! Такими мы созданы, низринутые в ад, и они — небожители, блюстители закона. Для нас не существует середины! — Лицо демона вновь озарилось светом лучших воспоминаний, он заговорил вдохновенно, воспламеняясь с каждым словом: — Мы были одного племени, одной природы, с беспредельными возможностями, с могучей силой духа, к познанью жадные, вершители, творцы, поэты, и воины, не знающие удержу в бою. Друг другу преданные братья сражались мы плечом к плечу. Но и гордыня, жажда власти, тщеславие границ не знали, лишь только их призвали к жизни и безрассудно дали волю. Они рванули, словно бешеные кони, а седоки увязли в стременах, неслись все дальше, без оглядки, как выяснилось, головою вниз. Безмерной оказалась бездна, настолько глубока, что ввысь дороги нет. Смотрю на звезды как из недр колодца, — Себ встал, воздел руки, как актер на сцене, и прокричал свой вызов небесам, — и если мне туда заказан путь, то пусть все сгинет, мир исчезнет, проклятое бессмертие умрет!

Он тяжело задышал, уронил голову на грудь, кулаки сжал так, что вонзился когтями в ладони, из сжатого кулака потекла кровь. Максим смотрел с удивлением: нет, как видно, демон не играл, и в глазах его стояли самые настоящие слезы. Кровь тоже выглядела настоящей, что особенно поразило Максима: ему казалось, что в жилах демона должна течь какая-то иная жидкость.

— Прочь! — вдруг рявкнул Себ. — Пошла вон, я тебя не звал.

Лиза упала к его ногам и стала жадно целовать окровавленные руки, ластиться как кошка. Он отпихнул ее несколько раз, но это не подействовало.

— Вот пиявка! — с досадой сказал Себ. — Иной раз жалеешь, что в серьезных делах обращаешься к женским слабостям.

Тотчас возник рядом услужливый Чаритта, ткнул ручкой хлыста девушку так, что она упала навзничь. Укротитель поставил ей на грудь ногу в щегольском сапожке.

— Только прикажите, и я спущу с нее шкуру, — предложил он с надеждой.

— Ты же перестараешься, как всегда, маньяк. Пойди лучше, скажи этому ленивому сброду, что топчет без толку газоны, пусть волокут сюда рояль. Пришла мне охота послушать музыканта, ночь к тому располагает, и душу он мне разбередил своей трепотней.

— Рояль трогать нельзя! — испугался Максим.

— Хорошо, пусть берут другой, что поменьше. Все! — мгновенно вспылил Себ. — Не перечь мне! Будешь играть, не то отдам Лизу Чаритте, ее мучения лягут на твою совесть. До чего ты строптив! Но я умею быть терпеливым, тебе недолго петь соловьем. Я за тобой слежу и, по моим подсчетам, работа твоя подходит к концу. А с ней и жизнь! — Он глумливо подмигнул Максиму. — Признаться, я даже рад, что ты оказался таким упрямцем. В награду я готов отдать тебе Лизу на сегодняшнюю ночь. Без малейшего подвоха. Считай, что это мой подарок умирающему.

— Не смешно. Умирать не собираюсь. Лизу по принуждению не возьму. Иди ты к черту, Себ! Кончай угрожать и запугивать. Придет время, тогда увидим, чья возьмет.

— О да! Увидим, увидим, не могу дождаться этого дня, — засверкал глазами Себ.

Пришли гурьбой серые, они несли белый рояль и стул к нему, поминутно огрызаясь друг на друга. Пока дошли, несколько раз начинали драться с неистовым рычанием, инструмент то бросали, то дергали из стороны в сторону. Чаритта огрел каждого бичом для порядка, чтобы несли ровнее и не разбили. Рояль поставили на берегу пруда под плакучей ивой, белый силуэт его высветился на фоне чернильной воды.

— Сыграй что-нибудь свое, композитор. Поглядим, на что ты годишься, — развязно распорядился Себ и уселся на скамью с видом музыкального критика. Чаритта встал позади, опершись локтями на спинку. Лиза сидела на земле, обнимая ноги Себа. Как видно, отделаться от нее у демона не было никакой возможности.

Максим, ковыляя, дотащился до инструмента. Силы оставили его, нездоровая активность сменилась полным упадком, каждый шаг давался с трудом, руки снова налились тяжестью, в ушах шумело. Как видно, общение с демоном для любого человека было непосильной нагрузкой, а Максим и без того находился на грани нервного и физического истощения.

Он почти упал на стул и поднял крышку рояля, ставшую чугунной плитой. От напряжения сердце зашлось. Такого концерта ему давать не приходилось: ночью, практически на природе в окружении опасного леса, вместо осветительных фонарей сцены — луна в вышине, в зрителях — демон, бесы, полночная нежить.

Он запрокинул голову — небо смотрело ему в глаза. Бесконечное мерцающее пространство завораживало, властно манило; соперничая с притяжением земли, освобождало от оков, рассеивало суетное, болезненное, давящее. Звездное небо всегда действовало на Максима успокоительно, стоит мысленно унестись в зовущие глубины космоса — и ты уже в свободном полете, уже властитель и творец.

Без всякой подготовки или усилия над собой Максим начал играть. Знакомый божественный столб вдохновения, о котором говорил Михалыч, снизошел ему в душу. Торжественное, необъятное завладело пианистом полностью, приняло в себя как крохотную частицу, закрутило в потоке космического вихря и выбросило в бесконечное пространство.

Максим знал, что и как играть, звуки рождались сами по себе, руки стали легкими, пальцы — быстрыми. Он явственно видел то, о чем минуту назад рассказывал Себ.

Медленно вращаясь, проплывали бесформенные глыбы астероидов. Малые и большие планеты надвигались и расступались, пропускали очарованного странника-музыканта дальше, и каждая лучилась драгоценным светом, будто кто-то разбросал щедрыми пригоршнями самоцветы. Он видел красных гигантов, испускающих звездный ветер, двойные звезды и кружевные созвездия, вспышку сверхновой вдали, белого карлика, притаившегося за синей планетой. Окольцованные сферы кружились в балетных пачках из ослепительных льдинок. Неземные пейзажи, сотканные из фееричной палитры туманностей, сменяли друг друга, и не было им конца.

Максим слышал, как поют звезды и планеты, улавливал звуки, плывущие из недр космоса, и то, что он слышал, всего лишь воспроизводил своей игрой; сочинять, импровизировать не было нужды. Он сам теперь был инструментом, проводником глубокого звучания небесных светил, считывал ноты с галактической партитуры.

Его еще не было на земле, когда крышка рояля вдруг грохнулась ему на руки, он подпрыгнул от боли и неожиданности, вскочил на ноги и встретился взглядом с бешеными глазами Себа. Тот стоял перед ним совсем рядом, почти вплотную; Максим не заметил, когда он подошел. Лицо демона было перекошено страданием и яростью. Максим со всей очевидностью понял, что сейчас умрет — то был взгляд убийцы, беспощадный, ужасающий своей дикой решимостью.

Максим попятился, но Себ вцепился в него железными пальцами и затащил в пруд. Парень пробовал сопротивляться, но демон выказал чудовищную силу, вид у него был совершенно безумный, через секунду Максим очутился под водой, бился, барахтался, но не мог вырваться из могучих лап. А Себ с лютым наслаждением топил свою жертву прямо у берега, вжимал в илистое дно. Сквозь слой воды хорошо было видно перекошенное ненавистью лицо убийцы, черты его расплывались из-за угасающего зрения жертвы и колебаний поверхности.

Максим чувствовал, что ему приходит конец, воздуха в легких не оставалось, еще немного, и он потерял бы сознание и жизнь вместе с ним.

В последний миг какая-то тяжелая масса метнулась с суши и обрушилась на демона, сбила его с ног. Себ, сраженный внезапным натиском, выпустил Максима и сам ушел с головой под воду. Музыкант вынырнул; трудно, с хрипом и свистом стал хватать ртом воздух. Рядом в воде ворочался Ярик, чуть дальше Себ, оба пытались встать на ноги, что было нелегко на склизком дне.